Град огненный (СИ) - Ершова Елена - Страница 29

— На то они и слухи, — возражает Полич. — Я не могу отвечать за события более чем вековой давности. Но могу предположить, что не обошлось без подлога и шпионажа. Эксперимент хотели свернуть, как только начались первые мутации. Но кто-то, по-видимому, решил его продолжить в полевых условиях. И монстров выпустили на свободу.

Мои пальцы, до этого крепко сжимающие стойку, теперь белеют совершенно. Монстры — это он про меня.

Вижу, как хмурится и закусывает губу Хлоя — она почему-то не смотрит на экран и нервно теребит серебряную цепочку на шее.

— Здесь высказалось мнение, — продолжает ведущий, — что васпы не только не люди, но и не живые существа вообще. Вы можете это прокомментировать?

Полич кивает.

— Постараюсь так, чтобы было понятно. Как вы знаете, слово "васпы" — это калька с латинского "wasp". Оса. Не знаю, почему за модель были взяты именно осы. Возможно, потому, что это социально организованные насекомые с четко выраженным кастовым полиэтизмом, то есть разделением функций между особями внутри одной группы. Что полностью удовлетворяло запросам военных того времени — солдаты должны четко соблюдать субординацию, быть обучаемы и послушны. Личность каждого из них не была важна — были важны физические качества, сила, выносливость, высокий болевой порог, отсутствие страха и инстинкта самосохранения. Вы сказали о принципе гуманизма. И я думаю, что об этом вспомнили, когда оказалось, что дальнейшие эксперименты в этом направлении проводить на живых людях не гуманно. Тогда их продолжили на неживых.

Я вздрагиваю. Мне кажется, что пол под моими ногами становится вязким, как кисель. Или как болотная топь. Она начинает засасывать меня медленно, но неотвратимо. Картинка перед глазами смазывается. Уши наполняет не то звон, не то гул — и я не сразу понимаю, что это взволнованно начинают роптать зрители.

— Не совсем на трупах, конечно, — поправляет себя Полич, и его голос доносится словно издалека. Словно я опять нахожусь в запертой лаборатории, под завязку накачанный наркотиками, и вокруг — зыбкие белесые силуэты, без лиц, без знакомых черт. Лишь призраки — случайные гости моего молчаливого и застывшего мира.

— Я полагаю, это были те, кто находился в состоянии клинической смерти, — продолжает Полич. — Не такая уж редкость во время войны. Многие солдаты получали травмы и повреждения, не совместимые с жизнью. На этапе клинической смерти прекращается деятельность сердца и процесс дыхания, полностью исчезают все внешние признаки жизнедеятельности организма. Мозг еще функционирует, но почти прекращает свою работу. Реанимация возможна, но в результате возникает декортизация — гибель коры головного мозга. Человек становится овощем. И вот тут мы подходим к самому интересному.

Я медленно поднимаю голову. Звук и картинка постепенно возвращаются в норму, и я вижу почему-то не ведущего, и не Морташа, а белое-белое, как снег на еловых лапах, лицо Хлои. Она смотрит в пол, руки лежат на коленях, и я понимаю — она едва сдерживает волнение. Возможно, рассказ Полича является открытием и для нее?

— Должен также вспомнить один древний языческий ритуал, — говорит профессор. — Мой коллега господин Торий должен о нем знать. Это касается так называемых живых мертвецов, или "зомби", как их еще называют в культуре. По легенде, древние шаманы умели воскрешать мертвых людей и обращать их в рабство. Таким образом, заполучали в свое владение существо, потерявшее волю и разум, но все еще обладающее некими физическими качествами, позволяющими двигаться и работать. Полагаю, мои предшественники в научном мире вдохновились этими легендами. Полученное ими вещество позволяло не оживлять мертвецов в полном понимании этого слова, а возвращать двигательную активность тем, кто находится в неком предсмертном состоянии. Комы, например. Понимаете, да? — Полич смотрит поверх очков, и мне кажется — смотрит прямо на меня. По крайней мере, я весь покрываюсь потом, и ощущаю, как под сердцем начинает ворочаться тьма. А, может, не полностью абсорбированный яд Королевы. А, может, то самое химическое вещество, о котором говорит Полич и которое однажды убило меня для того, чтобы вернуть к жизни. Подобию жизни, если быть точнее.

