Град огненный (СИ) - Ершова Елена - Страница 31

Это — похуже, чем первое задание. Даже если бы за моей спиной стоял сержант Харт, то и ему бы досталось от разъяренной толпы.

Иногда бегство — наиболее логичный выход.

Я надеюсь выйти на улицу раньше, чем туда хлынет разъяренная толпа моих линчевателей. Но в коридоре наталкиваюсь на Тория и Хлою. Профессор хватает меня за рукав.

— Ян, прости, — говорит он. — Никто не думал, что получится так…

— А стоило бы, — рычу в ответ.

— Не сердитесь! — примирительно произносит Хлоя. — Я, правда, вами горжусь! Вы оба отлично держались! — она бледна и растрепана, и улыбается мне — измученно, но упрямо. От нее все еще неуловимо пахнет свежестью и полевыми цветами. И это раздражает меня.

— Особенно, когда Морташ включил свою чертову запись! — смеется Торий, не замечая моего замешательства, и трепет Хлою по плечу. — Что была за битва, а?

— Не только, — она хмыкает. — Во время телемоста с дедушкой тоже…

— Телемоста с кем? — я, продолжающий было движение, останавливаюсь и поворачиваюсь к Хлое лицом. Она вздрагивает и рефлекторно отступает. Синие глаза распахиваются, в них дрожат темные расширенные зрачки.

— Профессор Полич, — лепечет она. — Это мой дед… Вы, правда, не знали?

Я не вижу себя со стороны, но хорошо считываю эмоции людей. Должно быть, я меняюсь в лице настолько, что теперь и в глазах Тория плещется страх.

— Ян… — предупреждающе начинает он, но я взмахом руки велю ему замолчать.

— Одним сюрпризом больше, одним меньше, — ядовито произношу я. — Прекрасная новость, чтобы закончить день. А я, по-видимому, прекрасный объект для семейного бизнеса. Утром внучка читает васпе книжку — вечером дед препарирует его на разделочном столе.

— Не говорите ерунды! — она поджимает губы, и страх в ее глазах сменяется гневом. — Какая чушь!

— Чушь — это то, чем вы занимаетесь, панна! — я сжимаю кулаки и понимаю, что будь под моей рукой еще одна стойка с микрофоном — одними вырванными проводами она бы не отделалась.

— То, что я продвигаю законопроекты, которые поддерживают васпов? — ровным от сдерживаемого возмущения голосом спрашивает Хлоя.

— Именно так! — энергично киваю я и снова вытягиваю ладонь, останавливая так и порывающего вмешаться Тория. — Чушь случается, когда женщина берется решать неженские вопросы. Когда женщина вмешивается в дела, касающиеся только мужчин.

— Как же вы предпочли бы решать свои дела? — она поднимает брови. — Дракой?

— В том числе! — желчно выплевываю я. — И мой вам совет, — я наклоняюсь над ней, словно гадюка, готовая к прыжку. И мне не надо иметь ядовитые зубы, чтобы по-настоящему напугать свою жертву. — Держитесь от васпов подальше. И в частности — от меня. Если я услышу о вас хоть что-то… хоть что-нибудь! — я сжимаю кулак. — Вы поймете, что самые дурные слухи обо мне — не слухи, а самая настоящая страшная правда!

Некоторое время я все еще смотрю на нее. Мне хочется, чтобы она сломалась, заплакала. Все мои русалки ломаются. Но она не плачет. Она смотрит на меня в ответ синими, как море, глазами — а губы так и дрожат от волнения. Но она молчит.

Тогда я разворачиваюсь и ухожу.

Очнувшийся Торий что-то кричит мне вслед. Но я зажимаю уши ладонями. Хватит на сегодня разговоров. Хватит на сегодня всего.

Ночь с 11 на 12 апреля

Город щерится пустыми провалами дворов. Город голоден этой ночью, хотя ежедневно заглатывает тысячи людей. Что значу для него я, рисовое зернышко, затерявшееся в бесконечном мраке его пищевода? Он медленно переваривает меня, урча и облизываясь серпантинным языком автомагистралей. Здесь душно и пахнет выхлопами. И от меня самого тоже невыносимо смердит уродством и тьмой. Кто скажет, что у уродства и тьмы нет запаха — пусть проживет жизнь васпы.

"Жизнь васпы". Ха! Забавное выражение. Все равно, что сказать "белизна угля" или "сухость воды". Как может жить тот, кто давно умер? Смерть встроена в меня на генетическом уровне. Я — существо без чувств и без души. "Живой мертвец" — так в старину емко называли подобных мне. А еще — навью. Значит — не принадлежащим миру живых, враждебным ему.

