Чувствуй себя как дома (СИ) - Британ Мария - Страница 64

Во мне шевелилось что-то непозволительно слабое. Рыдало в ушах, заливало меня слезами. Тряпка под тряпкой внушила мне, что я не смогу предать Захара. Даже если этот ублюдок прямо сейчас трахнет Тору, я не смогу.

Дом не виноват. Он не болен.

И я закурила. А зажигалку бросила на новеньких дощаной пол. Я не тронула сердце Ворона. Его хозяйка не заслужила такую красоту, а вот пепел — сполна.

Дым тонкими нитками расползался по углам.

Топот приближался. Тора и Захар спешили ко мне. Ворон заскрипел, но кто-то запретил ему нападать на меня. Должно быть, благородная хозяйка.

Как же тошно от ее доброты!

А вот и огонь.

Живые сгорают быстрее. Правило, касающееся не только домов.

Голубки вломились в подвал.

Тора изменилась с последней нашей встречи, обзавелась пауком, связавшим на ее лице сетку морщин. А еще она начала сутулиться. Она — покореженный фонарь, который скоро погаснет.

Пламя ползло к нам. Жарко. Нестерпимо жарко…

Наверное, я бы так и стояла, если бы Захар не взял нас с Торой под локти и не поволок в тоннель. Он часто сравнивал «мини-девочку» с конфетти взорвавшейся хлопушки. Теперь мы все были конфетти. В гигантской хлопушке. Через миг кто-то потянет за ниточку, и мы разлетимся. Осядем пеплом в ночном лесу.

Мы неслись по тоннелю. Воздух накалялся. Путь удлинился раз в пять.

Позади нас полыхал дом. Я воображала, что мы — друзья. Что мы сломали очередные часы. Что мы на задании.

Свежий ветер ударил в лицо. Мы выбрались. Выбрались! Тора захлопнула железные двери. Я прижалась к замку ладонью.

Твое сердечко не выскочит, Ворон.

— Нужно вызвать пожарных! — Тора помчалась к центральному входу.

Мы поспешили за ней, и — раздался дикий визг. Мир Хлопушки разбился, как фарфоровое блюдце. Она едва не рванула в горящий дом — Захар успел ее оттащить.

— Что с тобой? Туда нельзя! — пытался вразумить он ее.

— Аня! Велосипед! Она вернулась, а мы не услышали! — рыдала Тора.

Я наблюдала за ними со стороны. Они — продолжение огня, два маленьких язычка, которые вот-вот погаснут.

Огонь добрался до второго этажа. Обычный ребенок не выжил бы в этом аду. Но Аня… Аня была чертиком с отрубленными рогами.

Тряпка под тряпкой рыдала, силилась превратить меня в платок и подарить той, чей рай я разрушила.

Но я сцепила зубы и стояла, стояла, стояла…

Вокруг участка толпились люди. Кто-то звонил пожарным, кто-то причитал, кто-то молился.

Захар усадил Тору на валун у яблони и ринулся в проклятый дом.

Этот феникс по имени Ворон снова и снова обращался в пепел, а затем — начинал жизнь с чистого листа. Я знала: чистые листы рано или поздно закончатся, и Ворон сожжет поселок.

«Что ты творишь?» — слетело с моих губ, но Захар исчез в полыхающем доме. Тора набросилась на меня. Проклинала, давала пощечины, царапала. И, клянусь, с трудом сдерживалась, чтобы не сломать мне ребра.

А я терпела. Молчала. Ждала.

— Ты не заслуживаешь того, чем живешь сейчас, — прохрипела она.

Люди перешептывались, наблюдали за нами с ужасом. Пожар в тикающем доме? Не их дело. Они всего лишь зрители.

Окно на втором этаже распахнулось. Мы увидели Захара, граммофон и — девочку-чертика.

Тора вскочила, подняла руки, будто надеялась дотянуться. Аня цеплялась за подоконник, рыдала до хрипоты, но — тщетно. Захар толкнул ее. Девчонка приземлилась в траву и тут же подорвалась. От боли или от шока — не знаю.

А потом Ворон взревел — новыми лестницами, свежеокрашенной крышей и дверями. Огонь заменил Захара, перелистнул его, как прочитанную страницу книги. Махнул нам вместо него.

— НЕТ!

У каждого есть свой сгоревший дом. Моим домом был Захар.

Тора закрыла лицо, прижала к себе дочь.

Над нашими головами пролетел ворон. Птица испарилась во тьме леса — прочь, прочь от дома — и словно дернула за ниточку. Отстранившись от мамы, девочка побежала следом.