— Насколько я понял, после первых успехов стало возможно возвращать к жизни и недавно умерших людей, — доносится с экрана ровный голос профессора. — Это вещество прозвано в народе "мертвой водой" — на деле, конечно, оно называется по-другому, но я не стану нагружать вас утомительными терминами, — так вот, оно оказалось способным запускать некоторые вегетативные и двигательные процессы. Так, можно заново запустить сердце, и такой "оживший мертвец" будет дышать и ходить. Правда, его реакции будут слегка замедлены и затруднены, ведь часть его мозга повреждена или вовсе мертва. Это зомби. Пластилин, который легко подвержен мутациям. Пустой сосуд, который можно наполнить, чем угодно. Например, вложить в него программу определенных действий: разрушать, убивать, слушаться хозяина. Такая программа получила название "код смерти". Она встраивается в генотип подопытного. И изменению не подлежит.

— Почему… не подлежит?

До меня не сразу доходит, что этот хриплый и жуткий голос принадлежит мне. Но я действительно произношу это вслух. И чувствую, как все присутствующие теперь смотрят на меня. Все, кто находится в студии. Ведущий. И Морташ. И Хлоя. И теперь на меня обращает внимание профессор Южган Полич. Его взгляд — внимателен, серьезен, с некоторой долей спокойного любопытства. Так смотрят на жука, насаженного на булавку.

— Потому что, друг мой, — вежливо отвечает Полич, — вы не живы. Вы умерли ребенком во время инициации. Ваше нынешнее состояние — лишь перезапуск отмершего организма. Перезапуск по определенной программе, нарушив которую — вы погибнете окончательно. Королева была вашим транслятором, кнопкой включения, если хотите. И мы — я и мои коллеги — пока не понимаем, что вами движет теперь. Но мы поймем. Пока же вы успешно мимикрируете под человека. Но ваша способность к мимикрии берет начало не от способности человека к социальной адаптации, а скорее от биологических факторов. В частности — от хромосомного набора насекомого. Это — не ваше волеизъявление, как личности. Это — эволюция. А теперь, — он снова обращается к ведущему и зрителям, — если позволите, и вопросов более нет — мне нужно вернуться к моей работе.

— Конечно, конечно! — быстро говорит ведущий. — Спасибо вам, профессор! Это так интересно и… необычно! Наука, действительно, не стоит на месте. Поэтому у нас в гостях еще один ученый, профессор Института Нового мира Виктор Торий. Прошу вас, пройдите к микрофону!

Я вижу, как по ступенькам быстрым шагом поднимается Торий. Его тщательно уложенные с утра волосы теперь всклокочены и блестят на висках от пота.

— Знаете, я очень уважаю мнение профессора Полича, — сразу начинает он, а его голос срывается и дрожит. — Но я не могу не прокомментировать его последние слова. Так просто сказать "вы умерли в детстве". Но вдумайтесь в эту фразу! Этот ребенок был живым! Чувствующим! У этого ребенка были родители, которые, вероятнее всего, погибли во время налета. Этого ребенка убили — просто чтобы посмотреть, что получится. Знаете, — его глаза загораются гневным огнем, — я много изучал Дарский эксперимент. Особенно после своего открытия. Я изучал васпов. Да, изучал, как мне не стыдно теперь признаться! Я знаю, почему стали использовать детей, — он взмахивает от волнения руками. — У детей гибкая психика. Из них легче слепить нужную модель. Их легче обучить. А все уже знают, что именно включало в себя это обучение. Вот — результаты! У него на лице! — Торий указывает на меня, а я хочу провалиться сквозь землю. Какими бы благородными намерениями не руководствовался Торий, сейчас он наступает на мою больную мозоль. Сотни взглядов впиваются в меня, как осиные жала. Черный глаз камеры не мигает — там, как и внутри меня, тоже клубится тьма.