Окно в Полночь (СИ) - Гущина Дарья - Страница 59

— …сущностей? — я побарабанила пальцами по столу. — Работорговля потусторонним?

— Свести с ума конкурента, — Владлен Матвеевич смотрел перед собой. — Подсунуть парочке богатеев визитку психолога, а потом подослать к ним низшего. Пусть он не виден, но, силой напитанный, материален. И в зеркале может отразиться. Оба богатея со всех ног побегут «лечиться» к тому, кто уже знает суть «проблемы». Игнат сильно поднялся на таком мошенничестве. И сущности ему были необходимы. Без них он пшик, пустое место.

— И бабушка соглашалась? — не поверила я. — Это же негуманно!

— Есть такое понятие, Василек, как неизбежное зло, — двоюродный дед встал, проковылял к окну и приоткрыл створку. — Я покурю, не возражаешь? — и ловко вытряхнул из пачки сигарету. — Игнат — это наше неизбежное зло. Откажись Дуся — он взялся бы за старое. А так… — он выпустил из носа дым. — Так сестра «сдавала в аренду» ненадолго умных и проверенных существ. На неделю-две, пока она им путь домой ищет. А Игнат, как и обещал, не перегибал с мошенничествами палку.

— И? — я поняла суть проблемы, но хотелось услышать подтверждение.

— Вероятно, один из бывших «сотрудников» Игната решил заявить о себе. Один из тех, кто больше ничего не умеет, но хорошо жить хочет. То, что происходило с Дусей… Ее жизнь… переписывали. Из ниоткуда появлялись «друзья», о которых она знать не знала, а настоящие — пропадали бесследно. Защитники, которых она дарила друзьям и семье… или теряли силу, или исчезали. Полгода она сходила с ума. Мы с Кешей были рядом, но…

Я чихнула, поежившись от холода. Черт, а похоже…

— А соседняя квартира, где дядя Боря живет, она чья? Ваша?

— Кешы, — кивнул мой собеседник и потушил сигарету. — Мы ее сдаем Борису. Он приезжий. Сам из деревни из какой-то, но когда мать сильно заболела, в город перебрался. Мать — в больницу, а сам — сюда, чтобы рядом с ней быть. А нам — деньги на больницу. Кеша… не в себе. Он до сих пор верит, что Дуся жива — видит ее повсюду, разговаривает с ней… И очень боится.

— А Серафима Ильинична?

Та по-прежнему раскладывала кары, изучала полученное, ругалась, смешивала пасьянс и снова начинала. Только выцветшие глаза с каждым новым раскладом блестели все лихорадочнее.

Владлен Матвеевич налил нам чаю и сел. Посмотрел с болью на жену и тихо сказал:

— Серафима была очень сильным провидцем. Она училась у отца, и тогда же мы познакомились. И поженились. С детьми только не складывалось, она творчеством жила… А когда Дуся умерла, писец за Симу взялся. Второй писец в семье, Василек. Конкурент. Игнат ведь тоже на нее переключился и… Все было, как с сестрой. У меня нет доказательств, указывающих на одного и того же человека… Но способность изменять прошлое — редкий дар летописца. Очень редкий. Чтобы взять под контроль сущность, писцы добавляли свои выводы, но в событийность не вмешивались. Не в их это власти.

— Но почему бабушка не выдержала, а… — я запнулась. — И почему «была провидцем»?

— Сумасшествие выжигает дар. Писцы — приемники. Они ловят сигнал, настраиваются на нужную волну и открывают дверь. А когда мозг не в порядке… Сигнал ловится, а вот настроиться на волну, связно описать видения не выходит. И писец окончательно сходит с ума, а после выгорает, — двоюродный дед опустил глаза, посмотрел на свои колени и глухо закончил: — Дуси очень не хватает… Двадцать пять лет… а как вчера все случилось. Она верно поступила, Василек. Она смогла сберечь дар.

— И он перешел ко мне со всеми проблемами прошлого… — пробормотала я и приникла к чашке с чаем.

Пила и не чувствовала вкуса. Этот… реально рядом должен быть. Я нахмурилась. Ведь нужно быть в курсе событий — в курсе того, что хочешь изменить. А раз он действует через людей, то знать нужно не только о жизни писца. Но и о жизни… «инструмента». У меня, в отличие от бабушки, круг общения узок донельзя — семья и Валик. Все. А если его жизнь меняли… Подробности о том же речном происшествии знают только… родители. Я похолодела. Мама… Маргарита Степановна… Неужели?.. Нет, бред это. Точно. Однако…

— Сколько лет дар не проявлял себя? — я тряхнула головой, запрещая себе хлюпать носом. — Когда вы поняли, что он… пробудился?

