Чувствуй себя как дома (СИ) - Британ Мария - Страница 57

Лида ушла, пока я заваривал кофе. Исчезла. Чашка с горячим напитком ей оказалась не нужна. Как и Бруно. Сокол — вот ее панацея. Вот ее лучший друг.

Но уже через пару дней, поздним вечером, я встречаю ее на улице — едва держащуюся на ногах, с бутылкой дешевой водки.

— О! Захар! — восклицает она. — Ты чего не спишь? У тебя же завтра тре-ни-ров-ка. Кто теперь работает физруком? Признавайся!

Я отвожу ее к себе и укладываю спать. Без расспросов, но с твердым намерением поговорить утром о Бруно. Попытаться ее убедить, что Сокол не заболеет, если она слетает на неделю в Германию.

Это же так легко.

Но мои планы рушатся. Молниеносно, в пыль, потому что Лида не спит. Лида кутается в одеяло и шипит:

— Я зарежу ее. Эту мразь. Бруно думал, что в случае чего вылечит своего Соловья, поверил ей. А она решила отомстить за своего братца, который сам полез в горящий дом. Часы не должны спешить, и мразь знала, что не должны. Но — посоветовала их ускорить, искусственно создать тахикардию. Мой Бруно… Он погиб, Захар. На него упал кирпич.

— Ч… Что?

Но Лида больше не произносит ни слова и только изредка всхлипывает.

Бруно мертв.

Мертв.

Какая чушь.

Я не смею пошевелиться и целую ночь сижу в кресле. Вспоминаю этого огромного человека, его голос, глаза, но — тщетно. Он недосягаем. Очередной сошедший с ума дом. Очередной безликий тикающий механизм. Бруно существовал лишь однажды, когда умирала Чайка. А после — исчез. Растворился в воздухе.

Но… кто ему отомстил?

Я стискиваю зубы. Нет. Лида просто напилась. Она не в себе.

Утром Лида бормочет бессвязные извинения, литрами пьет воду и больше не грозится, что кого-то зарежет. Я благодарен ей и молюсь небесам, чтобы мои догадки не подтвердились. Или, по крайней мере, чтобы я не узнал, если они подтвердятся.

А впрочем, это точно не Тора. Тора бы не смогла.

Тора добрая.

Целую неделю Лида проводит в Кельне, а потом возвращается и — запирается в Соколе.

Теперь мы почти не видимся. Но если все же стакиваемся, поспешно киваем и скрываемся каждый в своем доме. Лишь бы не думать, кто убил Бруно.

Лишь бы не думать, кто убивает нас.

Захар

ДО

Мне тридцать один.

Мне тридцать два.

Мне тридцать три.

Или уже миллиард — не разберешь.

Я не думаю о Торе, как о ком-то материальном, осязаемом. Она — фиолетовый цвет. Облако. Музыка в наушниках.

«Дьявольская трель».

Но сердце Ворона по-прежнему бьется. А значит, все было. Было.

Я говорю себе об этом каждый день. И каждый день сомневаюсь.

Матушка поглядывает на меня с тревогой. Зубы сцепляет, барабанит пальцами по столу. Клянусь, скоро она его продырявит.

Да и я тоже.

Мы тебя любим.

Я зависим от этой фразы, как нитка от проклятой иглы. Она штопает, штопает, штопает, а я тащусь следом. И если я все же чайник с накипью, то где-то на дне, между частичками облупившейся краски, прячется догадка. Но я не чищу себя. И никогда не обвожу наши ладони. Не зачеркиваю дни на календаре. Я вообще туда не смотрю и давно выкинул бы его, если бы не матушкины протесты. Какая разница, что покрывает землю — снег или листья, когда ты застрял за две ступеньки до звезд?

Мы больше не сжигаем дома. Нас перевели в мастерскую, обучили и заставили собирать мертвые механизмы.

Моя жизнь застыла, как смола на стволе ели, и, наверное, я не замерзну, даже если прогуляюсь в минус сорок без одежды. Ведь главное — закрыть глаза. Это мое правило. Моя молитва.

Но однажды молитва не срабатывает, и ступеньки рушатся. Неожиданно. Без предупреждения.

Мы с Ди бредем ко мне. Матушка обещала заварить нам чай и пожарить сырники. Я радуюсь. Я всегда радуюсь, когда темнеет. Это значит, что наша смена закончилась. Лимит мертвых сердец исчерпан.

И вечер бы прошел как обычно, до тошноты бессмысленно, если бы не Ворон. Если бы не люди на холме. Если бы не новенький решетчатый забор. Ворон где-то откопал хорошего косметолога. Или ему откопали.

