Ягодка опять (СИ) - Стрельникова Александра - Страница 38

— И не договоримся.

— Мы могли бы предложить…

— Что? Деньги?

Кивает.

— Если вас интересует именно это…

— Не интересует.

— Я так и думал. Тогда что? В разумных пределах, естественно.

— У меня всегда все очень разумно. Пусть Александр Сергеевич позвонит мне сам. И попросит сам. Вот и все. Несложно и… по крайней мере честно.

Собираюсь уходить, уже даже сдвигаю вперед коляску, но он крепко ухватывает меня за локоть. Даже не встает, самоуверенная скотина!

— Этот вариант не подходит, Надежда Николаевна.

— Почему? Разве это так сложно — взять в руку трубку, набрать несколько цифр и произнести какое-то количество слов. Ему так не хочется говорить со мной? Ну уж потерпит… Это наверняка меньше, чем попросили от вас «другие участники процесса».

Говорю это, осознанно ерничая. Речь ведь идет не обо мне — пострадавшей, а о двух людях, которые хотели меня убить. О преступниках.

— Кстати, чем вы купили их молчание? Обещанием скорой амнистии? Сокращением срока? Чем?

— Я не уполномочен обсуждать это с вами. Зато должен сказать другое: если вы будете продолжать отказываться с нами сотрудничать, нам придется применить к вам другие методы убеждения. И, боюсь, они вам не понравятся.

— Да идите вы!

Разворачиваюсь и все-таки ухожу. Пребываю в таком бешенстве, что даже ничего не вижу перед собой. А среди ночи мне звонит Митька. Голос у него напряженный, интонации странные до крайности.

— Мам. У меня тут проблемы.

Сердце у меня проваливается куда-то вниз, а потом подпрыгивает прямо в горло, где начинает судорожно биться, мешая дышать и говорить. Хриплю:

— Что?… Что случилось.

— У меня нашли наркотики.

— Идиотина!

— Знаю. Прости. Это… В общем ничего серьезного. Не героин. Марихуана только…

— «Только», черт тебя побери! И что теперь?

Повисает пауза — слышу лишь какие-то шорохи. Шаги? Да… И звук закрывшейся двери вроде бы… А потом в трубке возникает не сын, а кто-то незнакомый:

— Теперь все очень просто, Надежда Николаевна. Вы молчите о Дмитрии Шарыгине, мы молчим о наркотиках в комнате вашего сына.

Шах и мат. Действительно все очень и очень просто…

— Клянусь. Я буду молчать. Вы добились своего. Теперь просто оставьте моего мальчика в покое.

— Считайте, что он вам даже не звонил. И эпизода с наркотиками в его жизни не было никогда. Если вы будете молчать, мы тоже будем немы как рыбы. Если же…

— Я поняла. Не стоит повторяться.

— Ну и отлично.

И гудки в трубке.

А вот этого я Саше не прощу никогда. Не смогу. Приказав совершить такое, он перешел некую невидимую черту. Некий Рубикон. Мосты в моей душе горят, причиняя мне нестерпимую боль. Ну за что мне это все?… За что?

Суд проходит без эксцессов. Похоже, о том, что участие в этом деле Дмитрия Шарыгина нужно замолчать любой ценой, знают все. И прокурор, который ставит свои вопросы так, чтобы никто не проговорился даже случайно. И немногочисленные свидетели. И подсудимые. И сам судья. Наши спецслужбы в кои-то веки сработали просто идеально. Все подготовили, все учли…

Приговор, который я стоя выслушиваю в конце этого длительного по времени и муторного действия, приводит меня в изумление. Действительно, то, что попросила я, — звонок от Саши, — был такой мелочью по сравнению с тем, что выторговали себе остальные. Муж мой бывший проходит по делу только как свидетель. Светлана Вербицкая, его супруга, получает условный срок — ввиду того, что действовала, не до конца отвечая за свои поступки, под влиянием послеродовой депрессии. Да-с! Не у одной меня, стало быть! И точно очень широко распространенный синдром, не врали мне медики! В отношении Антона Нечипоренко — исполнителя — удается доказать только эпизод с похищением. Потому что найденная в его квартире снайперская винтовка, о которой мне рассказала Любка, из материалов следствия куда-то просто испарилась. Никто о ней и не упоминает, а стало быть, попытка убийства, которая закончилась ранением невинного человека, в деле вообще отсутствует. За похищение же — исключительно с целью предоставить возможность заказчику поговорить с потерпевшей с глазу на глаз, и все! — Антон получает срок настолько смешной, что даже плакать хочется.