Кто все еще не верит — поверит, когда посмотрит сегодняшнюю передачу.

Моя тьма вскипает, перехлестывает через край. Я пропитан ей, как город пропитан своим желудочным соком и вонью выхлопных газов. От нее не избавиться, не убежать — только вывернуть себя наизнанку. Или сцедить излишек, как сцеживают отравленную кровь.

Кровь…

Это хороший вариант. Кровь — квинтэссенция жизни. Она горяча, как солнце, и сладка, как клубника. Когда убиваешь — чувствуешь себя немного живее. Чужая сила вливается целебным эликсиром, наполняет одеревеневшие жилы, заставляет биться мертвое, почерневшее сердце. Я даже могу почувствовать запах — сперва слабый, едва ощутимый за смрадом подворотен и копотью машин. Но все более усиливающийся, вместе с тем, как густеет моя внутренняя тьма.

Я останавливаюсь у фонаря, прислоняюсь к нему пылающей головой. Холодная поверхность металла — как лед на лоб. Это немного отрезвляет меня. По крайней мере, запах крови становится слабее. Но тьма все также воет под сердцем и требует выхода. И я понимаю, что мне необходимо, просто необходимо спустить пар любым возможным способом. Как спускали его Пол, и Расс, и, возможно, другие васпы до меня.

Жажда обладать женщиной не менее сильна, чем жажда убийства.

Это — один из человеческих инстинктов, оставленный васпам. И мы жадно используем то немногое, что может встряхнуть нашу тьму и заполнить пустоту, что позволяет почувствовать себя живым.

Я знаю то место, куда обычно ходят васпы. Еще за квартал я начинаю чуять тягучий, дурманящий запах желания. Он течет по мостовой, будто жирная слизь, оставленная улиткой. Он забивает рецепторы и оседает на коже липкой сладостью. И сны, виденные мною за все последние ночи, яркими картинами предстают перед внутренним взором.

Меня начинает потряхивать от возбуждения, едва я переступаю порог.

Я вспоминаю дневник Пола и сразу спрашиваю, работает ли женщина по имени Зара. Оказалось — работает и на мое счастье как раз свободна, так что может меня принять. Потом мне называют номер комнаты. И я иду по узким коридорам, похожим на гостиничные, подсвеченные красноватыми лампами. Ковер на полу тоже красный, как пол в телестудии. Как преторианский китель, что все еще надет на мне. Как кровь…

Смерть и страсть — в моем мире они всегда идут рука об руку.

Я останавливаюсь перед дверью, стучу — но не получаю ответа. Толкаю — открыто.

Вхожу.

Комната невелика. Большую часть ее занимает кровать, застеленная шелковой алой простынею. На прикроватном столике — длинная изящная ваза, в которой стоят три алых розы. Слева — дверь в ванную комнату, из-за которой доносится шум воды.

— Сейчас, сейчас! Уже выхожу! — доносится приятный женский голос. — Подожди минутку!

Я жду. Стою истуканом у порога. Вскоре дверь ванной распахивается и оттуда выплывает высокая смуглая брюнетка в прозрачном красном пеньюаре. Не русалка — но тоже по-своему хороша.

— Ой! — говорит она, увидев меня.

Согласен. На роль красавца я не претендую. Но, видимо, я спешу с выводами: женщиной движет не страх.

— А я тебя видела по телеку! — радостно произносит Зара и ее слегка раскосые оливковые глаза загораются восторженным огнем. — Во дела! Мне только что сообщили по телефону, что придет один из… ну, из ваших. Но не сказали, что звезда!

Я никак не реагирую на ее слова, смотрю бесстрастно. Сквозь кружева пеньюара видны крупные, налитые груди. От женщины пахнет чем-то экзотическим и душным. Я бы предпочел запах полевых цветов, но выбирать не приходится.

— Раздевайся, — сухо велю я.

Женщина закидывает голову и хохочет.

— Быстрый какой! — отсмеявшись, лукаво произносит она. Подходит ко мне, проводит по груди ладонью — чувствую жар, исходящий от ее разогретого под душем тела. Ее пальцы берутся за верхнюю пуговицу мундира, игриво крутят ее. Она заглядывает мне в лицо и улыбается — я благодарен уже за то, что в ее глазах нет отвращения или ненависти. Если это — ее работа, она хорошо справляется с ней.