Ведьмина печать. Ловушка для оборотня (СИ) - Ганова Алиса - Страница 13

Хватило нескольких дней, чтобы подопечные, уставшие от склок с собратьями, успокоились и перестали дерзить и задирать Анку. Завистники в коварстве дошли до того, что насыпали Мурулу в туфли битое стекло. И только неспешность, с которой он обычно обувался, спасла ноги. А Морта напоили зельем, от которого вначале ужасно крутило живот, а потом на теле высыпали мелкие язвы. И хотя к пострадавшим приходил лекарь, рутинную и изнурительную работу пришлось делать Юлиане. Под конец шестого дня, она, не смущаясь, звала своих карлов по кличкам, данным с легкой руки: Засранец, Хромоножка, Молчун и Квазимодо. «Дети» ворчали, но ничего не могли поделать. Любые возмущения заканчивались предложением Аны найти другую заботливую мамашу. Понимая, что она за них не держится, а желающих заменить их не счесть, карлы вынуждены были смириться. Никто не хотел лишиться обретенных поблажек и привилегий.

Отныне «малышей» сытно кормили, угощали пирожными, которые ела сама госпожа, а дни напролет, вместо исполнения поручений и заданий, они дурачились, подражая детским играм с лошадками, куклами, солдатиками.

Юлиана долго привыкала к бородатым полуросликами, игравшим малолетних детей. При появлении хозяйки они хватали ее за подол юбки, жались к ногам и душещипательно заглядывали в глаза. Или начинали истошно кричать: «Мамуля, на ручки! На ручки!», при этом их хитрые физиономии сияли торжеством. Превозмогая брезгливость, она наклонялась и брала кого-нибудь на руки, и чаще всего везло хитрому Морту.

— Я так люблю тебя, мамочка! — паясничал он. А Анка боролась с желанием придушить его, потому что мелкий паскудник, повиснув на шее, первым делом облапливал ее грудь, причем умудрялся это делать прилюдно, но исподтишка и незаметно. Пока однажды при его очередном домогательстве снизу не раздался писклявый голос:

— Ах ты, скотина!

Анка опустила глаза и увидела, что, подпирая кулачки в бока, раскрасневшаяся от негодования курносая карлица с негодованием смотрит на Морта.

— Милая, Нуна, это моя мамочка! — вывернулся он, прикидываясь дурачком.

— Такая же, как я тебе! Я ухожу! — взметнув подол синего платья, она хотела было удалиться, но оценив, что на возлюбленного слова не произвели впечатления, гордо повернула голову и добавила: — К Роно!

— Нет, Нуна! Только не это! — пафосно завизжал «малыш» у Анки под ухом. — Я не переживу этого! — и наигранно прижав ладонь ко лбу, изобразил обморок.

— Фух! Отцепился засранец! — обрадовано выдохнула Юлиана, кладя Морта на пол.

— Это только потому, что ты великанша! — заносчиво заявила маленькая дамочка, сверля соперницу каре-желтыми глазами.

— Нужен он мне! Знаешь ли, у меня другие предпочтения в мужчинах, — свою позицию Анка решила объяснить сразу. Мало ли, ревнивые карлицы бывают не менее коварны и злопамятны, чем другие женщины.

— Улаур?! — хором воскликнули удивленные лилипуты.

— Почему сразу он? — смутилась Анка.

— По горшочку и крышечка! — подколол Мурул и хитро улыбнулся.

При всей его задиристости, она не могла не заметить присущего мужчине остроумия, наблюдательности. Однако, как ни пыталась разговорить, он не желал рассказывать о себе. Осторожный Мурул держался ото всех поодаль и был скорее сам по себе, чем с кем-то. У Юлианы даже возникло подозрение, что тогда он первым бросился задирать ее, чтобы его заметили. А Морт, Васт и горбун Фума подвернулись случайно.

С первого дня появления во дворце высокородных фаулов Силисов Юлиана была осторожной и предусмотрительной. Постоянное ощущение зависти, подглядывание за каждым ее шагом, подчинение и выполнение идиотских прихотей, контроль за словами — угнетали. Но коротышки стали для нее примером неприхотливости, приспособляемости и оптимизма.

Еще Анку тревожило отсутствие подходящего места для тайника. В крохотной полупустой комнатке, которую ей выделили, невозможно было ничего спрятать. А оставить без присмотра важный документ она боялась, оттого и носила под юбкой, перевязав веревкой и прикрепив к поясу. А после одного случая подозрительность переросла в паранойю.

