Нарисуй мне дождь (СИ) - Гавура Виктор - Страница 41

— Понимаете… Как бы вам объяснить?.. Видите ли… Я нашел здесь жемчужину! Только она ведь была не очень, большая… — смущается он. — Да, я должен признаться вам, она была совсем не большая, — печально уточнил он.

— Но она была прекрасна! Да нет же! Не прекрасна… Она была неимоверной красоты! И это… Опять-таки, нет! — непонятно отчего он взволновался и с лихорадочной поспешностью рукавом утер мокрый рот, и стер наконец эту дрожащую каплю с кончика носа.

— Она была… Нет, пожалуй, в русском языке не найдется такого слова, чтобы передать ее прелесть. Да и вряд ли, в каком другом, есть такое нужное слово…

Задумавшись, качает головой и, будто на что-то решившись, тяжело вздохнув, — Она, я держал ее вот в этих руках… — словно не узнавая, он стал внимательно разглядывать свои красные от холода, в отвратительных цыпках руки.

— И, я… Я уронил ее, а найти потом не сумел, как ни искал, — не нашел… Но я ее обязательно найду! — с неожиданной силой воскликнул он, и я увидел его истертые почти до десен зубы.

— Или… Или, тогда зачем это все? — голос его дрогнул, в полном отчаянии он на мгновенье умолк. — Зачем, это пасмурное небо, холод и дождь? Зачем тогда солнце? Оно теплое… И радуга… Нет, вы не думайте, она есть! Зачем?! Зачем… Если ее нет, этой жемчужины, зачем тогда все?

Так нет же! Нет! Она есть! Пусть мне не верят, но она существует! Она всегда со мной, она в моем сердце! И наверняка, в вас, мой милый, очень молодой человек! Поверьте, я это чувствую… Ее только надо увидеть, найти и она засверкает, озарив все вокруг и вы поймете, что все не зря.

Надежда… Вначале слабая, совсем крохотная надежда, а вслед за ней прейдет уверенность, удача, успех. И вот, она, долгожданная победа, она блестяща! Победа войдет в вас, заполнит все ваше сознание, подымет вас из праха повседневности. Радость, ярчайшая радость захлестнет вас. Любовь! Любимая, любимая моя… Где ты, моя любимая? Неужели, я потерял тебя навсегда? Найду ли я тебя? Я уже не верю в это. Это… — затухающим эхом повторил он.

Глаза его остановились, живой отсвет ушел из них. Он выпрямился передо мной во весь свой гигантский рост. Задумавшись, долго глядел под ноги, а потом побрел куда-то вниз по склону рва. Галоши заскользили по желтой, расползающейся глине и он упал, со страшным внутренним всхлипом ударившись спиной о землю. Весь измазанный с трудом поднялся, постоял, качаясь, и снова побрел хромая, всматриваясь под ноги.

На свалку, вместе с ненужной рухлядью, люди нередко выбрасывают и самих себя. Старые вещи принимают и хранят в себе информацию об их жизни. Поэтому свалки так притягивают детей и стариков. Первых, волнуют неведомые переживания, вторых — влекут воспоминания. Таковы мои первые детские впечатления, образы и чувства, ранившие мое детское воображение. Я их сберег и пронес по жизни. Сейчас, спустя годы, я понимаю, что это был не оживший мертвец. Смерть не самое страшное, что может с Вами случиться. Я видел гораздо худшее, — живое тело, с вырванной душой. Вспомнится же такое.

В ту ночь я не смог заснуть, лишь под утро впал в какой-то полусон, в котором я вальсировал с Ли. Я кружил ее в необычайно легком, летящем над землёю вальсе, дух захватывало упоительное ощущение полета, и кругом шла голова.

Глава 14

Январь знаменует новый год. Отчего он такой холодный?

