Ягодка опять (СИ) - Стрельникова Александра - Страница 24

— Постой. Чуть не забыл за всем этим…

Интересно, что именно он называет «всем этим»? Наш «ни к чему не обязывающий» секс на природе?.. Или последовавший за ним краткий, но совсем не легкий разговор о будущем?..

— Я тут для тебя кое-что привез. Пусть этот твой адвокат посмотрит на досуге. Ну когда не будет занят очередным свиданием с тобой.

Усмехается и протягивает какой-то плотный конверт. Что это там? Компромат на меня? Результаты слежки? Про мои романтические отношения с Севой знает. Вон физиономия какая. Но молчит. Да и в чем может упрекнуть после того, что только что сам мне сказал?

В конверте действительно оказывается компромат. Только не на меня, а на моего мужа. Копии договоров, копии ценных бумаг и акций, которые, как объясняет мне позднее восхищенный Сева, полностью подтверждают то, что мы подозревали и раньше — муж мой готовился к разводу основательно и в сжатые сроки действительно спрятал от меня и суда изрядное количество денег… Дорого бы я дала, чтобы узнать — откуда эти бумаги у моего дачного знакомца. Вот только не спросишь — номер-то его у меня так и не определился, а дать его мне ему и в голову не пришло. Или пришло как раз то, чтобы ни в коем случае не давать? Инкогнито свое, видите ли, бережет…

Иной раз такое зло на него берет… После его второго появления на моем горизонте и последовавшего за этим многонедельного исчезновения даже какое-то время терзала Любку, чтобы она помогла мне его «вычислить». Любка пробила по каким-то своим каналам номер Сашиного джипа. Вот только выяснилось, что владеет им совсем не он. На фотографии, которую привозит мне Любка, вижу незнакомца. А других способов выйти на отца моего ребенка у меня нет. И даже моя боевая подруга весьма опытная по этой части подсказать мне ничего не может… Тем более, что в последнее время по Любке четко видно — не до меня ей. Проблемы у нее…

Как-то ближе к ночи, когда Ванька уже давно спит, обняв своего медведя, в дверь моей комнаты стучит Слава. Вид встревоженный. Безответно пугаюсь и кутаясь в халат выскакиваю в коридор.

— Что?

— Надежда Николаевна, там женщина. Говорит, к вам.

Ничего не понимаю. Что за женщина?

— Пьяная очень. Совсем пьяная. И плачет…

Час от часу не легче! И как какая-то пьяная баба попала на охраняемую территорию нашего поселка, а потом убедила Славу поднять меня с постели? Когда вижу ее, понимаю — эта могла. Александр Петрович — он же Шурик Сенцов — подметил совершенно верно: Любка умеет быть исключительно убедительной, когда ей это надо. Сидит на ступеньке крыльца в позе сестрицы Аленушки, подперев рыжую растрепанную голову ладошкой.

— Любань? Ты что это?

Косит на меня совершенно пьяным глазом и только рукой отмахивается. Нос красный, веки вспухли, щеки мокрые. И правда ревет. Любка? И опять ревет? Это что ж такое приключиться-то должно было?

— Вставай давай. Всю гинекологию с акушерством на камне сидя застудишь.

— А не нужны они мне больше.

Всхлипывает как-то особенно жалостливо, но все-таки послушно встает и даже идет следом за мной в дом. Втаскиваю ее на кухню. Совершенно очевидно, что ее надо отпаивать. Чаем. Или хотя бы просто водой из под крана. А то завтра умрет. И с чего так набралась-то? Я ее такой не видела уже… Чтоб не соврать… Да лет пятнадцать, наверно. С того самого момента, как ее любимый Вовка погиб.

И вот теперь она снова ревет белугой и разит от нее, как от ведра с дешевым самогоном. То есть я точно не знаю, как пахнет ведро самогона, но предполагаю, что именно так. Завариваю чай, наливаю в самую большую кружку, которая есть в доме.

— Пей. И рассказывай.

— С сахаром?

— Ты ж не пьешь с сахаром.

— Теперь пью. Теперь мне плевать!

Пододвигает к себе сахарницу и начинает методично перекладывать сахар из нее себе в чашку. В какой-то момент просто убираю сахарницу со стола. Любка провожает ее рассеянным взглядом и начинает ворочать расплывшийся и ставший коричневым сахар у себя в кружке. Даже смотреть на это приторно. Отбираю и кружку. Переливаю часть состряпанного Любкой сиропа в другую чашку, подливаю заварки и кипятку и снова ставлю перед подругой.