Я щурюсь — что же там творится?

Моего тикающего друга окружили незнакомцы в серой форме. Повсюду разбросаны кирпичи и чаны с цементом. Рядом пыхтят грузовые машины.

Это не спасатели. Это строители.

— Его кто-то выкупил, — хмурится Ди.

Мы устремляемся к забору. Я размахиваю руками, и нас замечает бородатый мужик в каске. Он неспешно спускается с холма и выкрикивает:

— Чего вам?

— Добрый день. Э-э-э… — запинаюсь я, судорожно сочиняя легенду. — Что вы себе позволяете? Дом принадлежит моей бабушке, это частная собственность.

Ди пихает меня в бок, но молчит.

— Вы что, не в курсе? Его выкупили. Спросите у своей бабушки. И вообще, где ж вы были, когда в вашей частной собственности кололись наркоманы?

Я стискиваю зубы и борюсь с желанием заехать мужику в нос.

— А кто выкупил? Имя?

Меня бросает в жар. Я вцепляюсь в забор, прижимаюсь лбом к прохладной решетке, врастаю в нее.

— Губу закатай. Нам запретили трепаться с местными. Так что считайте, я вам подарок сделал.

До нас доносится чье-то ворчание:

— Михалыч! Ну где ты там?

Ди тем временем извлекает из сумки кошелек.

— А если мы тоже вам сделаем подарок?

— Не рискуй, красавица, не расплатишься, — фыркает он и возвращается к своим.

Ди показывает ему средний палец.

— Урод.

— Не знал, что ты по ночам грабишь банки, — смеюсь я.

Мы решаем понаблюдать за стройкой. Рано или поздно хозяева объявятся, и тогда я буду готов. Но если это Тора — а больше некому — нам придется обсудить ее странное «мы», как бы она ко мне ни относилась.

Дома, поболтав с матушкой и объевшись сырников, мы с Ди отправляемся в мою комнату — обсудить завтрашний план по работе. Мы часто засиживаемся допоздна, но сегодня… Сегодня все по-другому. Ступеньки разрушены. Авария.

Я пялюсь в окно, надеясь отыскать Ворона за бесконечными уголками крыш.

Ди подкрадывается ко мне со спины и упирается подбородком в мое плечо.

— Если мы найдем Тору… Что ты ей скажешь?

— Здравствуй. Как поживаешь?

— И, естественно, крепко-крепко обнимешь, как верную жену.

— Именно, — соглашаюсь я и пытаюсь отстраниться, но Ди хватает меня за запястье.

— Она тебя не любит.

Я разворачиваюсь к ней, к этой диковатой девчонке, и хочу ее оттолкнуть, выгнать, зашить ей рот, но — немею. Она гладит мои губы.

— Что…

— Ничего не говори.

Закрой глаза — и ты увидишь Тору.

Но здесь не пахнет яблоками. И орехами — тоже. На Ди нет фиолетовых колготок. Она не Хлопушка. Ее тело — это не ноты «Дьявольской трели».

Вот она дотрагивается подушечками пальцев до моего подбородка. Вот скользит по щеке. Вот дышит мне в шею.

А потом — целует меня. Осторожно, точно боится, что я ненастоящий.

Пахнет сигаретами. В последнее время Ди выкуривает по пачке в день.

— Тора не любит тебя, — повторяет она. — Не любит. А я рядом. Я — люблю.

Ди обвивает руки вокруг моей шеи, но я отпрядываю. Нельзя. Красный свет. Радиация.

— Ты ничего о нас не знаешь, — цежу я. — Уходи. Пожалуйста. Скоро приедет твое такси.

Ди неохотно кивает, и вместе с ней кивают волосы-ниточки. Нападение отменяется. Жертва забилась в нору.

— Прости. Наваждение какое-то. Спокойной ночи.

Ди вылетает из комнаты, а я смотрю ей вслед и вспоминаю, как выглядит моя мини-девочка. Как пахнет. Как говорит.

Где-то далеко она готовит яблочный пирог. Где-то далеко живет «Мы тебя любим».

Я пытаюсь найти себя в этих словах, но пока тщетно.

Дни тянутся приторным медом, и Ворон превращается в огромную черную птицу. Строители определенно знают его имя.

Я не слышу Ворона, но надеюсь, что он слышит меня.

По утрам, перед работой, я проведываю его и прошу, чтобы он дал знак. Чтобы хоть как-то намекнул о своем новом хозяине. Но он не обращает на меня внимания.