Стылым январским вечером Ли предложила мне зайти в гости к своей приятельнице. Она уже несколько раз приглашала Ли к себе. Ее пятиэтажная хрущевка находилась неподалеку от дома, где жила Ли, в окружении таких же, геометрически правильных покрытых сажей коробок. Она назвалась мне Алькемой. Было это ее имя, фамилия или кличка, я не уточнил. Алькема так Алькема, если ей так нравится. Позже, Ли объяснила мне, что зовут ее Инесса, а Алькема ее фамилия. На вид ей было около двадцати, не более. Алькема была высокого роста с рыхлыми, студенистыми формами и вялыми движениями утопленницы, словно каждый жест требовал от нее невероятных усилий. У нее были голубые кукольные глаза и круглые губки пуговкой на малоподвижном лице. Ее белые шерстяные носки были напущены бубликами на тапочки с розовыми помпонами. Она жила одна в однокомнатной квартире на первом этаже.

Квартира Алькемы, будто экзотический островок благополучия, имела несообразный этому рабочему району вид. Красный матерчатый абажур на проволочном каркасе под невысоким потолком создавал удушливую атмосферу. Всю комнату занимал полированный импортный гарнитур и множество фигурок из трофейного немецкого фарфора. Они были выставлены, как на продажу, и стояли везде: за стеклом в серванте и на серванте, на телевизоре, на журнальном столике возле дивана, на каких-то подставках и полочках, громоздились даже на шифоньере. Вполне вероятно, немало их было складировано и внутри шифоньера. При ближайшем рассмотрении все они были покрыты серым мехом пыли, а некоторые и в застарелой грязевой пленке.

Судя по всему, кому-то из геройских родственников Алькемы этот фарфор приглянулся где-то на просторах оккупированного Фатерлянда. Я и Ли, мы умели любоваться красивыми вещами. Красота приподымает нас над пошлостью повседневности. Каждая красивая вещь несет в себе раздумья Мастера, приближающие нас к совершенству. Но здесь весь этот фарфор напоминал склад бутафории, он был выставлен на показ не для наслаждения прекрасной работой немецких мастеров, а для испускания завистливых слюней, забредающих сюда визитеров.

Хозяйка потчевала нас чаем и зефиром в шоколаде. Белыми, словно из парафина руками с зелеными прожилками вен, томными русалочьими движениями, она наливала чай в тонкие фарфоровые чашки. Прежде чем прийти к ней в гости, мы долго гуляли на морозе, но сдерживали свой разгулявшийся аппетит. Не сговариваясь, выпив по чашке чая и взяв по одному зефиру, мы оба вежливо отказались от дальнейших угощений. Мельком взглянув на меня, Ли одобрительно кивнула. Что-то во всем этом было не так. Я как-то раз попал в один гостеприимный дом, где хлебосольные хозяева на стол ставили только то, что приносили с собой гости. Здесь было что-то другое, но в общем-то похожее.

Меня томила принужденная обстановка этого затянувшегося визита, но раз Ли попросила меня пойти вместе с ней, я решил запастись терпением и отсидеть весь положенный срок до конца. Времени у меня было достаточно, до следующего экзамена еще три дня. Алькема и Ли расположились на диване, накрытом облезлым, как шкура шелудивого пса красным плюшем и принялись неспешно обсуждать последние новости, касающиеся их многочисленных знакомых.

Я скучал в низком расшатанном кресле, смотрел и вполуха слушал телевизор. По телевизору показывали обычную муру. Не вылезающая из ящика телевизора народная певица с бесформенной тушей и руками похожими на окорока с таким остервенением пела песню о коммунистической бригаде, будто выкрикивала ругательства. Глядя на нее, невольно думалось, что ей совсем не хочется петь, но она вынуждена это делать, потому что ничего другого она не умеет и петь, тоже. Затем началась передача про юных натуралистов. Круглоголовый круглощекий пионер держал на руках белого кролика и нараспев повествовал:

— У кролика есть очень вкусное мясо. Из ушей и лапок кролика варят клей. Кролик, вообще, полезное животное, приносит пользу. А если содрать с него шкуру, из нее можно сделать разные полезные вещи.

В передней раздался требовательный звонок, выждав некоторое время, Алькема пошла отворять. Глядя на то, как она передвигается, создавалось впечатление, будто она плавает под водой. Ли, взглянув на меня, зевнула, прикрыв рот ладошкой

— Тебе, наверно, скучно? — сочувственно улыбнулась Ли.

— Нет. Не очень… Смотрю телевизор, интересная передача.