Ведьмина печать. Ловушка для оборотня (СИ) - Ганова Алиса - Страница 20

— Тяжело оправдываться. От волнения ускользают слова. А чем больше говоришь, тем меньше истины, — Юлиана осторожно вела пальцем вверх по широкой груди. — Поэтому я не буду говорить…

Коснулась колючей щеки, задев край насмехающихся губ, и, встав на цыпочки, прильнула к его губам. Улаур не отстранился. Ободренная, что не оттолкнул, начала целовать настойчивее. А когда он с желанием ответил, от возбуждения заныл живот.

Асаар ожидал объяснений, заверений, лжи, но не трепетного касания мягких, сладких после вина губ. Ошеломленный хрупкими, чувственными прикосновениями Аны, боялся пошевелиться, чтобы не нарушить необычный, волнующий миг. Она игриво и ласково покусывала его губы, осторожно, но умело приоткрыла их языком, заставляя кровь не бурлить диким, звериным огнем, а разливаться по телу тягучей истомой. И если бы Асаар не удовлетворил ранее похоть, вряд ли бы разомкнул руки и отказался бы от продолжения. Но он принял решение, и следовало спешить.

Анке снилась бесконечно долгая, монотонная дорога. Под грубые окрики незнакомых голосов, на тяжелых, непослушных ногах она бесцельно брела по зыбучим пескам, дрожавшей земле, сама не зная куда. Изнуренное тело ныло, с трудом давался каждый шаг, бросало из жара в холод. Хотелось проснуться, но сон не выпускал разум из пелены беспокойного подсознания.

А когда очнулась, захотелось снова уснуть, потому что лежала в узком, темном чулане с соломенной крышей, на куче лохмотьев не первой свежести. Из-под обвалившейся со стены штукатурки проглядывали ветки…

«Схватили? Заключили под стражу?! — испугалась Юлиана, но смущали детские крики, визги, блеяние скотины, запах еды. — Не припомню такого убожества рядом с дворцом. И столько животных не видела!»

Хотела встать и посмотреть в небольшое окошко под потолком, до которого бы запросто дотянулась, но сил едва хватило сесть.

«Да что ж такое?» — было страшно, однако смятение усилилось, когда за деревянной, грубо сколоченной дверью послышалась возня. Но на пороге появилась худенькая девочка подросток. Увидев бодрствующую Анку, она взволнованно прижала к блеклому холщовому платью миску. И только убедившись, что опасность не угрожает, медленно поставила плошку на пол и убежала.

Голодной Юлиане пришлось постараться, чтобы дотянуться до еды.

«С чего такая слабость?! — недоумевала она, оглядывая исхудавшие руки и отросшие ногти. — Что произошло?!»

Разваристая каша с бульоном показалась божественной. Справившись с похлебкой, приготовилась к тому, что сейчас обязательно нагрянет кто-нибудь еще, но прошло пять минут, десять, и никто не шел. Устав прислушиваться, разморенная сытостью, задремала.

Проснулась в сумерках от раздававшегося за стеной сильного, надрывного кашля и громких голосов. Неопределенность страшила, и когда за дверью послышалась тяжелая поступь, сердце едва не выпрыгнуло из груди.

Бородатый старик, тощий и жилистый, опиравшийся на посох-палку, внимательно оглядывал ее тяжелым, хмурым взглядом, а за ним пряталась взволнованная женщина и дети в одинаковых невзрачных одеждах.

— Добрых дней, — первой поприветствовала Анка, сдерживая дрожь в голосе. За спиной гостя возбужденно зашептались.

— Тихо! — рявкнул он и обратился к Юлиане. — Кто ты Тени? И откуда знаешь его?

«Какая такая Тень? Теперь-то чего?» — растерялась она, не понимая, о ком речь.

— Я — Юлиана, но зовут меня чаще Аной. А про Тень не смогу ответить, пока не опишете его.

— Он как ты.

— Ростом? Улаур? — не успела договорить, как хозяйка дома, смотревшая искоса и осуждающе, громко хмыкнула и зашептала что-то на ухо старцу.

— Это не наше дело. За услугу отплатим услугой, тем более, что и в этот раз он не остался в долгу. Потому замолчи и дай думать!

Женщина обиделась, но замолчала.

— Ты в хижине Майры, под опекой общины, пока не явится Тень или не даст разрешения на твой уход. Сбегать бесполезно.

«Сволочь!» — позеленела от злости Анка.