— А когда ты ключ увидела? — улыбнулся двоюродный дед. — В пять лет? Тогда и к нам вернулась способность видеть. Игнат поумнел за три года слепоты, убедился, как важно беречь семейного писца…

— …но все равно работал со сторонними? — я поставила чашку на стол и внимательно посмотрела на своего собеседника. — Вы знали, что дар ко мне перейдет?

— Или к тебе, или к Алевтине. Сестра вас обожала. Другие родичи тоже надеялись на писца, но я всегда знал — или ты им станешь, или Алевтина. Но слухи пользу принесли. Неизвестный затаился. Выжидал, проверял, вынюхивал… И очень глубоко залег. Я так и не выследил, — и поднял на меня серьезный взгляд: — Он где-то рядом, Василек. Думай. Кто мог увидеть тебя с ключом?

Я хмуро погрызла хворост, макая печенье в малиновое варенье. Да кто угодно. Муз не таился. И в кафе мог появиться, и на улице, и на работе. На работе… Я невольно вспомнила недавний случай в кафе. Гриша с его порталам и тень, которая мне почудилась. И Муза шеф тоже «видел». В гришину «писцовость» я не верила, но свои подозрения озвучила.

— Проверю, — коротко решил двоюродный дед и снова встал покурить.

Серафима Ильинична устало клевала носом над пасьянсом. Я посмотрела на нее и тихо спросила:

— Вы так и… всю жизнь вместе? С тех пор?..

— Я очень люблю Симу, — просто ответил Владлен Матвеевич, — и в том, что случилось, и моя вина есть. Не уберег. И отказаться не смог, когда понял, — он стряхнул дрогнувшей рукой пепел и добавил: — И не дай бог и тебе придется выбирать между сердцем и разумом, между совестью и логикой…

— К чему вы это сказали? — я напряглась.

— К этому, — и кивнул на стену.

Я обернулась. Вообще-то для появления тени не то время… но она появилась. Опять. Темной кляксой расползлась по полосатым обоям, сверкнула зелеными глазищами. У меня защемило сердце и на глаза навернулись слезы. Да. Опять. Но рядом с болью появилось и понимание. Невозможного.

— Иннокентий Матвеевич сказал, что рядом с писцом не может быть двух сущностей… — я запнулась на секунду. — Почему у меня иначе? Откуда он вообще взялся?

Я имела в виду тень, а мой собеседник решил, что не только.

— Ключ — это творческая субстанция. Семейная реликвия. Он формируется веками и передается по наследству.

«Субстанция», словно почуяв, появилась из ниоткуда и плюхнулась на стол. Посмотрела на меня сердито и озвучила свое недовольство:

— Ящур достал. Мечется, психует и не знает, куда себя девать.

А у меня, впервые за несколько дней, привычно зачесались руки. И из подсознания выползла картинка — «герой» стоит у стены и усердно пишет пылью на старых камнях, а рядом парит мышь. Я улыбнулась Музу и пододвинула к нему пиалку с медом. Наконец-то!..

— А покрепче ничего нет? — возмутился он, брезгливо изучая мед.

Владлен Матвеевич смущенно крякнул:

— Да-а-а… Отразилось… И отец мой любил принять, и прадед без этого не писал вообще… Вот и получилось… наследие.

— Сам такой! — окрысился Муз и повернулся к нему спиной. И хрипло хмыкнул, завидя тень: — Надо ж!.. Прицепился, а!

— Объясните, в чем дело! — потребовала я.

— Ты не инициирована, и формально место рядом с тобой не занято, — отозвался двоюродный дед, с усмешкой наблюдая за Музом. — Если дар завещан, инициация не требуется. Если нет — необходима. Чтобы ты им управляла, а не он тобой. Чтобы ты лучше «слышала». Чтобы сама находила миры и героев. Твоя инициация, Василек, начата, но не закончена — по лицу вижу. Инициировать писца может только писец.

Все. Пазл сложился. Начата, но не закончена? «Герою» не тень нужна. Судя по тому, что я о нем знаю… Он сам к бабушке за инициацией рванул, когда жареным запахло. Даже если у писца есть право выбирать между… Ему вполне могли в этом праве отказать. Есть уже сущность — и вали отсюда. Нет инициации — твои проблемы. И он забил тревогу. И бабушка услышала. И записала. И спасла. А теперь… он идет отдавать долг? Инициирует меня так же… как его инициировала бабушка? Вот я безмозглый параноик…