Заметки на полях (СИ) - Криптонов Василий - Страница 42

Закавыка в том, что ложь должна походить на правду. Ну хоть немножко, хоть самую капельку. Ложь, она… Ну, понимаете, она — как резиновая баба из секс-шопа. Ты видишь, что она резиновая, чувствуешь, что она резиновая, но ты её трахаешь и, наверное, в какой-то миг заставляешь себя поверить, что баба — живая. Вряд ли изделия в виде зелёного резинового шара с дыркой продавались бы так же хорошо. Зелёный шар с дыркой — это уже не ложь, это бред. Что? За кого вы меня принимаете?! Почему я должен трахать зелёный шар? Вы в своём уме вообще?!

Но, чувак… Ты в любом случае будешь трахать резину. Может, в шарике, за счёт экономии на дизайне, даже внутреннее покрытие более аутентично, чем в резиновой бабе. Ты врёшь сам себе. И ты счастлив. Don’t wake up, Neo. Just f*ck the matrix.

А что же такое правда? Правда — это настоящая живая девушка, которая пришла к тебе, разделась и легла в постель. И ты понимаешь, что она — живая. Что ей тоже от тебя что-то надо. Наверное, даже что-то побольше твоих двух сантиметров и рекордных тридцати секунд. Она классная, красивая, тёплая, но только ну-ка на фиг. С ложью проще. Она не напишет про тебя в твиттере, хотя бы.

Так о чём это я?.. А, да. Маме я сказал, что стрела была, но морды начать бить не успели — заорала сирена. Все ломанулись в одну сторону, а я побежал в другую. Я тупо живу в другой стороне. Туда и ломанулся. Логично? Логично. Менты, видимо, погнались за толпой, и уж кого там схватили не схватили — понятия не имею. А Гоша дебил. Нет чтоб позвонить с утра, спросить.

Добавим сюда спокойный уверенный тон — и вуаля! Мама купилась. Только посокрушалась, что сы́ночка докатился до жизни лихой — от милиции бегает. А если бы я сказал маме правду? Что мне на помощь пришла моя психологиня с фонарём и мегафоном, подвезла домой и провела со мной ночь на диване? Вот так выглядит правда. Дико и неправдоподобно.

В конечном итоге мне даже удалось загнать маму спать и закрыть дверь в комнату. Вовремя удалось. Пиво начало творить в голове страшные вещи: я понял, что вот-вот начну бесконтрольно стебаться. Уже последняя фраза — о том, что живём один раз, и в жизни надо попробовать всё, в том числе и побегать по садику от ментов — была явно лишней. Благо мама не заметила, что я не в адеквате. Видимо, успел её приучить за неделю к тому, что со мной какая-то херня творится.

— Аминь, — прошептал я и на цыпочках пробрался в зал.

Там вытащил из пакета и разложил на диване свои сокровища, отнятые у Ани. Сел над ними, скрестив ноги, и надолго залип. Задумался. Вот — музло. Практически всё, чего мне не хватало. Гараж, инди, «хоровская» Гражданская Оборона с говённым саундом… Но есть ли здесь счастье? Нет… Вместо счастья внутри какая-то пустота. Как всегда, когда выпьешь. Собственно, я готов признать, что пустота эта есть во мне всегда, от алкоголя она только явственней становится. Наверное, эта пустота и помогла мне сделать шаг с балкона. Я понимал, что ничего не теряю, просто поменяю пустоту внутреннюю на пустоту абсолютную.

Ничем не заполнить эту пустоту, просто иногда, в некоторых случаях, у тебя получается её не чувствовать. Для этого только и надо — что-то делать, с увлечением и самоотдачей. Бежать. Писать книги. Работать. Ходить на разборки с Рыбой. Прикалываться над Аней. Но однажды ты устаёшь и решаешь отдохнуть. Тогда-то пустота и раскрывается, распускается, будто ядовитый цветок внутри тебя.

— Всё — говно, — тихо сказал я кассетам. — И вы говно. И я говно… Пустое изнутри говно. А счастья — нет.

И в этот момент раздался звук. Тихий, вкрадчивый. Не стук даже — поскрёбывание. Заинтересованный, я слез с дивана, вышел в прихожую и посмотрел в глазок. Долго смотрел. Поскрёбывание повторилось, и я открыл дверь.

На пороге мялась Катя.

— Привет, — сказала она шёпотом.

Я улыбнулся. Она понимала, что мама после суток спит. Она шептала. Она едва слышно скреблась в дверь. Но она пришла.

