Белые волки. Часть 3. Эльза (СИ) - Южная Влада - Страница 27

Она вскочила на ноги, испытывая неприятное чувство, которому пока еще не нашла определения. "Опять началось", — мелькнуло в ее голове. В последнее время "это" у ее сына "начиналось" все чаще. Марис выпрямился и встал рядом с ней, вытирая губы тыльной стороной кисти, и первым побуждением Ирис было сейчас же отослать его, но она остановила порыв. Если уступить Алану и теперь, пощадить его чувства, то потом станет еще хуже. Сколько она уже пробовала, относилась снисходительно к его сыновним порывам, щадила? Не помогло.

— Это ты что себе позволяешь, мама? — зашипел на нее Алан, весь белый от гнева. — Чем ты здесь занимаешься?

Ирис смотрела в перекошенное лицо сына и ощущала, как неприятное чувство все больше разрастается в груди, охватывает липкими щупальцами сердце и сжимает. Она частенько удивлялась, как окружающие легко принимают на веру ее легенду о том, что Алан родился от другого отца. Вот же они, черты Виттора, его лоб, скулы и нос, и улыбается он так же высокомерно. Наверно, это видно лишь ей одной, потому что образ из памяти постоянно перед глазами для сравнения. Другие не обращают внимания, да и во многом сын пошел и в нее саму: бледнеет в ярости, например, точно так же. Телосложение у него изящнее, чем у единокровного брата, рожденного ширококостной Ольгой, силуэт тонкий и подвижный, как у танцора, руки не бугрятся мышцами — он не боец, а ведьмак, его сила не выставлена напоказ снаружи, она кроется внутри. И подобно своей матери он не выносит мысли, что любимый человек не ответит взаимностью.

— Ты уже взрослый, Алан, и сам прекрасно знаешь, чем я тут занимаюсь, — отчеканила Ирис, стараясь, чтобы голос звучал твердо. — И должен понимать, что я имею право на личную жизнь. Выйди, пожалуйста. И больше без стука и разрешения ко мне не врывайся.

— Да, уважаемый господин, — некстати встрял Марис и даже сделал попытку приобнять свою любовницу за плечи, — вы уж не спорьте с матушкой, пожалуйста.

Ирис поморщилась: несколько жарких ночей, и глупый мальчишка возомнил себе невесть что, пытается корчить из себя чуть ли не отчима ее сыну. Был бы на его месте убеленный сединами майстр или лаэрд — еще куда ни шло, а так… как и следовало ожидать, Алан взбесился еще больше.

— Мартышка заговорила, — с презрением выплюнул он, щелчком пальцев заморозив любовника матери, и оглядел его голое тело. — Неужели это все, что тебе нужно в жизни, мама? Большой член?

— Ты не смеешь осуждать меня, Алан, — возмутилась Ирис, таким же щелчком разморозив Мариса, который удивленно заморгал. — У тебя нет на это прав.

— Ошибаешься, мамочка… — ее сын шагнул вперед, снова заморозив парня, едва успевшего пошевелиться, — у меня есть права. Все права на тебя есть. Ты — моя мать.

— Вот именно. Я — твоя мать, — Ирис опять освободила любовника от оков неподвижности, — а не жена. И ты не можешь делать за меня сердечный выбор.

— Можно подумать, ты этот выбор делаешь. Трахаешь всех подряд, — бедняга Марис в очередной раз застыл с выражением непонимания в глазах, а Алан приблизился к ней вплотную. — Ты все еще страдаешь по моему волчьему папеньке, мама. Даже Димитрия под этот образ упорно подводишь. Так зачем же бросаешься на других? У тебя же есть я. Как ты не видишь?

Ирис вздохнула и оставила Мариса как есть. Ему лучше не слышать тех обвинений, которые Алан бросает ей в лицо. Лучше не знать… глаза ее сына по-детски наполнились слезами, нижняя губа дрожала. Нет, наверно и ей самой "это" только кажется. Алан другой, он просто обиженный маленький ребенок, и только она виновата, что ее малыш стал таким.

— Сынок, — смягчила она голос, — ты у меня есть и всегда будешь, с этим никто не спорит. Мы вместе с первого дня, как ты появился на свет. Откуда такой тон? За что ты злишься на меня?

— Почему ты не приходишь на наши собрания, мама? — Алан не торопился поддаваться на уловку и решать дело миром, кончики его пальцев мелко подрагивали, и вместе с ними в окнах начало дрожать стекло. — Ты забыла, что ты ведьма?

