Хранитель (СИ) - Вакина Ася - Страница 29

Среди прочего Катарина услышала тихую молитву. Ее зовут Семь. У них у всех цифровые имена. Как странно. И как безразлично. Видимо, потому, что настоящая жизнь и истинные имена будут у них после завтрашней ночи.

Словно колокольчик звенел в душе Катарины голос девушки, нараспев читающей молитву. Сладко и радостно становилось на сердце. Ведьма закрыла глаза, и перед ней возник образ Хранителя, любящий и светлый. Он улыбался счастливо и беззаботно. Может, так и будет после обряда?..

Резко открыв глаза, Катарина почти бегом кинулась в сторону лестницы. Не зная, как, добралась до зала, где трудились тринадцать мужчин. Ворвалась и обомлела. По пояс обнаженные они вбивали в пол большие металлические гвозди, закрепляя по кругу начерченной пентаграммы, кандалы. Пот струился по их спинам, дыхание сбилось от скорости и усилий. В центре, рядом с предназначенным для нее пьедесталом, стоял Андреа…

— Я выпустила Сальконе, — выпалила Катарина.

Синхронно стучащие молотки в руках двенадцати братьев замерли. От гнетущей тишины девушку затошнило.

— Зачем? — спокойно и холодно спросил Хранитель.

— Я хотела узнать… — всхлипнула Катарина, совершенно не обращая внимания на братьев.

— Зачем ты туда пошла? — более твердо спросил Андреа. — Разве я не сказал тебе сидеть в комнате? — холодный огонь то и дело вспыхивал в его глазах. — Твоя ведьма должна знать свое место, — он вытянул руку вперед, и по телу Катарины прошелся легкий холодок. — И ты тоже.

От последних слов горло девушки перехватило от чьей-то невидимой руки. Она повисла в воздухе и стала задыхаться.

— Андреа, — Романо встал с пола и подошел к Хранителю. — Борись с тьмой в своем сердце, — и положил руку на выставленную вперед кисть хозяина замка. — Она ни в чем не виновата. Она — твоя ведьма… — последние слова он прошептал ему на ухо, но Катарина слышала. Ее медленно поставили на пол, но удержаться на ногах она не смогла. Упав на колени, закрыла лицо руками и заплакала.

Хранитель пришел в себя и кинулся к девушке. Молча сжал ее в своих объятьях. Одними губами прошептал:

— Прости…

Но она плакала, не в силах остановиться. По-прежнему слыша в голове молитву, она выплескивала наружу все накопившееся, чтобы не оставив и следа. Чтобы быть готовой к бою с Тьмой. Чтобы быть сильной.

— Моя Семь, — тихо проговорил верховный, улыбаясь. — Не выдержала…

— Можно, я останусь здесь? — робко спросила Катарина, уткнувшись в горячую грудь Андреа.

— Оставайся, — он погладил ее по голове, стараясь восстановить внутреннее спокойствие, которое резко пошатнулось неприятным известием о бегстве Сальконе. Но запах ведьмы будоражил все его тело, вызывая приятные сладкие волны. Он хотел ее. Сильно. Хотел грубо ворваться и взять — так диктовала ему его страсть и его тьма…

Выпуская ее из своих объятий, почувствовал некое опустошение. Что ждет его следующей ночью, когда он должен будет собственноручно отдать ее в руки Тьмы. Думать об этом просто невыносимо. Она считает себя жертвой. Но не проще ли умереть, зная, что отдаешь свою жизнь во имя мира и Света, чем остаться жить, оставив все свои надежды глубоко в прошлом. Да. Жить он будет обязан. В серых стенах замка, окруженного лесом и горами, среди каменных чудовищ, защищающих мир от темноты, прячущейся за куполом. Это он будет вечным узником, с замиранием сердца, до самой смерти вспоминающим о ее губах. От осознания неминуемой участи становилось горько, словно он случайно перепутал и зажевал вместо аниса стебель полыни.

Накрывая холодный каменный пьедестал кроваво-красным бархатом, тайком посмотрел на нее, тихо замершую в углу на черной шкуре убитого им еще в юности медведя. Она, обхватив руками колени, не отрывала от него взгляда. Считала его зверем, не способным любить. О, как долго он оттачивал в себе эти черты зверя. Только для одного дня, когда он обязан будет спрятать все свои эмоции. Привык так жить. Еще чуть-чуть…

Когда все приготовления были завершены, мужчины молча вышли из зала, оставив Хранителя наедине с Катариной.

— Я не хотел причинять тебе боль, — и он снова замедлил в себе процессы.

— Я знаю, — коротко ответила Катарина. — Прости, что ослушалась тебя, Хранитель.

Теперь он уже не понимал, обиделась ли она или нет. Нужно было, чтобы обиделась, но обижать крайне не хотелось. Глядя на нее, возникало единственное возможное в подобных обстоятельствах желание — защитить. Он готов был прямо теперь взять ее на руки, чтобы отнести в спальню и предаться любви, изнуряюще сладкой и до дрожи изматывающей. Но вместо этого он просто протянул руку.