Протянув руку через порог, я взял её за рукав и втащил внутрь Ну, так, потянул немного — она сама вошла. Я тихонько запер дверь, взял у Кати сумку, поставил на скамеечку, помог снять куртку.

— Я ненадолго, — прошептала Катя, вроде бы возражая, но уже снимала сапоги.

И вот уже вместе мы на цыпочках прошли мимо закрытой комнаты. В зале я усадил Катю на диван, а сам лёг на пол, положив на диван ноги. Катя озадаченно похлопала на меня глазами и машинально одёрнула юбку. Тут же, осознав нелепость своего жеста (я нарочно лёг под таким углом, чтоб исключить саму мысль о подглядывании), покраснела и отвела взгляд. Посмотрела на кассеты, но, видимо, ничего интересного там не нашла и снова вернулась ко мне.

— Чего ты на полу? — спросила шёпотом.

— Просто хочу смотреть на тебя снизу вверх.

— Зачем?

— В этом есть некий особый шарм. Когда любимая девушка смотрит на тебя сверху, одновременно наслаждаясь превосходством и не желая его. Я мог бы лечь на диван и положить голову тебе на колени, но я всё ещё боюсь прикасаться к тебе… так.

Грёбаное пиво, что ты делаешь, ахахах, прекрати! Если меня сейчас сорвёт и понесёт, Катя сквозь запертую дверь убежит. Во хмелю я страшен.

Но она не убегала. Она слушала и что-то там для себя понимала. Что-то своё, тринадцатилетнее, не детское и не взрослое, застывшее на границе меж двух миров. И эти мысли вновь заставили её залиться краской.

— Что? — спросил я с улыбкой. Надеясь, что улыбка выглядит чистосердечной, а не как у маньяка-убийцы.

— Ты говорил… Ну… У тебя была жена, да? — пробормотала Катя, теребя пальцами подол юбки.

— Была. — Я перестал улыбаться. — Ты хочешь узнать о ней?

Катя меня удивила. Она собралась с силами, посмотрела мне в глаза и выдохнула вопрос:

— Вы же с ней, наверное, не только целовались?

По-моему, пиво перестало действовать в этот самый миг. На меня будто ушат холодной воды выплеснули. Какого хрена? Сегодня что, всемирный день полового созревания?

— Кать… Тебе зачем это? — осторожно спросил я.

Она отвела взгляд. Я ждал.

— Я просто подумала… Ну, сегодня. Ты говорил про детей, вот я и… Подумала, что, наверное, раз ты был женат, то у вас…

— Ты боишься? — решил я выяснить всё прямо.

Её молчание сказало мне всё. Я поднял корпус, спустил ноги с дивана. Осторожно взял Катю за руку.

— Понимаю, что в фильмах все ублюдки постоянно говорят такое, но всё же… Я не сделаю тебе больно никогда. То, о чём ты говоришь… Давай просто об этом забудем. Нам есть, что дать друг другу, помимо этого.

Выражение её лица чуть-чуть изменилось, пальцы слегка сжали мою ладонь. Я почувствовал её облегчение.

— Извини, — прошептала она, пряча лицо. — Я такая дура…

— Да ну. Ты поступила умнее девяноста девяти процентов так называемых взрослых: спросила о том, что тебя беспокоит, вместо того, чтобы выдумывать какую-то чушь и потом её бояться.

Катя робко улыбнулась:

— Откуда ты знаешь, что я не выдумывала чушь?

— Но в итоге спросила же?

— Угу…

Я дёрнул Катю за руку, и она легко соскользнула на пол, ко мне. Здесь я осторожно приблизился к ней, и мы поцеловались. Это было для нас что-то новое: поцелуй сидя, без верхней одежды. И, почувствовав тот момент, когда ситуация могла сделаться опасной, я отстранился. На долю секунды в глазах Кати появилось что-то такое, чего я предпочёл бы не заметить. Тень намёка на ответ: «Да». Мелькнула и пропала, мы выжили и остались чистыми в этот раз.

— Мне пора, — вздохнула Катя. — И так влетит…

Эта фраза расставила всё по местам окончательно. Я чётко понял, что говорю с ребёнком. С ребёнком, которому… влетит.

— Увидимся на выходных? — спросил я.

— Не знаю…

— Отец лютует?

— Угу…

— Я помню, что обещал поговорить с ним. Просто пока не могу придумать, что сказать, чтобы это прозвучало убедительно от… от меня. Ну, то есть, будь я лет на десять постарше, я бы мог взять бутылку коньяка, прийти к нему, и всё такое. А так… Но я придумаю, обещаю.