Тора устремилась за ней.

— Аня!

Ее любовь к Захару была ограничена этим домом. А он сгорел.

— Какого черта ты вернулась? — вопила я, но на меня не обращали внимания.

Я вдруг поняла, что не отпущу Тору.

Или со мной, или в гробу.

Наш общий смысл превратился в пепел. Она убила Бруно и растоптала Лиду. Она обещала не приезжать и — приехала. Она заставила Захара спасти Аню, и он погиб. Она не давала ему покоя целых десять лет и в итоге добилась своего. Теперь ее никто не будет искать. Кроме меня.

Я мечтала показать ей, как сильно люблю Захара и как сильно ненавижу ее.

Кусты царапали ноги. Накануне прошел ливень, поэтому даже мои маленькие каблуки застревали в грязи. Я сняла сандалии, затем — помчалась за Торой по лесу, спотыкалась, сбивала ступни острыми камнями и сухими палками. Плач обугленного дома затих.

Деревья танцевали во тьме, и я танцевала с ними.

Мой организм превратился в морской узел — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Повсюду — запах гари. В ушах — голос Захара. Должно быть, прямиком из рая.

А я направлялась в ад — к маме чертика.

Я нашла ее на поляне, окруженной сухими деревьями. Тора смотрела на меня пристально, выжидающе. Ани с ней не было.

— Где девчонка?

— Не твое дело. — Тора не моргала. — Что ты вытворяешь, Ди?

— А ты? Зачем вернулась?

— Из-за Ворона. Я обещала его вылечить.

— Кому? Захару?

— Себе.

Мы помолчали. Мне нравилось наблюдать за ее метаниями — вот она смахивает слезы, а вот — сжимает кулаки. Птичка в клетке, которая проглотила ключик. Вспорет ли она себе брюшко, чтобы выбраться? Или сгниет в тюрьме?

— Злишься на меня, да? — процедила Тора. — Что тебе нужно? Что?

— Ты его не любила.

Плохая, плохая птичка. Я повыдергиваю тебе перышки, чтобы ты успокоилась.

Лес помутнел, расплылся, покрылся болотной пленкой.

Внутри у меня все горело. Я бы не удивилась, если бы через поры засочилась кровь. Тора пятилась — я шла за ней.

— Ты его не любила.

— А что знаешь о любви ты? Ничего. Зато в ненависти ты — профи!

Тора отступала все быстрее — такая хрупкая и высохшая, как осенний гербарий. Я бы спрятала ее в учебник по первой помощи, который Захар вечно таскал с собой.

— Ты его не любила.

Я настигла Тору в два прыжка и повалила на землю. Она попыталась оттолкнуть меня, но я вцепилась в ее волосы. Десять лет без занятий с Лидой убили в ней бойца.

Тора не птица — лишь ее кожица. Тонкая-тонкая. Погладишь гвоздем — вспорешь брюшко. Ключик выпадет, но освобождать будет уже некого.

— Что ты творишь? — кричала Тора. — Зачем?

Она отплевывалась от земли и крови, а потом опять спрашивала.

Зачем, зачем, зачем?..

А я снова и снова тыкала ее лицом в грязь.

Жри, тварь. Это единственное, чего ты заслуживаешь. Ты должна пахнуть сыростью и мхом, но никак не яблоками.

Захар говорил, что у меня в глазах божьи коровки. А я стеснялась ему сказать, что у него мотыльки. Белые мотыльки с черными крапинками на крылышках.

Тора задыхалась, но я держала ее волосы крепко — так держат Zahnrad перед тем, как сломать.

— Зажмурься. Ты же учила его отгораживаться от реальности, — рычу я. — Зажмурься и представь, что ты в аду!

Мне часто снилась наша с Захаром свадьба. И наша дочь. Ее левый глаз был похож на божью-коровку, правый — на мотылька. Захар учил с ней математику, а я пекла пироги. Без яблок.

Тора билась в судорогах.

— Аня… Как по-твоему, что будет с Аней, если я ее не догоню?

Я думала, что успокоюсь, когда умою тварь грязью. Думала, остановлюсь, когда она ослабеет и ее голос уйдет в отпуск. Но я ошиблась: лицо Торы утратило человеческие черты, а я по-прежнему прижимала ее к земле. И била, била о высохшие корни дуба…

Я ждала, когда Тора выплюнет легкие.

По вечерам я мысленно желала Захару спокойной ночи. Мысленно надевала самую красивую ночную рубашку и кромсала ржавыми ножницами фиолетовые колготки.

Но спокойной ночи теперь желать некому. Из-за нее.