Зимняя жена (СИ) - Яблонцева Валерия - Страница 20

— Ты сама не пускаешь его, малышка.

На Курха было жалко смотреть. Казалось, он держался из последних сил, его била крупная дрожь, глаза и лицо раскраснелись от ветра и слез. Снег резал его кожу, оставляя кровоточащие борозды. Но он все кричал и кричал, словно не понимая, что я не могу его услышать. Отказываясь понимать.

"Почему, Курх, — хотелось спросить мне. — Зачем ты здесь, почему вернулся после стольких лун, для чего пытаешься спасти? Для чего нужна тебе я, постылая, нелюбимая жена, нежеланный ребенок?"

— Он чувствует свою вину. И не перенесет, если потеряет ещё и тебя, — услышала я голос Аки. — и тогда Зима станет не долгой, а бесконечной.

Я смахнула со щек соленые капли.

Курх смотрел на меня с отчаянием и мольбой.

Внезапно стало тихо. Ветер, снег — все исчезло в одно мгновение. Аки, я и Курх замерли посреди серебристого тумана.

— Курх, — тихо сказала я, но в этой оглушительной пустоте слова прозвучали как удары гонга. — Назови хоть одну причину, почему я должна вернуться.

— Я люблю тебя, — так же тихо ответил он.

Ветер молчал, всего на одно мгновение умерив свой пыл после этих слов. Но Курху хватило этого мига, чтобы преодолеть разделявшее нас расстояние и сжать меня в объятиях.

— Никуда больше не отпущу, Сирим, девочка моя, вернись со мной, я люблю тебя, ты так нужна мне, — торопливо шептал он, покрывая моё лицо поцелуями. Я чувствовала жар его тела и, согретая этим теплом, вновь начала проваливаться в пустоту.

— Вот и хорошо, вот и славно, — в голосе Аки слышалось облегчение. Мы ждем тебя на той стороне, малышка.

Приоткрыв глаза, я увидела над собой знакомый низкий свод бани. Запах ароматного пара окутывал, щекотал ноздри. Курх, баюкавший на коленях мою голову, с облегчением вьдохнул, поняв, что я, наконец, очнулась.

— Ну вот и все, девочка моя, вот и все. Самое худшее позади.

Моих безвольных пальцев коснулась мягкая шерсть Айни. Волчица

ласково потерлась о ладонь. Хранительница, державшая мою дочку, завернутую в расшитые одеяльца, тоже подошла ближе, показывая мне ребенка. Я так хотела протянуть к ней руки, но сил едва хватало на слабую улыбку.

— Когда ты снова проснешься, вы уже будете вместе, — пообещала Хранительница.

— Отдыхай, малышка. Дальше мы справимся сами.

— Я никуда не уйду, — ровно сказал Курх, но в его голосе звенела сталь. Курх взял у одной из женщин чашку и, аккуратно приподняв меня, помог

мне выпить горячий отвар. Внутри тотчас же разлилось блаженное тепло.

— Не уйдешь, не уйдешь, — фыркнула Хранительница. — Дождись, пока сонные травы подействуют, а потом закутаем ее и перенесем в дом.

*

Я медленно выплывала из забытья. Вокруг было тихо, сквозь сомкнутые веки я не различала ни единого огонька. Голова и тело казались неподъемными, неповоротливыми, словно неведомая тяжесть придавливала меня к скамье. Я поняла, что лежу, укрытая почти до самого носа оленьими шкурами, в доме Хранительницы. А значит, где-то рядом в колыбельке спит моя малышка, а Курх, Аки, Айни и сама Айрын тоже должны быть неподалеку.

Успокоенная, я хотела было снова уснуть, но сон все не приходил.

Открылась и закрылась дверь, впустив в дом предрассветную прохладу. Скрипнула половица. Чья-то темная тень приблизилась ко мне и присела на краешек лавки. Я ощутила знакомое тепло скользнувшей под шкуры ладони, сжавшей мои пальцы.

Курх.

Его вздох, горький и усталый, чуть шевельнул волоски на лбу. Мне не нужно было открывать глаз, чтобы почувствовать, что он вглядывается в мое лицо.

— Девочка моя…

Я замерла, боясь даже шевельнуться. Казалась, эта хрупкая близость, столь нужная мне сейчас, после долгих одиноких лун, может разрушиться от малейшего движения.

— Как же ты напугала меня, девочка моя. Я думал, что, едва отыскав, снова потеряю тебя. На этот раз уже навсегда.

Курх замолчал, словно бы подбирая слова.

