Цвет настроения белый (СИ) - Карелин Андрей Дмитриевич - Страница 18

Снова трогаю иголку; кровь уже наполнила бинт, и теперь он на месте укола бордово-красный. Обожаю этот цвет – это цвет моей жизни! Моя жизнь сейчас на этой игле. Ещё и ещё, больше боли, больше жизни! Заткнись, сердце, сейчас ты останешься без капли крови!

Иногда я пугаю саму себя. Вчера, вон, волосы постригла, а что я сейчас сделаю? Интрига. Так даже жить интереснее: не знаешь, чего от себя ожидать.

«Вынь иглу, вынь иглу», – подсказывает мой внутренний голос. Типа, я без него не догадалась. Больное желание, идиотская идея, как подсократить себе жизнь. А если кончик иглы отломится и доплывёт по вене до сердца, я сразу попаду на небеса. Нужно только всё подстроить так, будто это случайность: самоубийц не принимают в ангелы.

Нужно медсестру позвать, чтобы остановила меня, пока я себя не угробила. Какие слова, какие фразы! Я точно росла на современной масс-культуре. В голове ничего, кроме штампов. Телевизор и интернет – вот и все твои интеллектуальные потуги. Сама придумать ничего не способна, тупая, бесполезная бездарность!

Похоже, это обратная сторона моего самомнения – та, которая не считает меня самой красивой девочкой на свете. Она думает, что я – бессмысленный, ни на что не годный кусок гниющего мяса, которому пора издохнуть. Ненавижу себя!

«Кто-нибудь собирается меня останавливать?»

– Вика, Викулечка, я люблю тебя, обожаю тебя, ласточка! Разве ты не видишь, что я не могу без тебя? – Со слезами срываю с себя бинт, и мне почти не больно. Отворачиваю краник на катетере. Похоже, кровь, немного затромбировалась и не хочет нормально течь. Поможем ей: вожу иголкой внутри вены; незабываемое ощущение. Как будто тебя сверлом сверлят – сори за тавтологию.

– Ну же, давай, истекай, кровь! – Я что, сказала это вслух? Мне уже в дурку пора! Дрожащими руками вытягиваю катетер из вены, кровь тоненькой струйкой стекает по моей руке, а я смотрю на это, как завороженная. Как же это классно – смотреть на то, как утекает твоя жизнь! А на сердце так спокойно, как никогда. Я больше не люблю, я больше не хочу, я больше не страдаю и не живу.

========== Глава 14 ==========

Но предательские тромбоциты делают свою работу. Я отлично знаю, что такое тромбоциты, я слишком много знаю, я же умненькая. Я – отличница. Тромбоциты – это такие клетки крови, которые образовывают тромб. Чёрт, сколько же бесполезной информации в моей голове. Кроме красоты, это единственное моё сильное качество, хотя и полубесполезное. По сути, я только в школьных дисциплинах умна, а по жизни я глупенькая пустышка, ни на что не годная. Хочу быть другой. Хочу быть, пусть и глупой, но зато любимой.

Пожалуйста, Господи, сделай меня любимой! Поручи кому-нибудь меня полюбить. Сделай так, чтобы она полюбила меня так же сильно, как я её люблю! Или можно немного слабее. Я всё отдам ради этого, стану монашкой, если захочешь.

«Монашкой-лесбиянкой». – Опять моя испорченность! Господи, не слушай, не слушай мой дурной мозг, слушай моё сердце! Левой рукой стягиваю с себя маечку и обнажаю грудь. Правой боюсь пошевелить; хотя кровь уже остановилась, но я всё равно боюсь.

«Господи, зачем мне эта жизнь, зачем мне эти муки, зачем?! Что ты хочешь мне показать? Что я такого должна попять? Я же уже всё поняла».

Поднимаюсь с кровати и выхожу в коридор.

– Куда? – останавливает меня по дороге старшая медсестра.

– Прокладку поменять. – Мой «гениальный» разум постоянно подсказывает всякие отмазки.

– Ладно, – говорит. – Только долго не ходи, тебе лежать положено.

«Лежать! Почему я должна лежать? Меня что, приговорили к лежачему заключению? Диагноза же пока, вроде, нет».

– Хорошо, – улыбаюсь я. Боже какая же миленькая у меня улыбка. Всё прекрасное во мне умрёт вместе со мной. Так жалко… но не себя мне жалко, а это всё: свою красоту жалко, и мамку жалко. Она же ради меня свою жизнь угробила, лучшие годы мне отдала. Работала на каких-то стрёмных работах, где платят мало. Выходила рано утром, возвращалась поздно вечером, так и не вышла замуж во второй раз. Она растила дочку Юлечку, растила меня. Прости, мамочка, прости меня, мамулечка, прости, что не могу больше жить! Очень хочу, но не могу!

