Воскрешающий легенды (СИ) - Ермашев Тимур - Страница 11

— Ага, каждый день! — саркастически воскликнул Жека. — Я же такой книголюб — прямо от книжки не оторвешь! Да я даже учебники в школьной библиотеке никогда не брал.

— Балбес ты, Жека! Ладно. Вроде с физкультурой у тебя все в порядке было. Не разучился бегать-то?

— Это ходить я разучился, как свою ласточку купил. А бегать пока еще лучше, чем ты, могу.

Последняя фраза прозвучала как вызов. Жека сорвался с места первым, Максат поспешил вдогонку.

Сказать, как долго они бежали, трудно. Часов ни один из друзей не носил, а мобильники у обоих давно сели. Тем не менее, их марафон продолжался довольно долго. Друзья не переговаривались — держали дыхание.

Когда тело Жеки нагрелось до такой степени, что, казалось, полностью покрылось липким потом, он понял, что больше бежать не может. Макс тоже остановился. Судорожно втягивая ртом воздух, он согнулся, упершись ладонями в колени. Жека опустился на корточки.

Страшно хотелось пить. В желудке тоже было пусто. Но ни еды, ни воды друзья из лагеря не захватили, посчитав это воровством, и сейчас оба жалели об одном и том же. Нужно было поторапливаться. Так, во всяком случае, считал Максат. Сам Жека спешить никуда не хотел, однако оставаться в бумажном вакууме ему тоже не очень-то хотелось.

На этот раз бежали еще дольше. До тех пор, пока ноги не стали подкашиваться, а сердце уже не постукивало, а безудержно трепыхалось в тесноте грудной клетки. Решили сделать небольшой привал, и едва голова Жеки коснулась бумажной поверхности, как он тут же провалился в глубокий сон.

Ему снился дом. Тихий дворик, затерявшийся в лабиринте улиц несуразного, но такого родного города. Знакомая с детства деревянная лавочка, притаившаяся в тени раскидистого дуба. Каждый сантиметр почерневших дощечек был исписан признаниями в любви, грязными ругательствами и просто именами тех, кто хотел оставить здесь свой след.

Жеке снилось то время, когда жизнь казалась веселой и захватывающей игрой. Когда счастьем были завистливые взгляды дворовых пацанов, впервые увидевших тебя в новых кроссовках. Когда не нужно было притворяться и врать. Когда не было тупых начальников и занудных коллег. Когда слово «вулканизация» ассоциировалось только с вулканами, а папина зарплата казалась немыслимым богатством.

Он сидел, свесив ноги, обутые в те самые «адидасы», купленные с отцовской получки на рынке. Макс, как обычно, был рядом. Жека ел огромное кисло-сладкое яблоко, которое все никак не могло превратиться в огрызок, и изредка поглядывал на друга. Тот казался задумчивым, если не хмурым. Жеке хотелось заговорить с Максом, но его рот был слишком занят поеданием апорта. Максат тоже молчал. Откусив чересчур большой кусок, Жека сплюнул непрожеванную мякоть и решился прервать молчание.

— Скучно, — признался он. — Может, пойдем в самураев поиграем?

— В каких еще самураев? — не понял Макс.

Жека смерил друга удивленным взглядом.

— Ну в самураев. Я за домом такую высокую полынь видел. Пошли порубим ее.

— Нет. Я, пожалуй, домой пойду. Еще уроки не делал. Ты, кстати, тоже.

— Ну и топай, очкарик! Мне и одному неплохо.

— Сплюнь, дурак! А то и вправду один останешься.

— Да уж лучше одному, чем с тобой! — обиделся Жека, не понимая, в какой момент его лучший друг стал таким занудой.

— Так уж и лучше? — Максат пристально уставился на друга.

— Лучше! А ты иди, делай свои уроки. Ты же у нас отличник. Маме потом дневник не забудь показать. А я вырасту и стану воином, как Брюс Ли. Понял? Будешь потом завидовать.

Последние слова не на шутку разозлили обычно спокойного Максата. Так разозлили, что он перешел на родной язык, на котором, вообще-то, почти не говорил. Он с силой затряс друга за еще неокрепшие детские плечи и что-то заорал. Какие-то короткие, рубленые фразы, похожие не то на призывы, не то на оклики.