— И сколько ждать его решения?

— Нам не ведомо. Если ожидание затянется, будешь работать за еду. Лентяев и нахлебников мы не терпим. С такими руками и ногами ты должна быть хорошей работницей, потому и поселили тебя у Майры. Она вдова, одной ей тяжело.

— Как я тут оказалась? И где?

— Провинция Рулан. Остальное не важно, — отчеканил старик.

— Далеко от Силисы?

— Половина империи, — усмехнулась женщина. — Тень был щедр.

— Почему я ничего не помню?

— Таково его условие, — он развернулся, чтобы уйти, но Анка успела спросить: — Почему я не могу встать, дрожат руки, и языком еле ворочаю?

— Скоро пройдет. Встанешь на ноги, начнешь в благодарность за приют помогать. У нее шестеро детей, да и ты за троих будешь есть.

Как старик и сказал, уже через день Юлиана окрепла и смогла выйти на улицу. Но увидев, что деревню, стоящую на возвышенности, окружают горы и леса, обомлела.

— Попадись мне, Тень, Улаур-мерзавец или кто ты там! Стреножу, оседлаю и за каждое унижение отомщу!

Работа Анке доставалась тяжелая, чаще всего грязная, но по силам. И все же каждый день, если не каждый час она вспоминала и поносила дикаря на чем свет стоит. Да и как иначе, если приходится ухаживать за диковинной скотиной, которую ужасно боишься и бросаешься в бегство от громкого мычания или шага в твою сторону.

Дети Майры ходили по пятам и тайком от взрослых ухохатывались до колик в животе. Анку не обижали, но постоянно ерничали, недоумевая, как взрослая женщина, тем более такая сильная, может боятся мирных сопасов.

А для Юлианы, всю жизнь прожившей в большом мегаполисе, странные твари — помесь коровы, овцы и еще невесть кого с огромными рогами, казались хитрыми исчадьями ада, норовившими куснуть, лягнуть или боднуть.

Отчаявшись победить страх помощницы, Майра махнула рукой, зато заставила Анку чистить хлев, с младшими кормить птицу, которую боялась чуть меньше, бесконечно таскать воду, мешки, копать, толкать, то есть пахать, как ломовая лошадь. Пытались поручить и стирку, но Юлиана схитрила, ответив, что ее погрубевшие руки Тени не понравятся.

К вечеру еле доползала до своего угла и, мучаясь бессонницей от переутомления, изводила себя вопросом: за что Улаур сослал ее к сектантам-контрабандистам. Только этим можно было объяснить закрытость, подозрительность и безудержное трудолюбие жителей деревни, которые работали не меньше, если не больше, чем она.

Кто Тень такой и чем занимается, с ней обсуждать отказывались. Юлиане вообще казалось, что его боятся и стараются даже не упоминать. Но и жители по ее выражению лица понимали, что Улаур, как она его называла, насолил и ей.

На окраине мира, в глухих дебрях, окруженных непроходимыми лесами, прятались ото всех угрюмые люди. Вместо милостивой Давлы почитали огромное, многовековое дерево, носили стилизованное изображение резного листа, украшали им жилища. А по вечерам собирались на поляне и молились своему древесному божеству.

Быстро смекнув, что такие могут и человеческую жертву принести, Анка начала самоотверженнее помогать Майре и всячески налаживать отношения. Но сделать это было невыносимо тяжело, потому что любой смех, веселый стих, пение… — все, что выбивалось из привычных канонов, считалось в общине грехом. А Юлиана сама по себе была очень уж необычной. Однако, несмотря на все запреты, хозяйкины дети не переставали канючить спеть им шепотом необычный веселый напев или рассказать что-нибудь.

От одной мысли, что Улаур живет счастливо и свободно, Анку начинало трясти от злобы. Ведь по его милости она задыхалась в глуши. Да, Лаис и Лозара тут не было, но хмурые взгляды старосты и других жителей давили. А из всех развлечений — еда, на которой Юлиана так и не смогла отъесться, молитвенные песнопения да нескончаемый труд.

Так день за днем миновало больше двух новолуний, и лето сменилось промозглой, безрадостной осенью. Юлиана мерзла ночами, совершенно не высыпалась, и даже появившиеся в каше кусочки мяса, оставили ее, вечно голодную, равнодушной. Ей казалось, что так будет всегда, и умрет она тут же, в серости, несчастная и никому не нужная, с ведром помоев в руках.