Некромант из криокамеры 4 (СИ) - Кощеев Владимир - Страница 69

последовательно во времени, стало быть, это схватывание всегда

подвержено смене. Следовательно, посредством одного лишь

схватывания мы никогда не можем определить, есть ли данное

многообразное как предмет опыта нечто одновременно существующее

или последовательное во времени, если в основе его не лежит нечто

такое, что

существует всегда,

т. е. нечто

неизменное

и

постоянное,

и всякая смена и одновременное существование суть не что иное, как

способы (модусы времени) существования этого постоянного.

Следовательно, временные отношения возможны только в постоянном

(так как одновременность и последовательность суть единственные

отношения во времени), иными словами, постоянное есть

субстрат

эмпирического представления о самом времени, и только он делает

возможным всякое определение времени. Постоянность вообще

выражает время как постоянный коррелят всякого существования

явлений, всякой смены и всякого одновременного существования, так

как смена касается не самого времени, а только явлений во времени

(подобно тому как одновременное существование не есть модус

самого времени: части времени существуют не одновременно, а только

друг после друга). Если бы мы приписали последовательность самому

времени, то мы должны были бы мыслить еще другое время, в котором

эта последовательность была бы возможна. Только благодаря

постоянному последовательное

существование

в различных частях временного ряда приобретает

величину,

называемую

продолжительностью,

так как в одной лишь последовательности существование постоянно

исчезает и возникает и никогда не имеет ни малейшей величины.

Следовательно, без этого постоянного невозможно никакое временное

отношение. Но время само по себе нельзя воспринять: стало быть, это

постоянное в явлениях есть субстрат всякого определения времени, а

потому также и условие возможности всякого синтетического

единства восприятий, т. е. опыта, и в этом постоянном всякое

существование и всякая смена во времени могут рассматриваться

только как способ (modus) существования того, что сохраняется и

постоянно. Следовательно, во всех явлениях постоянное есть сам

предмет, т. е. субстанция (phaenomenon), а все, что сменяется или

может сменяться, относится лишь к способу существования этой

субстанции или субстанций, стало быть, только к их определению.

Я нахожу, что не только философский ум, но даже обыденный

рассудок всегда допускал и всегда будет без колебаний признавать это

постоянное как субстрат всякой смены явлений, с той лишь разницей, что философ высказывается об этом несколько определеннее, говоря, что при всех изменениях в мире

субстанция

остается и только

акциденции

сменяются. Однако я нигде не нахожу даже и попытки доказать это

чисто синтетическое положение; более того, оно лишь изредка

ставится, как это и подобает ему, во главе чистых и совершенно а

priori существующих законов природы. В действительности

положение о том, что субстанция постоянна, есть тавтология. В самом

деле, именно эта постоянность есть то, на основании чего мы

применяем к явлениям категорию субстанции, и доказывать следовало

бы положение, что во всех явлениях есть нечто постоянное, в котором

все изменчивое есть не что иное, как определение его существования.

Но так как подобное доказательство никогда нельзя вести

догматически, т. е. из понятий, потому что оно касается априорного

синтетического положения, и так как никто не думал о том, что

подобные положения правильны только в отношении к возможному

опыту, следовательно, могут быть доказаны только путем дедукции

возможности опыта, то не удивительно, что оно до сих пор никогда не

было доказано, хотя и полагалось в основу всякого опыта (так как

потребность в нем чувствуется при всяком эмпирическом познании).

Одного философа спросили: сколько весит дым? Он ответил: вычти из

веса сожженных дров вес оставшегося пепла, и ты получишь вес дыма.

Следовательно, он считал неоспоримым, что даже в огне материя

(субстанция) не уничтожается, а только форма ее претерпевает

изменение. Точно так же положение

из ничего не возникает ничего

есть лишь другой вывод из основоположения о постоянности или, вернее, о постоянном существовании подлинного субъекта в явлениях.

В самом деле, если то в явлении, что мы хотим назвать субстанцией, должно быть истинным субстратом всякого определения времени, то

необходимо, чтобы всякое существование как в прошедшем, так и в

будущем времени могло быть определено единственно лишь на основе

субстанции. Поэтому мы можем дать явлению название субстанции

только потому, что предполагаем, что оно существует во всякое время, а это не очень-то выражено словом

постоянность

(Beharrlichkeit), так как оно указывает скорее на будущее время.

Впрочем, внутренняя необходимость постоянного существования

неразрывно связана с необходимостью постоянного существования в

прошедшем и потому слово Beharrlichkeit можно принять. Gigni de nihilo nihil, in nihilum nil posse reverti – эти два положения древние

неразрывно соединяли, а в наше время их нередко по недоразумению

разделяют, потому что полагают, будто они касаются вещей в себе и

будто первое из них противоречит зависимости мира (даже и в

отношении его субстанции) от некоей высшей причины, между тем

беспокоиться нет оснований, так как здесь речь идет только о явлениях

в сфере опыта, единство которого было бы невозможно, если бы мы

допустили возникновение новых вещей (в отношении [их]

субстанции). В самом деле, тогда исчезло бы то, без чего невозможно

представить единство времени, а именно исчезло бы тождество

субстрата, лишь на основе которого всякая смена обладает полным

единством. Тем не менее эта постоянность есть не более как только

способ, каким мы представляем себе существование вещей (в

явлении).

Определения субстанции, которые суть не что иное, как особые

способы ее существования, называются

акциденциями.

Они всегда реальны, потому что касаются существования субстанции

(отрицания суть лишь определения, выражающие небытие чего-нибудь

в субстанции). Если этому реальному в субстанции приписывают

особое существование (например, движению как акциденции

материи), то такое существование называют присущностью (Inhärenz) в отличие от существования субстанции, которое называют

субсистенцией. Однако отсюда возникает много недоразумений; более

правильно говорит и более точен тот, кто называет акциденциями

только способы, какими положительно определяют существование

субстанции. Впрочем, условия логического применения нашего

рассудка заставляют нас как бы обособлять то, что может сменяться в

существовании субстанции, между тем как субстанция сохраняется, и

рассматривать это сменяющееся в его отношении к истинно

постоянному и коренному. Поэтому, хотя категорию субстанции мы

поставили под рубрику отношений, она содержит скорее условие

отношений, чем само отношение.

На этом [понятии] постоянности основывается также и правильное

толкование понятия

изменения.

Возникновение и исчезновение – это не изменения того, что возникает

или исчезает. Изменение есть один способ существования, следующий

за другим способом существования того же самого предмета. Поэтому

то, что изменяется, есть

сохраняющееся,

и

сменяются

только его

состояния.

Так как эта смена касается только определений, которые могут

исчезать или возникать, то мы можем высказать следующее