Сороковник. Книга 3 (СИ) - Горбачева Вероника Вячеславовна - Страница 29

Мне удаётся задержаться на этой волне секунд двадцать, не больше. А потом страшный удар по темечку швыряет меня на пол.

Со стоном я сжимаю голову и кое-как усаживаюсь. Подняться не могу — дико болит затылок, при малейшем движении кровь пульсирует в висках, и выражение "взорвать мозг" становится весомым и понятным. Некому было меня бить, пусто в камере. А шарахнуло, тем не менее, словно полновесным кирпичом. Меня засекли? И наказали, чтобы не высовывалась?

А с чего я взяла, что мои попытки никто не отследит? У Главы Клана в окружении наверняка не дураки и какая-то магическая защита в месте его резиденции должна быть. Ведь не исключают же они возможности, что меня будут искать любыми способами, а ищут-то не просто люди — маги. Кажется, я опять попала.

И растратила почти весь свой запас.

Так или иначе — дело сделано. Хорошо бы, меня услышали не только местные.

Кое-как я переползаю на топчан. Мало того, что голова трещит — ещё и подозрительно тихо стало, даже птичьего свиста не доносится, словно поставили специальную глушилку — в корне пресечь мои попытки выйти на связь. Жди неприятностей, Ваня… Остаток энергии я трачу на ликвидацию головной боли, чтобы быть в форме, если охрана решит не ограничиваться мысленным внушением, и теперь, как могу, пополняю силы.

А минут через пять неподалёку лязгают запоры, скрипит дверь и слышится отчаянный женский вскрик:

— Не надо! Умоляю! Ну, пожалуйста, не надо!

К двери соседней камеры трое витязей восточного вида, вроде тех, что караулили у двери Магиного дома, подтаскивают почти голую девушку. У неё подгибаются ноги от страха, она пытается вырваться, но держат её в четыре руки крепко. Пока один открывает дверь, девушку неожиданно разворачивают ко мне лицом и припечатывают прямо к решётке. Я даже вскакиваю. На меня смотрят полные ужаса синие глаза с потёками туши, на скуле наливается кровоподтёк, губы разбиты. Да её к тому же только что с силой прижали к железным прутьям. Мне дают хорошенько рассмотреть это дрожащее создание, едва прикрытое тремя разноцветными тряпочками, и затем затаскивают его прямо к столбам. Растягивают руки верёвками. Я уже понимаю, что сейчас будет.

Первый удар хлыста едва не вышибает дух и из меня тоже. Я совсем забыла, что могу чувствовать чужую боль. И сейчас она изматывает меня, заставляя дёргаться при каждом ударе, стискивать зубы, чтобы не вертеться на месте и не обнаруживать, как я страдаю вместе с этой девочкой. От боли и от её криков у меня проступают слёзы.

Истязатель замедляет темп и начинает искать на теле жертвы местечки почувствительнее. Гнев, который меня переполняет, помогает справиться с болью. Я вытираю вспотевший лоб. Я собираю силу, но каждый новый удар, отдающийся и в моём теле, мешает сосредоточиться, сбивает концентрацию. Внезапно один из наблюдающих стражников поворачивается ко мне.

— Видишь? — с угрозой говорит. — Попробуешь ещё раз подать сигнал — забьём её до смерти. Поняла?

Это действует на меня сильнее кнута.

Тот, что хлестал девушку, останавливается. Она в изнеможении обвисает на верёвках, всхлипывает, на животе, на груди, на бёдрах и в паху у неё вспухают и кровоточат рубцы. Палач берёт со стола с инструментами связку каких-то карандашей и демонстрирует жертве. Та, округлив глаза, визжит и начинает дёргаться в путах. Усмехаясь, этот гад демонстрирует и мне один из "карандашиков", и я понимаю, отчего кричит девушка, словно до этого не исходила воплями. Это не карандаши. Это длинные заострённые с обеих сторон узкие палочки-шпильки, для чего — догадаться не трудно. Втыкать. Пронзать. Выкалывать. Делать всё, на что хватит фантазии у троих изуверов.

— Не смей, — шепчу я. — Слышишь?

— А то что? — ухмыляется он и вдруг делает неуловимое движение. Шпилька свистит мимо моего уха, я инстинктивно отшатываюсь. — Будешь от неё отворачиваться — попаду, — предупреждает. — И не нарывайся, а то остальные пальцы потеряешь. Ты на своё дело и без них годишься.