Ирис в бессилии смежила веки. О своей сущности ей забыть не дано, но иногда нестерпимо хочется. Она устала смотреть на сестер по сумеречному миру и размышлять о том, как они могут продолжать платить дань темному богу и казаться такими счастливыми при этом? Если бы в прошлом Ирис знала, что ее ждет, то, возможно, не стала бы делать поспешного шага. Но она не знала. Ей сказали, что каждая из них платит самым дорогим, и на такие условия она согласилась. Но о том, что придется стать темному богу женой… никто не обмолвился и словом.

— Я не хочу туда ходить, — тихо ответила Ирис сыну, — мне надоело.

— Надоело? — взвился он пуще прежнего. — Может, и я тебе надоел?

Детская ревность. Юношеский максимализм. Алану уже тридцать, а он до сих пор морально не вырос и не вырастет, наверно, больше никогда. Она убила своего чистого и невинного ребенка, и то, что темный бог дал ей взамен — лишь искалеченное тьмой чудовище, поселившееся в его телесной оболочке. Пожалуй, только материнский инстинкт, помноженный на чувство вины, и заставлял ее не отворачиваться от сына даже при трезвой его оценке.

— Алан, ты никогда мне не надоешь, — произнесла она, не скрывая усталости в голосе, — я люблю тебя, милый. Мы же всегда были друзьями, помнишь?

— И я люблю тебя, мама, — он порывисто бросился к ней, прижался губами к шее, еще и еще, спускаясь до ключицы, благоговейно коснулся дрожащими кончиками пальцев ее сосков через одежду. Так иногда делают младенцы — кормятся из одной груди, с другой в это время играют. Только Алан уже давно вышел из пеленок.

Вот оно, неприятное чувство, которому Ирис не находила определения. Когда она в первый раз заметила в сыне "это"? Давно, уже и не вспомнить точно, но, кажется, он был подростком тогда. Да, юношей, которому положено в своем возрасте влюбляться в девочек и познавать первые радости секса. Девочек у ее сына не было. Ирис считала, что Алан просто стесняется ее и потому все скрывает. Она убеждала себя, но в то же время видела, что все свободное время он проводит только с ней, любит прижиматься к ней всем телом, класть голову на грудь или на колени. Иногда он шутливо целовал ее в губы, терся щекой о низ живота. Сыновняя любовь, тоска по матери. Она так плохо поступила с ним в детстве, а он простил, в своей бесконечной гонке за Виттором она столь многого ему недодала…

Когда сын заставал ее в спальне без одежды, Ирис краснела, а Алан — нет. Когда он узнал, что мать берет себе любовников, то убил двух или трех, прежде чем она раскусила его и устроила скандал. Он плакал и уверял, что просто боится ее потерять, а она пожалела его и впредь старалась не афишировать свои отношения, щадить сыновние чувства. Надеялась, что рано или поздно мальчик переключится на какую-нибудь девушку и поймет мать. Но девушек не появлялось, Алан о любовниках все равно узнавал, и "это" прорывалось в нем с годами все чаще. В детстве он кричал ей в лицо, что хочет убить Виттора, позже имя отца сменилось на имя брата, но сын Ирис не был безумцем в полном смысле этого слова, потому что тонко чувствовал грань, за которой ее прощение не будет бесконечным, и все его угрозы оставались пустыми.

— Но я люблю тебя не так, — отчеканила она и сняла с себя руки сына.

— Не смей меня отталкивать, мама, — вспыхнул он. — Не смей больше не слушаться меня.

— А ты не смей мне приказывать, — Ирис тоже невольно сжала кулаки. Неприятное ощущение от "этого" заставляло ее ведьминскую силу вибрировать внутри. — Не все в жизни будет так, как ты хочешь, Алан. Смирись.

Стекла в окнах дребезжали все сильнее. Надо бы остановиться, но каждый раз, когда она не дает отпор сыну, это лишь ухудшает его болезненную зависимость. Книги с древнедарданийскими писаниями и изящной поэзией, которые Ирис держала в спальне и любила иногда почитывать, начали подпрыгивать на полке. Люстра раскачивалась под потолком.

— Объясни-ка мне, сын, раз пришел, — заговорила Ирис с угрозой в голосе, — что произошло тогда на площади в последний день празднеств в честь светлого бога? Почему ты настаивал, чтобы мы с тобой ехали в отдельном каре? Почему приказал водителю разворачиваться и гнать прочь, едва лишь толпа заволновалась? Ты что-то подозревал? Или знал, что на Димитрия станут покушаться?