В руке моей окровавленный катетер, и ничего другого нет. Но я же видела, как он легко вскрывает кожу. А это как раз то, что мне нужно. Я почти молюсь на него, он способен отнять у меня самое дорогое, он способен отнять мою жизнь.

Сажусь на подоконник и смотрю в окно на чернеющие небеса и на двор больницы, на ещё не покрытые листвой серые стволы деревьев, на облака среди звёзд. Возможно, я окажусь там, а может, и в другом месте – кто знает? Я беру катетер левой рукой и провожу иглой по венам запястья. Ничего. Я слишком слабо давлю. Давлю сильнее, но не могу решиться сделать себе больно. Я слишком сильно люблю себя, или же мне просто не хватает смелости.

– Боже, пожалуйста, прости меня! – Вонзаю катетер в вену и изо всех сил (ну сколько там у меня тех сил) рву на себя; кривая рваная рана мгновенно заполняется кровью. И кровь эта алая, живая, не венозная, она быстро течёт и капает на подоконник. Улыбаюсь, глядя на всё это. Руки трясутся, но я хочу ещё. Снова прижимаю к своей вене иглу катетера и вновь чиркаю. На сей раз бесполезно, в последнюю секунду рука дрогнула, я всё ещё слишком боюсь боли. Третий раз – Бог любит троицу.

«Ты любишь троицу», – обращаюсь я к нему и медленно вскрываю себе вену. Боже, как больно! Роняю катетер и хватаю дрожащее запястье левой рукой. Кровь идёт не то чтобы быстро, но на подоконнике уже небольшая лужица. Хотя по факту там от силы пять капель.

– Господи, как больно! – взываю я. В одно мгновение у меня в голове проясняется. Я вдруг явственно понимаю, что наделала.

– Сестра, сестра! – зову я её. Неудачно спрыгиваю с подоконника и слегка подворачиваю ногу. Пачкаюсь в собственной крови. Я даже убить себя красиво не могу.

– Сестра! Врач! Кто-нибудь! – последнюю фразу действительно кричу громко.

Ко мне подбегает испуганная сиделка.

– Что такое? Что случилось? – Она смотрит округлившимися глазами на меня, на моё испуганное лицо и на лужу крови на подоконнике.

– Как это случилось?! – не понимает она.

– Катетер выпал, – вру я. Я же говорила, что быстро умею придумывать всякие отмазки. И почему я не придумала её заранее?

– Быстрее сюда! – Она видит, что я хромаю, и, поддерживая меня за плечо, ведёт к своему посту.

Кладёт мою руку на стол и наспех перебинтовывает жгутом, чтобы кровь остановить, а после обрабатывает перекисью и забинтовывает обе раны. Несколько раз недоверчиво зыркает на меня. Видит свежие порезы и понимает, что катетер-то стоял только в одном месте, но ничего не говорит. А я рыдаю – то ли от жалости к себе, то ли от страха, то ли оттого, что я такая дура.

Сестра молча перевязывает мне руку, а я сижу и рыдаю, мне так жалко себя! Влюблённая непутёвая дурочка, даже покончить с собой нормально не может!

«Вика, прости меня, я отпускаю тебя», – шепчу пересохшими губами, а самой страшно: я же это почти что вслух сказала.

Сиделка провожает меня в палату, помогает мне лечь, как будто присматривает за мной. А я кряхчу и постанываю, как старая бабка в больнице. Мне тяжело, мне трудно, я потеряла много крови – не из-за порезанных вен, понятное дело, а из-за этих долбаных месячных. Как всё не вовремя! Ещё и разболелось внизу живота. Надо прокладку поменять.

Как только сестра выходит, я вновь поднимаюсь с койки и ковыляю к двери. Я ещё и ногу эту дурацкую подвернула… да что же это всё накинулось на меня в один момент! Все беды одновременно. Месячные, порезы, волосы… Это не может пройти бесследно, я должна что-то получить взамен, хоть какую-нибудь компенсацию. Пусть мне повезёт в любви. Не Вика, ну так другая девчонка пускай меня полюбит. Пускай сама меня найдёт, а то я так до новых веников никого не встречу. Какая же я бестолковая, до слёз себя жалко!