Тот самый, вдруг понимаю. Что меня душил, что в лоб меня двинул. Значит, это он меня так покалечил…

Я медленно и неуклонно закипаю. И в то время, когда душитель нарочито не торопясь выбирает сперва новую шпильку, затем место, куда её воткнуть, у меня получается заглянуть в его тело. Как я видела себя раньше изнутри, так сейчас вижу у него в груди тёплый пульсирующий мышечный мешок, который сокращается ровно и мощно, гонит кровь по организму, что и человеческим-то называться недостоин. В этот момент меня словно перемыкает.

Я почти перестаю чувствовать боль — она уходит на задний план. Рубцы, такие же, что проступили на исполосованном теле, горят и на моём, но я их не чувствую. Бывает — отсидишь ногу до онемения, попробуешь ущипнуть — и не ощущаешь щипка, так и здесь: всё притупилось, осталась читая незамутнённая ненависть к персональному врагу и к его подельщикам, что всю экзекуцию пронаблюдали с горящими глазами, явно желая поучаствовать. Я вижу этот пульсирующий ком. В моих возможностях — мысленно сдавить его изо всех сил. Но это будет слишком явно, потому что тогда объект забьётся в корчах, захрипит… Да и кто знает, вдруг снова засекут магию. И что тогда будет с этой девочкой? Не придётся ли ей так и умереть из-за меня?

Я не стану давить его сердце. Просто заставлю его биться быстрее. Намного быстрее.

Палач возится с выбором места на жертве слишком уж долго. Наконец он тщательно нацеливается, отводит руку с орудием пытки назад, для размаха. Девочка закрывает глаза и сжимается. Но укола не происходит.

— Э-э, Али, да у тебя руки дрожат, — насмешливо тянет один из его подельщиков. — Ты обкурился, что ли? Смотри, узнает хозяин — в этот раз не простит!

— Не курил я! — огрызается душитель. — Что-то мне…

Он закашливается и отступает.

— Ага, не курил… Расскажи это своей бабушке. А ну, дай сюда, и без тебя справимся! — Страж вырывает связку шпилек у приятеля, но тот вдруг начинает заваливаться, держась за левый бок. — Эй, ты что? А ну, стой! Саиб, держи-ка его!

Вдвоём они подхватывают Али под руки. Им уже не до развлечений. Девка может подождать, она привязана, а дружба — это святое. Двое выводят третьего, тот еле шевелит ногами — совсем как их жертва, когда её только-только сюда приволокли, и в глазах его я успеваю заметить такой же ужас перед неотвратимым. Прижавшись лицом к решётке, я провожаю их взглядом. И до того, как они исчезают из вида, мысленно тяну шнур от своей руки к этому злому сердцу.

Прикрыв глаза, удерживаю его перед внутренним взором. Выжидаю минуту, другую, третью… и останавливаю.

***

Совсем немного сил уходит на то, чтобы усыпить повисшую на верёвках девочку. Нет, не гипнозом. Просто я вспоминаю, как мне самой в дороге пережали сонную артерию — и мысленно слегка сдавливаю несчастной этот кровеносный сосуд. Дожидаюсь, чтобы та обмякла — и отворачиваюсь.

Больше я ничем не могу ей помочь — ни развязать, ни выпустить, так пусть хотя бы боли не чувствует. Придёт же за ней хоть кто-нибудь! Жена она, наложница или рабыня — а всё же собственность, когда-то должны о ней вспомнить, забрать, подлечить… Я — не могу ничего. Никто не должен заметить моего вмешательства. Это когда я пробовала связаться с сэром Майклом, то от недомыслия ментально заорала дурняком, а теперешние мои действия ювелирны. Я очень осторожна. Потому что стоит мне чуть превысить этот минимум — и несчастный случай с обкурившимся стражником тотчас свяжут с возможным заживлением рубцов на провинившейся девушке — и с обережницей по соседству. Чем это обернётся для нас обеих — лучше не думать.

Опускаюсь на топчан, подтягиваю коленки к груди, да так и съёживаюсь. Трясёт меня, трясёт. Я только что впервые убила человека осмысленно, намеренно, не защищаясь, не спасая собственную жизнь. Захотела наказать — и сделала это. Сквозь сомкнутые веки просачивается по слезинке, не более. Не по убитому мерзавцу плачу, даже не по девочке выпоротой — скорблю по себе, прежней, которой больше уже никогда не будет. Лапушка во мне только что умерла. Возврата нет. Ещё один должок за тобой, Омарчик.