— Пей.

— Не хочу.

— Пей, сказала! И уже просвети меня, наконец, из-за чего ты такая расписная-то?

— Из-за того, что жирная дура.

— Я?!!

Смотрит удивленно.

— Ты-то тут при чем? Я!

— Ты?!!

— Женька сказал, что я жи-и-ирная дура-а-а-а…

Уголки ее рта неудержимо ползут вниз, и она снова принимается реветь. Так. Теперь хоть что-то понятно.

— Ты что, бросила его?

— Не бросала я его. Он са-а-ам… Сказал, что я жирная. Сказал: посмотри на себя в зеркало, разве можно тебя любить? И хоте-е-еть…

Любка у меня и правда девушка не мелкая. Как раз при взгляде на таких как она начинаешь верить великому русскому поэту Некрасову: коня на скаку действительно остановит. При этом не сильно напрягшись. Но чтобы жирная?.. С такой-то талией? При таком-то бюсте и с такими изумительно очерченными бедрами?!! С такой-то танцующей походкой и стремительностью движений опытного дзюдоиста?..

— Он сейчас где? В больнице?

— Почему в больнице?

— А ты что ж ему за такое даже ни разу не вмазала?

Опять машет рукой.

— Убежал.

Невольно принимаюсь хохотать, представив себе этот неравный бой. А Любка в ответ — плакать еще горше.

— Любань, ну ты что это? А? Это не ты, а он жирный дурак!

— Он не жирный… — скулит Любка и наконец-то отхлебывает чаю.

Правда тут же морщится и отодвигает чашку от себя. Пойло по всей видимости и после моих манипуляций сладкое адски. Как ни жалко переводить добро, выплескиваю его в раковину и завариваю новую порцию. Сахарницу на всякий случай задвигаю куда подальше. Слежу за тем как Любка пьет. С хлюпаньем тянет в себя чай, отвлекаясь только на то, чтобы гулко высморкаться в бумажный платочек. Весь стол перед ней уже в этих скомканных комочках.

— И что теперь?

— Все.

— Ну и фиг с ним. Другого найдешь. Подумаешь горе-то?

Отвечает с убийственной убежденностью в голосе:

— Я жирная дура. Меня нельзя любить. Вот меня и не любят.

— И правда дура! Как не любят, если вешаются на тебя как на новогоднюю елку, еще локтями друг друга отпихивают?

— Сначала вешаются, а потом от… отвешиваются. Хоть бы один удержать захотел, повоевать за меня, добиться… Неа…

— Ну ты, мать, захотела! Позволь вернуть тебе твой же вопрос: тебе что осьмнадцать? Романтические глупости голову кружат? Еще, поди, сейчас о рыцаре на белом коне мне сейчас толковать станешь…

— А что? И стану. И попробуй скажи, что сама от такого отказалась бы.

Вздыхаю. Права. Кто бы стал отказываться? Вот только где ж его взять-то? Все больше вместо рыцарей что-то маловразумительное попадается. Вроде моего Саши, который в очередной раз пропал с горизонта так основательно, что словно бы действительно умер…

— Знаешь что, душа моя, пойдем-ка я тебя спать уложу. Утро вечера мудренее. Проснешься завтра, глядишь, все не таким скверным тебе покажется.

— Я жирная дура…

— А я мало того, что дура, мало того, что жирная, так к тому же еще и беременная неизвестно от кого. Нашла перед кем прибедняться!

Любка принимается пьяно хихикать. Это мне нравится значительно больше, чем давешние завывания. Вот ведь балда! Нашла из-за чего слезы лить. До этого своего Женьки таких мужиков бросала с великолепной легкостью! А тут ревет из-за какого-то дерьма, прости господи! Самовлюбленный хлыщ. При этом какой-то… пронырливый. Из таких как раз выходят отличные жополизы…

Еще какое-то время накачиваю подругу чаем, а потом стелю ей в своей комнате, на диванчике. Как-то неловко мне хозяйничать в чужом доме и укладывать подгулявшую из-за жизненных невзгод Любаньку в гостевой спальне…

Утром просыпаюсь поздно. И совершенно разбитая. Все-таки заполночные посиделки слишком тяжелы для моего бедного организма, которому и так на старости лет перепали никак не запланированные нагрузки. Удивляюсь, что проспала так долго. Почему, интересно, Ванька меня не разбудил? Спускаюсь вниз и сразу чую истинную причину происходящего. Дом весь наполнен потрясающими ароматами.