Жека открыл глаза. Белоснежная пустыня исчезла. Вокруг снова бушевали весенние краски. Он лежал на свежей траве в окружении стройных елей. Чуть приподнявшись на локте, он вдруг увидел виновника своего пробуждения. Прямо над ним возвышался раздетый до пояса азиат с щеточкой коротких черных волос на голове. Первое, что бросилось в глаза, — угрожающий топорик на длинной рукояти, которым незнакомец замахивался на беззащитного Жеку.

Мирас, как мог, старался оставаться незамеченным. Он даже почти не дышал. Сказал бы ему кто-нибудь, что он, сын простого пастуха из Баянаула, будет сидеть в ханской юрте, едва ли воспринял бы это всерьез. А вот сидит. Конечно, не на самом почетном месте, но тут уж какое досталось. И на том спасибо.

Он много раз представлял себе султана. В его еще детском воображении претендент на ханский титул должен блистать всем: умом, красотой, одеждой, украшениями. Собственно, все эти представления в какой-то мере оправдались. Жангир сидел прямо напротив входа, в центре длинной вереницы людей. Практически все места подле султана заняли его ближайшие сподвижники — батыры. Кульмагамбет и другие бии, пришедшие с аргынами, заняли места справа от входа.

Жангир был в походной одежде. Поверх кольчужной рубахи (султан всегда ожидал внезапного нападения) надет желтый шелковый халат. Белый кушак скрывал два кожаных пояса. К одному из них подвешены ножны. За сам кушак заткнут иранский нож с рукоятью из слоновой кости. Обут в мягкие кожаные сапоги без подметок. На голове сына Есим-хана красовался отполированный до зеркального блеска шлем с широким обручем в основании. Из острия шлема торчал длинный пучок конских волос.

Скрестив ноги под собой, султан пристально изучал приведенного Мирасом и Амантаем ойрата. Лицо его было задумчивым и сосредоточенным. Уперев локоть правой руки в колено, он теребил пальцами кончик своей аккуратно подстриженной бородки. Длинная пластина, свисавшая со шлема, почти полностью закрывала нос. От уголков глаз султана до самых висков тянулись тоненькие нити морщин. Впрочем, пока что их было немного.

Мирас сначала немало удивился тому, что султан знает язык ойратов. Но потом вспомнил, как в ауле судачили, что Жангир побывал в плену. Теперь ясно. И все же Мирасу казалось странным, что им разрешили присутствовать при допросе пленного. Почему-то ни один из находившихся в юрте старейшин не выказал своего недовольства относительно присутствия среди них простых сарбазов.

В гробовой тишине султан задавал ойрату вопросы, на которые незамедлительно получал ответы. Мало кто из находившихся в юрте понимал, о чем шла речь, но абсолютно все сейчас обратились в слух. К чести ойрата, стоит отметить, что держался он более чем достойно. В голосе не звучало панических ноток. Не слышалось и мольбы о пощаде. Хотя кто сказал, что его обязательно должны убить? Быть может, султан смилуется над врагом и отпустит его восвояси. Это был бы широкий жест, достойный мудрого правителя: если ойрату суждено умереть, то он погибнет в бою, а не от рук палачей.

Жангир между тем жадно глотал все, что говорил ему ойрат. Посвящать подданных в суть беседы не спешил. Мирас так засмотрелся на султана, что совсем забыл о самом пленнике. Руки у него по-прежнему были связаны за спиной. Путы, которыми стянули ноги, пришлось разрезать, для того чтобы тот мог сидеть. Внезапно внимание Мираса привлек блеск, метнувшийся из рукава ойрата. Когда горе-конвоир понял, что происходит, было уже поздно. Оказалось, неопытные казахи даже не додумались обыскать пленников — только отобрали оружие. А тот самый ойрат, которого теперь допрашивал султан, ухитрился припрятать в рукаве маленький — не больше среднего пальца — ножичек.

Не зная, что нужно делать, Мирас громко закричал, осмелившись прервать очередной вопрос султана. Все обернулись к нему. Этим и воспользовался ойрат. Резким усилием он разорвал недорезанную веревку и уже собирался обрушиться с ножом на Жангира, но вместо этого распластался на полу. По широкой спине растекалось красное пятно. Ойрат с трудом приподнял голову и, захлебываясь кровью, посмотрел на султана. Хотел что-то сказать, но сил уже не хватило.