Она намеренно раскладывала на крышке сундука расчески, заколки, пуговицы, перо, иссохший яблочный огрызок, пять семечек и кучу другого барахла в одном ей ведомом порядке. Чтобы тот, кто покусится на ее вещи, как бы ни пытался, оставил следы вмешательства. Поначалу смеялась над собой, но ровно до того дня, когда, вернувшись в комнату, заметила: вещи лежат не так, как оставляла.

«Хотели украсть? Подложить? Шпионили?» — нарастала тревога. Перевернув всю каморку, не нашла ничего подозрительного, но на душе все равно скребли кошки.

После бессонной ночи Юлиана решила, что пока размахивать свитком не будет, ведь спрятать его негде, а исчезни он, доказать свою независимость не сможет. Однако, если произойдет что-то важное, молчать не будет и громко возразит, что она — вольная!

Рабочий день Анки начинался не так рано, как у остальной челяди, однако раньше, чем просыпалась высокородная госпожа. Как «мать» она следила, чтобы ее карлы были опрятны, здоровы, накормлены и приветливы. Не самая тяжелая обязанность, но все четверо имели разные нравы, пристрастия и привычки, и нервов на них уходило достаточно.

Тяжелее всего приходилось с молчаливым Вастом и горбуном Фумой, которые ненавидели мыться и затаскивали вещи до сального блеска. Ни вразумления, ни угрозы отлучения от семьи не действовали, и Анка почти отчаялась справиться с ними, но случай и недюжая сила помогли найти выход.

Раз в два-три дня кондитер выдавал «детям» воздушные, изысканные пирожные. Теперь Юлиана забирала сладости сама и выманивала на них грязнуль в мыльню, где безжалостно хватала за шкирку и окунала в чан с ароматной водой. Пара оплеух, и сквернословие недовольного Квазимодо прекращалось. Потом выдавала им чистую одежду и отпускала с миром на кухню, чтобы успели позавтракать до пробуждения госпожи.

В течение дня они вертелись неподалеку от хозяйки, которая бросала на них редкие взгляды, но, тем не менее, Анка и «малыши» должны были радовать ее задорным смехом и улыбками. Вроде бы ничего сложного, но смеяться через силу Юлиане обрыдло уже на четвертый день, а еще через несколько тошнило от жалкой участи клоунессы-мамаши. Однако кормили их сытно, одевали и не заставляли пахать от зари до зари, как тех, кто лишился милости высокородной Виулы.

Случайно столкнувшись на кухне с чернорабочими — грязными, худыми, изможденными, которым то и дело перепадали щедрые удары от поварят и тех, кто сильнее, она успокаивалась и до вечера чувствовала себя не такой уж несчастной. Но после, когда, проводив госпожу и ее фрейлин в опочивальню, могли быть свободны, карлы тут же разбегались, а она оставалась одна в чужих стенах и не знала, куда себя деть. Везде на нее смотрели косо и шарахались.

Улаура во дворце боялись, а ей приписывали отношения с ним, хотя с того раза они больше не виделись. Оттого было обиднее.

Сегодня одиночество и безысходность особенно тяготили Юлиану. Она долго вертелась в постели, не находя места, и боролась с желанием встать и пойти к грубияну.

Причину своего необузданного интереса к нему она не могла объяснить, но ее тянуло к Улауру. Хотелось показаться в красивом платье, с уложенными волосами, как положено в этом мире, но он обитал в другой части дворца, куда никто из челяди не желал совать нос. Идти туда было незачем, а без повода стыдно. Он наговорил много гадостей, а Юлиана не хотела унижаться.

«Нет, нет и еще раз нет! Терпи! — убеждала себя, терзаясь бессонницей. А когда заснула, провалилась в яркий сон.

Голый, перемазанный грязью дикарь, с развевающимися на ветру растрепанными волосами, несся по сумрачному, почти непроходимому лесу. Будто наяву Анка ощущала, как его (ее) ноги бесшумно ступают по траве или листве, выслеживая дичь, осязала мельчайшие оттенки запахов. Озлобленный, он рыскал в поисках, кем утолить голод. Однако постепенно до нее стало доходить, какую нужду он испытывает.

— Я! Я рядом! — вожделение всколыхнуло кровь, заставив желать его жадных, грубых прикосновений. — Почему избегаешь меня? — кричала она, но ветер уносил крик прочь.