Жена Болотного царя - Огинская Купава - Страница 41

К вожаку меня послали за разрешением разложить на пустыре, где сходились Глинная улица и Выделковый конец, большой костер.

— В «медведя» поиграем, — жмурясь от удовольствия, размечталась Ашша, провожая меня к Ксэнару напутственными тычками, так как я не очень хотела идти.

Деревенские нашли себе новую зимнюю забаву, «нечисть на побегушках» называлась. Послать меня с каким-нибудь «важным» поручением не желал разве что ленивый.

И я бегала, потому что поутру еще заявила, что хочу быть полезной. Теперь уже слово назад брать поздно было.

— Вот иди и сама его попроси, — ворчала я, уворачиваясь от ее рук.

— ‎Я не могу. Мне он не разрешит. Мы уже года четыре тут костер не раскладывали, с того раза, как Велен в огонь упал. Толкнули его или еще что, никто не знает, но Ксэнар запретил здесь игрища устраивать. Говорит, что тут дух нечистый сидит.

Убедившись, что меня ее слова не особо мотивировали, Ашша просительно сложила руки.

— Ну, сделай, что прошу. Тебе он не откажет.

Я сильно сомневалась в ее словах, но сдалась и пошла искать нашего вожака.

Сильный и бесстрашный волчий князь прятался от всех на пустой кухне. Нет, со стороны могло показаться, что он занят важными делами. Заваленный донесениями стол, по крайней мере, свидетельствовал именно об этом, но я-то сюда два часа назад уже забегала и эту же самую картину наблюдала. И за прошедшее время количество бумаг вокруг Ксэнара не изменилось.

— У меня к тебе деловое предложение, — с порога в бой ринулась я, — ты разрешишь костер на Звенящем пустыре разжечь, а я всем буду говорить, что ты занят, и чтобы тебя не беспокоили.

— ‎Там костры жечь опасно, — пробормотал он, нехотя подняв на меня взгляд, — какая-то мелкая нечисть шалит.

— ‎Ну, я же Огневица, что мне мелкая нечисть? Разберусь.

— ‎Безголовица ты, — проворчал Ксэнар, но выдержать взгляда моих просящих глаз не смог. Вернулся к своим бумагам, недовольно велев: — ‎Пусть костер закладывают, но чтоб не жгли его, пока меня рядом не будет.

Я радостно согласилась, еще не осознавая, что вечером в густой темноте именно меня пошлют искать вожака, что бы он дал добро костер разжигать.

Конец зимы праздновался совсем удивительным образом. Все дары и подношения, что деревенские хотели вручить своей волчице, были отнесены к жертвенному камню еще несколько дней назад. Сейчас же она спала, за дело взялись хранители, а нечисть, почуяв короткий миг свободы, выбралась из своих нор.

И не было в этот день, и даже в эту ночь никаких обрядов. Люди просто ходили по домам, угощались и угощали. Щедро разбрасывались ворохом искренних пожеланий и не жалели объятий.

И я, стоя посреди улицы, любуясь яркими огнями, костров, и уютным светом, льющимся из окон домов, чувствовала себя сытой, затисканной и счастливой.

Меня не пугали густые тени, сбежавшие от света костров, сбившиеся в кучу и словно ставшие совсем черными, осязаемыми, что ли. Не вызывал зябкой дрожи вид уходящей в темноту дороги и волчий вой, раздающийся иногда на соседних улицах, или даже на этой самой, вызывал лишь улыбку.

Из дома вожака я выбежала совсем ненадолго. Глотнуть свежего воздуха и чуть остудить разгоряченное, раскрасневшееся лицо, и забыла вернуться в тепло.

Легкий снег, одинокими снежинками кружился в темноте, поблескивал в свете костров и ложился на мои красные волосы, не покрытые платком. Колючий мороз заползал под не застегнутый, наскоро накинутый на плечи тулуп, и щипал кожу, а мне хотелось смеяться.

Что-то большое и светлое, искрящееся и горячее росло во мне, желая вырваться наружу.

Я была по-настоящему счастлива и хотела обнять весь мир.

Мне не приходилось отмучивать свой долг на дежурных новогодних посиделках с семьей, стараясь не загнуться от тоски, слушая нудные разговоры родственников и заедая все это каким-нибудь фирменным салатом, и не сидела где-нибудь с друзьями, не совсем понимая, новый год мы сейчас пытаемся праздновать, или чей-то день рождения. Я действительно провожала старый год, вместе со всеми здесь. Провожала старый год и ждала первый рассвет нового.