Она сглотнула и подала свою. Резко поднялась на ноги, приблизившись непозволительно близко. И он поддался. Сжал ее в объятьях, грубо накрыв ее губы своими. Впился. Больно. Жгуче. Стараясь запомнить. Сохранить каждый миг в воспоминаниях. Скользнул рукой по широкому вырезу платья. Сжал ее грудь, проскальзывая пальцами под корсет.

А она смотрела прямо в его глаза. Открыто. Порочно. Словно ведьма. Да она и была ведьмой. Его ведьмой… Пусть лишь на несколько дней…

И время так беспощадно убегало, неизбежно приближая роковой час.

— Куда ты? — выдохнул он, почувствовав, как девушка отдаляется, аккуратно выскользнув из его жарких объятий.

— Хочу немного прогуляться, ты не возражаешь? — мягкий бархатистый голос, как журчанье горного ручья. — Перед ужином.

— Я пойду с тобой, — настойчиво предложил Андреа.

— Как будет угодно моему господину, — подтянувшись на носочках, на ухо ему шепнула девушка.

— Смех неуместен в данной ситуации, — сдерживая улыбку, произнес Хранитель.

— Простите мне мою дерзость, — осторожно целуя его шею, ответила Катарина. — Скажите, как, и я искуплю свою вину…

Больше он сдерживаться не мог. Желание накрыло его с головой. Быстрыми рывками подбирая многочисленные юбки, он, наконец-то, добрался до сладких прелестей. Она шумно дышала, стараясь изо всех сил сдерживать стоны. Его ладонь проникла между ее ног, вклинилась, разомкнула. Горячими поцелуями он покрывал ее лицо, не давая опомниться, чтобы запретить. Его ведьма истекала от желания. И он это слышал, чувствовал, трогал…

Подхватив девушку под бедра, прижал к себе, чтобы в несколько шагов очутиться в центре пентаграммы. Аккуратно усадив ее на красный бархат, заглянул в глаза. Не боится. Сгорает от желания. Осторожно облизывает пухлые губки. Приглашает…

Ее руки уже расстегивали пояс его штанов. Хранитель, еле сдерживаясь, позволял ей это сделать. Издав сдавленный рык, он рывком сорвал трусики, позволяя ей аккуратно через них переступить. И тут же вклинился, резко. Ощутил, как она, обвив его шею руками, подтянулась, стараясь не дышать. Подставила сводящие с ума губы под его жадные поцелуи, больно кусающие, заставляющие ее сходить с ума. Призывно выпятила грудь, не оставляя другого выхода, кроме как протиснуться в ее корсет, чтобы еще сильнее сжать аккуратную потяжелевшую грудь. Застонала тонко, как загнанный в угол зверек, тем не менее, крепко обхватив его торс ногами.

Красный бархат обжигал руки. Тусклый свет и он, выпивающий ее в центре пентаграммы… Совсем потерял голову. Вбивался в нее, не узнавая себя и не желая останавливаться. Сжал ее грубо в своих объятиях, как можно глубже стараясь проникнуть, чтобы излить в нее самого себя. Оставить след. Пометить. Действую древним инстинктам, заложенным природой. Чувствуя, как она тихо стонет от удовольствия. Как сжимает его крепко, вся содрогаясь. Его ведьма…

— Какая ты сладкая… — прошептал Хранитель, зарываясь в огненно-рыжие волосы.

— Надеюсь, прогулка не отменяется? — спросила Катарина, счастливо улыбаясь.

Может быть, на короткий миг она забыла о том, что завтра им придется расстаться. И это отдавалось в его сердце щемящей грустью.

Проследив, как остальные поднялись в свои комнаты для приготовления к ужину, верховный выдержал короткую паузу. После чего, оглядываясь по сторонам, почти бесшумно вышел, на ходу застегивая пуговицы распахнутого камзола. Ни на минуту, ни на сотую долю секунды после отправления девушек в подвал, он не переставал думать о Семь. Он не тронет ее чистоты, не покусится не на один ее волос. Но непременно должен спуститься в подвал, чтобы убедиться, что она сыта и не обижена… не напугана… Никогда еще в жизни ему не доводилось испытывать такого гнетущего томления и желания быть рядом с женщиной, чтобы защитить. За эти несколько часов он передумал всякое. И то, что он мужчина, которому просто необходимо защищать. Рассмотрел возможность возникновения братских чувств, и даже про отцовскую любовь проскользнула шальная мысль. Но все беспощадно отбрасывалось им, как нелепое перед внезапно всплывающими воспоминаниями о ее волнующей нежности. О его перехватывающей горло злобе при виде порванной девичьей сорочки. И о скрываемом от себя самого грязном желании обнажить худенькие плечики, чтобы прильнуть губами к розовым торчащим сосочкам…