Хранитель (СИ) - Вакина Ася - Страница 15

Настоятельница шумно выдохнула. В Валиане она была полностью уверена. Он не тронет девочку даже, если она пойдет на крайние меры, полностью покрыв свое обнаженное тело розовыми лепестками. Откуда она это знала? Ее маленькая тайна.

Настоятельница загнула последний палец на левой руке. Кулаки были сжаты. Десять. Всегда находит время для ухищрений. Ей не о чем разговаривать с Девять. О любви садовника к цветам? И потому она давно подружилась с Одиннадцать, такой же взбалмошной авантюристкой. Представить только, они вместе пытались убежать из монастыря. Стащив ночью ножницы Валиана, обкромсали ими существенную ЧАСТЬ тернового ограждения. Были вовремя пойманы и отправлены на подвальные работы с усиленным режимом молитв. Каково же было удивление матушки, когда однажды на полуденной молитве девушек не оказалось. Самолично пошла их искать. И увидела совершенно нагих в дальней беседке. Десять, откинув голову назад, сидела на лавочке с широко расставленными ногами и теребила упругие соски. Одиннадцать, тоже обнаженная, стояла перед ней на коленях и языком ласкала ее между ног. У настоятельницы аж кольнуло в сердце, словно кто-то ножом ударил. Она бы непременно высекла их розгами, пристыдила, заставила бы неустанно молить о прощении… при других обстоятельствах. Теперь же матушка понимала, что главная ее задача не мешать проникновению в Святую Обитель самого Дьявола. Не мешать. Но как же это было трудно.

Пальцы на руках кончились. Но она не забыла про Двенадцать. Эту девочку трудно было разгадать. Вроде бы никакие соблазны на нее не влияли. Но оказалось, все решилось само собой. Случайно она увидела, как одна из монахинь, всю жизнь тайно влюбленная в пастуха, но сопротивляющаяся также всю жизнь… почти… за исключением отдельных моментов, стояла перед ним на коленях и ласкала его — там, — губами. А он двигался неровно, входя ей в рот все глубже, при этом сбивчиво дышал и кряхтел, сцепив руки за головой. Монахиня при этом плакала, но оторваться от незатейливых действий не могла. И Двенадцать, будто была на ее месте. Безотрывно смотрела и тоже плакала, при этом ощупывая языком внутри рта, как бы представляя то самое, что находилось во рту монахини. А дальше эта мысль просто начала ее сводить с ума. Как содрогалось все тело от приятных и стыдливых волн, охватывающих все тело девушки. Как приятно стало между ног. Как хотелось ей снова повторения этого происшествия. Сначала она думала, что монахиня непременно совершит этот поступок снова. Но потом, закрыв глаза, стала представлять себя на ее месте. Даже подумывала пойти к пастуху и прямо предложить ему это сделать. Но, видимо, в силу молодости и осторожности, не решалась.

Они все были готовы. Кроме малышки Семь…

Вечер спустился на тихую обитель монастыря. Солнце спряталось за горами. И осенняя прохлада окутала все непроходимые чащи. Послушницы и монахини разбрелись по кельям, готовясь к вечерней молитве. В маленьких комнатках, похожих одна на другую, словно капли воды, напротив входной двери находилось маленькое зарешеченное окошко, по верхним углам от него висели образа, внизу стояли лавочки для молитвы. Вдоль стен располагались две кровати, аккуратно застеленные серыми выцветшими одеялами. И один, утопленный в стене, небольшой шкаф для небогатого гардероба девушек.

В это время, перебирая желтые страницы, послушницы готовились встать на два часа на молитву. Кому-то это приносило душевный покой и радость. Кто-то воспринимал, как наказание свыше.

Наскоро закончив банные процедуры, из деревянной купели вышла настоятельница. Как хороша она была без рясы. Как упруго было чистое женское и еще молодое тело, не тронутое жизненными перипетиями, сохраненное в строжайшей диете и жестком режиме. Она стала матушкой, когда ей едва минуло восемнадцать. Странно. Но справедливо, как единогласно сочли все монахини и непосредственно покровитель монастыря.