— Замерзнешь, — раздался сзади спокойный голос Ксэнара. Его единственного, пожалуй, не заобнимали в эту праздничную ночь. Даже Берна пару раз потискали, а вожака стеснялись.

И это было странно, если учесть, что обниматься здесь любили. В этом не было никаких сомнений.

Да и какие могут быть сомнения, когда даже Сэнар, выходца из другого мира, сегодня изрядно пообнимали и даже расцеловали, если бы не Ашша, вовремя занявшая оборону и отгонявшая от Сэнар всех желавших обняться (в основном девиц), то его бы уже и на сувениры растащили.

А Ксэнару досталось пару сдержанный жамканий за плечи и уважительных пожиманий кистей.

Серьезный вопрос: как облечь свои чувства в слова, оказался риторическим. Потому что никак.

Не хватало мне словарного запаса для этого. Все, что я могла выдать это маловразумительное:

— Ыххы!

Зато обниматься ринулась с удивившим меня саму проворством. Сжала хорошенечко нашего незатисканного вожака, и гаркнула, пряча лицо на его груди.

— С праздником!

В отличие от меня, Ксэнар свою совершенно не княжескую, обычную волчью шубу, вывернутую мехом наружу, даже не подумал застегивать, и я ткнулась носом прямо в теплую, пахнущую домом и покоем, рубаху.

Меня осторожно обняли за плечи, с сомнением повторив:

— С праздником.

— Как уж там у вас говорят? Чтобы год был легок?

Ксэнар кивнул.

Из соседнего дома грянул веселый смех, но быстро стих, растаяв легким, детским хихиканьем.

— Чтобы год был легким, — послушно подтвердил он.

— ‎Наклонись-ка, — велела я, чувствуя, как меня прямо распирает от накатывавших друг на друга чувств. Я была пьяной, хотя пила только травяной взвар, которым здесь баловались даже дети.

С сомнением Ксэнаркая на меня своими дикими желтыми глазами, он продолжил стоять прямо.

— Ну, наклонись, — потребовала еще раз, для надежности дернув за отворот шубы. Только после этого Ксэнар склонился, и я звонко, с чувством, чмокнула его сначала в правую щеку, а потом в левую.

И такой удивленно-ошалелый сделался у него вид, что досталось даже носу. Расцеловала, так расцеловала, и, гордая собой, отступила на шаг, разрывая объятия.

Ксэнар засмеялся, подхватил меня на руки и встряхнул так, что на мгновение показалось, будто меня в воздух подбросили. Сердце чуть не остановилось.

— Ты что? — Я не знала, что удивило меня больше, внезапная веселость нашего, как правило, сдержанного князя, или неожиданная встряска. — Что творишь-то?

— ‎Не бойся, не уроню, — беспечно ответил он, — ты только больше никого в обе щеки не расцеловывай, поняла?

— ‎Да-да, Ашша мне уже говорила, что незамужним девица разрешается мужчин только в правую щеку целовать. Поставь меня, пожалуйста, а? Я, кажется, высоты боюсь.

Пропустив мимо ушей мою просьбу, он требовательно спросил:

— А меня зачем в обе расцеловала?

— ‎Душевный, блин, порыв. Я тебя еще и в нос чмокнула, если ты вдруг забыл. Пытаюсь выполнить норму по расцеловыванию до полуночи.

Про норму я, конечно, соврала, и Ксэнар мне, кажется, не поверил. Весело хмыкнул и потащил в дом. Как есть, на руках.

Мне было и приятно, и весело, и почему-то даже волнительно.

Но не очень долго. Алис, заметивший наше возвращение, тоже хотел потаскать пограничную нечисть на руках и с боем попытался отнял меня у Ксэнара.

Ну, как с боем, подошел, улыбнулся, лапки свои загребущие ко мне протянул и так заискивающе пропел:

— Что же ты, светлый княже, такие тяжести таскаешь? Не по чину будет, отдай мне, — а наткнувшись на суровый взгляд вожака, с серьезной рожей выложил, — тебя там Берн искал, кажется, что-то срочное.

Волшебные слова подействовали. Вся веселость мигом схлынула со Ксэнара.

Он поставил меня на пол, проигнорировав протянутые ручки лиса, быстро коснулся губами макушки, бросив выразительный взгляд на лыбящегося оборотня, и ушел.