— Когда я вернулся семь лун назад, когда вошел в наш дом, когда нашел его пустым и брошенным, со следами крови на половицах… Я подумал, что тебя больше нет среди живых. Решил, что боги забрали тебя у меня. Украли. Похитили. Снова наказали меня, снова ранили. Иногда мне кажется, что боги только этого от меня и хотят — страданий, снова и снова. Я не чувствовал тебя, не видел среди живых… пока ты сама не явилась ко мне в видении. И страшно представить, что случилось бы, если бы я не успел. Если бы я не нашел тебя здесь. Если бы я позволил тебе уйти…

Я помнила все. Ветер, туман, Волчьего Пастыря, говорящего, что мое время еще не пришло. И, конечно, его, Курха, сумевшего позвать меня обратно.

Дух Зимы невесело усмехнулся.

— Люди. Какие же вы хрупкие. Как коротка ваша жизнь, как быстро вы сгораете, оставляя в сердце вечную незаживающую рану. И мне не хватает, всякий раз не хватает льда, чтобы починить прореху. Потому что как я ни стараюсь, все равно приходит Весна, и лед тает, сердце тает, и все повторяется заново.

Курх вынул из-под шкур мою руку и прикоснулся губами к пальцам. Раз, другой, третий.

— Почему это снова случилось со мной, Сирим? — горько сказал Курх. Его дыхание обжигало кожу. — Любовь моя, моя славная Зимняя девочка. Как мне жить, зная, что придет день, когда ты оставишь меня? И я вновь положу на погребальный костер сердце, и оно сгорит дотла вместе с тобой. А потом боги, безжалостные, жестокие боги вновь соберут меня по частям и бросят к моим ногам новую Зимнюю Невесту. Снова. Снова, снова, снова…

Мое тело было слишком измучено, слишком устало, слишком одурманено целебными отварами, чтобы плакать. Но как же хотелось разреветься за нас обоих, сжавшись в комочек, скрывшись от несправедливости мира, где боги избрали смертных женщин в жены бессмертному духу. Мне было жаль Курха, но еще жальче себя, потому что он был нужен мне — живой, горячий, близкий — здесь и сейчас, но на дне его глаз всегда таилась неизменная скорбь, вечное ожидание, сполохи множества погребальных костров.

Лишь сейчас я со всей ясностью осознала это.

Курх вздохнул.

— Ох, Сирим, девочка моя, я так хотел не влюбляться в тебя. Скрыть сердце за ледяной броней, думая лишь о том, что твой срок пройдет, и я снова останусь один, проклятый богами. Может, так было бы легче. Не так больно терять. Но… но разве можно было тебя не полюбить? Твою улыбку, такую яркую, такую нежную, когда ты наблюдаешь за мной во дворе, восторженный блеск в твоих глазах при виде каждой Весенней приметы, твои ловкие и нежные пальцы, твой храбрый нрав и любящее сердце, где хватает места и сироте-щенку, и большому угрюмому ворону. И тот взгляд, каким ты смотришь на меня, когда лежишь подо мной, обнаженная, раскрасневшаяся, дышащая часто и сладко. Будто в целом мире нет никого, кроме нас. Будто это навсегда. Будто это возможно — быть счастливыми…

Я не знала, что и думать. В голове была непривычная, звенящая пустота. Каждое слово Курха отдавалось в сердце щемящей болью. Что я могла сделать для него, бессмертного духа, если моя вечность — не более чем миг?

«Ох, Айни, как же тебе удается довольствоваться теми недолгими лунами, что разделит с тобой Аки? И как же ты, насмешливый Волчий Пастырь, раз за разом провожаешь своих волчиц в их последнюю охоту?»

— Прости меня, девочка моя. Прости за мою холодность, прости за это… И просто знай, душой знай, что я люблю тебя, — в голосе Курха слышалась такая тоска, будто перед его глазами я все еще стояла посреди тумана между мирами. — Я сделаю все, что в моих силах. Дойду до богов и обратно, если это поможет мне никогда не разлучаться с тобой. Только прошу, если я сумею… пока я не найду решения… не оставляй меня одного. Живи.

Он погладил мою ладонь и вновь опустил руку на шкуры. Завозилась малышка, и Курх бесшумно встал, чтобы поправить ей одеяльце. Дочка притихла, засопела размеренно. Я вслушивалась в тишину, гадая, вернется ли Курх, но духа в доме уже не было.

Все вокруг вновь погрузилось в сон.

*

Первым, что ворвалось в мое сознание, опустошенное ночными откровениями Курха, был громкий требовательный крик. Я распахнула глаза. Тело все еще было вялым и слушалось с трудом, но чувствовала себя я уже гораздо лучше.