Он первый выдвинул ее кандидатуру. И она согласилась. Боясь не оправдать возложенных на нее надежд. С жаром приводила в порядок запущенное с болезнью прежней настоятельницы хозяйство. Рьяно принимала решения по поводу разведения новых пород кроликов. Она думала, что он выбрал ее за нее саму…

А через неделю он приехал с двенадцатью всадниками и привез с собой двенадцать девочек-младенцев. И рассказал, зачем выбрал именно ее…

Как можно монахине, настоятельнице монастыря так безнадежно влюбиться в колдуна? Можно. К сожалению.

Он приезжал теперь каждый год, чтобы в тени яблоневых ветвей услышать ее подробный рассказ о том, как растут его пленницы. А она. Рассказывала и безнадежно тонула в сером омуте его холодных глаз. Тайком осматривала красивую мужскую фигуру, одежду и обувь, чтобы запомнить и целый год после вытаскивать перед сном этот сильный безупречный образ из своей памяти. Он приехал впервые почти мальчишкой и возмужал на ее глазах, как и она — повзрослела под его строгим присмотром.

Настоятельница собиралась в этот вечер вызвать к себе Семь, чтобы после молитвы… Нет. Не могла об этом думать. Не хотела. Дьявол не смог найти места в ее сердце, хоть Обитель давно погрязла в его кознях. Со всем она могла бороться, но грязную животную похоть у монахинь победить никак не могла.

Распущенные длинные темные волосы волнами упали на лицо матушки, когда она присела на кровать и, закрыв руками лицо, заплакала. Нет. Она не корила судьбу за посланное испытание. Просто так переживала боль. Близилось время молитвы. И в очередной раз, шумно выдохнув, настоятельница встала на колени перед образами.

Выйдя, наконец, из темной пещеры, он радостно упал на траву, раскинув руки в разные стороны. Изо рта вырывался дикий смех, способный привести в ужас самого спокойного скептика.

— Дьявол, — выругался мужчина. — Я добрался…

Закрыв глаза, он снова захохотал. Знал, что в столь позднее время рядом уже никого не могло находиться. Альтобато Сальконе только что попал на территорию затерянного среди колючего кустарника, гор и обрывов женского монастыря и чрезвычайно был удовлетворен данным обстоятельством. Подумал сначала: жаль, что не дожил Берне. Но потом махнул рукой на сей факт и быстро поднялся на ноги. В конце концов он предупреждал друга о побочных действиях подобных контрактов. Девушку он возжелал. Дурень.

Смачно сплюнул, темнокожий мужчина двинулся по направлению к деревянным строениям монастыря, попеременно останавливаясь и прислушиваясь больше по привычке, чем по необходимости. Ведь внутреннее чутье еще ни разу не подводило Сальконе — в окрестностях никого не было. А почему? Конечно. Все ж на молитве. Прекрасно. А потом, перед сном, одна из воспитанниц, но пожелает прогуляться на свежем воздухе. А тут он — ждет с распростертыми объятьями. Раз… Взвизгнуть не успеет. И будет одной девочкой меньше. А это серьезная потеря. Только времени оставалось все меньше. Нужно было поторапливаться.

Из окон и вправду доносились протяжные переливы женских голосов. Через маленькие окошечки Альтобато наблюдал, как монахини, стоя на коленях, подняли освещенные свечами лица к образам. Крестятся. Молятся. Может даже, прощение просят за то, чего еще не совершали…

Сладкие девочки, ладные.

Сальконе просматривал один за другим окна, будто высматривая нужную жертву. А вот и она. Светленькая, будто ангелочек. И конечно, потому особенно вкусная.

Черный мужчина что-то прошептал и довольно потер руки, когда девушка, закашлявшись, вынуждена была покинуть место молитвы. Дверь хлопнула, значит, она вышла. Сальконе уцепился за красную нить на запястье левой руки и сильно потянул на себя. Руку перетянуло так, что от нити образовался белый круг, а сама рука начала синеть.

Через несколько секунд входная дверь монастырской обители распахнулась и на лужайку, держась обеими руками за горло, выбежала светлая девушка, облаченная в одну длинную мешковатую рубашку. Длинные ее волосы волнами разбросались по плечам. Девушка задыхалась.

Сальконе резко дернул за нить на запястье, и послушница упала на траву в тени раскидистого дерева.