Что ж, наша удивительная Фемида, выставленная над входом в здание российского Верховного суда с незавязанными глазами и без меча в руках, которым по идее она как раз и должна защищать граждан от несправедливости и карать преступников, в очередной раз демонстрирует свои неоспоримые «достоинства». Незакрытыми повязкой глазами зорко следит за тем, чтобы не упустить свою выгоду, весы пригодились для того, чтобы взвешивать полученные взятки и подношения, щит же, который у нашей Фемиды заменил меч, судейским очень удобен для того, чтобы защититься самим. «Как стра-ашно жи-и-ить!»

Кстати, когда звоню Митьке, чтобы вложить ему ума за наркотики, он принимается со страстью уверять меня, что понятия не имеет, откуда они взялись.

— Я, мам, не стану утверждать, что без греха. Покуриваю иногда в хорошей компании, когда угощают, но чтобы хранить их в кампусе?.. Это какая-то ерунда.

Врет? Может и так, но уж очень эти самые подброшенные наркотики вовремя нашлись, и вообще вся ситуация совершенно в стиле работы наших правоохранительных органов.

Сева возмущен результатами суда и даже собирается подавать какие-то апелляции. Но после моего краткого рассказа о том, в чем истинная причина этого «шоу», тут же схлопывается и замолкает. Не дурак переть с детским водяным пистолетиком на танки.

Наши с ним отношения зашли в какой-то странный тупик. Он по-прежнему усердно ухаживает за мной, но не делает никаких шагов для того, чтобы перевести эти самые ухаживания, скажем так, в партер. Это как у борцов: сначала обнимаются стоя, а потом укладываются, и продолжают тискать друг друга уже лежа. Называется это — перевести борьбу в партер. Так вот у нас с Севой до партера дело никак не дойдет. Любка предполагает, что Сева импотент. Я только смеюсь. Как-то не похоже. Такой… Ну не мачо, конечно, но настоящий мужик… И в штанах у него все так… фактурно.

Странность положения разрешается случайно. Как-то приезжаю к Севе намного раньше запланированного времени. Получилось, что я неожиданно проскочила из своего подмосковного городишки в Севин «тихий центр» удивительно быстро. Сначала с Данькой просто сидим в машине. Можно было бы погулять, но я не взяла с собой коляску. Как-то совершенно не рассчитывала где-то зависать. Есть только переноска. А в ней его долго не потаскаешь. Уже увесистый.

Так что сидим. А потом я решаю все-таки зайти в Севин офис. Вдруг мой адвокат уже освободился, и мы сможем переговорить с ним раньше? Беру Даньку в его чудо-переноске. Идем. В приемной, что удивительно, никого нет. Может Севин помощник Сережа в кабинет задумчивости, извиняюсь, отбежал? Дверь в кабинет самого Севы приоткрыта. Заглянуть? Колеблюсь какое-то время, а потом все-таки заглядываю… На свою голову. Потому как попадаю в дико неловкую ситуацию. Выясняется, что Сережа не по нужде отлучился, а присутствует как раз там, в Севином кабинете. Зато, как и положено во время пребывания в туалете, со спущенными штанами…

Короче говоря, выясняется, что Сева не импотент, а голубой. Когда любовники прекращают суетиться, а я смеяться, внезапно начинаем пить чай. Сева и Сережа сидят рядом, как голубки. И по-моему под столом нервно пожимают друг другу руки с целью оказания моральной поддержки.

— Ты одно мне скажи, Сев, зачем меня столько времени за нос водил?

Сева смущенно улыбается.

— Извини, Надь.

Передразниваю:

— «Извини»!

— Надь, но мы ведь все равно — друзья?

Вздыхаю.

— Друзья. Раз теперь уже окончательно ясно, что спать со мной ты точно не будешь.

— Ты, Надь, пупсик.

— Пупсик у тебя, вон, рядом сидит. А я так — ерунда на постном масле.

— Ну не сердись. Так уж вышло… Я ведь так всю жизнь прячусь. Нахожу себе женщину, про которую точно знаю: не я мужчина ее мечты. И начинаю ухаживать за ней. Я ей — поддержка в сложный момент, она мне — «ширма». Я человек несовременный, мне орать на весь свет, что я нетрадиционной ориентации, как-то не хочется.