И восходит луна (СИ) - Беляева Дарья Андреевна - Страница 29

А потом она кончила, и все чувства наоборот обострились до предела, будто она была обнаженной перед ним не до кожи, а до мяса. Кайстофер продолжал двигаться, и она охотно принимала его.

- Хорошая, хорошая девочка, - шептал он, а потом вдруг ударил ее по лицу. - Нет. Плохая.

И Грайс понравилось ощущение онемения от этого удара. Кайстофер кончил в нее, его жар хлынул в Грайс, и она чувствовала, как все внутри, против ее воли, все еще сокращается, принимая его в себя.

Они лежали на столе рядом. Кайстофер лениво гладил ее, потом коснулся пальцами бедер, собирая свою сперму и ее влагу, коснулся пальцев языком, а потом коснулся пальцами ее губ. Грайс открыла рот, ее язык податливо прошелся по подушечкам его пальцев, измазанных терпким и липким.

- Я буду тебя любить, - сказал Кайстофер. - Мне нравится, что он выбрал.

- Я не понимаю, - сказала Грайс. - Ты и он, это ведь один человек.

Но Кайстофер не ответил. Он ласкал ее грудь, касался губами ее шеи. Кайстофер никогда не трогал ее после секса.

Она и сама трогала его, его член, его живот, его руки. Он был открыт ей. И Грайс чувствовала себя неловко. Такая близость вызывала боль, и Грайс хотелось остаться одной, все забыть. Она вдруг испугалась, что забеременеет от него и всегда будет помнить, как именно они зачали ребенка. Как все было неправильно, как грязно.

Кайстофер вдруг приподнялся, сказал:

- Я голоден!

Он почти упал со стола, пытаясь нашарить что-то под ним. В конце концов, Кайстофер достал разбитую банку малинового джема и запустил туда руку. Грайс увидела несколько крупных осколков и бессчетное количество мелких. Кайстофер принялся облизывать свои длинные, красивые, измазанные в красном пальцы. Лицо его было перемазано в джеме, капли падали на идеально белый костюм, казалось, на нем сияют брызги крови. Кайстофер схватил ее за подбородок так резко и больно, что Грайс испугалась, но он только поднес к ее губам пальцы, измазанные в сладком. Грайс несмело слизнула джем. Он был хорош на вкус, но в нем угадывались те терпкие оттенки, которые Грайс слизывала с пальцев Кайстофера перед этим.

Она вдруг заплакала. Кайстофер склонил голову набок.

- Что случилось? - спросил он. - Тебе скучно?

Он не спросил, больно ли ей или страшно, будто никто в мире не плакал от этого. Только скука была для него достаточной причиной.

А Грайс и не могла сказать, от чего именно она плачет. Всего было слишком много - хорошего и плохого, постыдного и приятного. Грайс вытирала соленые слезы, и когда она стряхивала их на пол, он падали вниз, как крохотные бриллианты, поблескивая в неверном свете, который источал Кайстофер.

- Я не понимаю.

- Не понимаешь, - сказал Кайстофер. - Хорошо.

Он снова запустил руку в банку с джемом. Сложно было увидеть, порезался он или нет.

- Я понимаю, как можно плакать из-за того, что ничего не понимаешь. Ты ничего не понимаешь, поэтому тебе скучно.

Он вдруг захлопал в ладони, брызги джема разлетелись во все стороны.

- Все любят истории! Я тоже расскажу тебе историю! Я расскажу тебе историю за то, что ты хорошая девочка. Папочка тебя наградит.

Он вытянулся на столе со свободой и развязностью, которую нельзя было представить в его теле прежде.

- О чем будет история? - спросила Грайс.

- О двух маленьких мальчиках, двух маленьких девочках и одном большом-большом боге. Отец для ребенка бог, ты знала об этом?

- Это о тебе?

- Я проткну тебе руку, если ты будешь меня перебивать. Все поняла?

На всякий случай Грайс только кивнула. Кайстофер подался к ней, уткнулся носом в шею и вдохнул ее запах. А потом начал говорить:

- Иногда люди думают, будто бы боги рождаются со своим предназначением. Это глупости все, совсем-совсем. Боги рождаются маленькими, беспомощными существами, как и все живые твари на свете. Говорят, будто боги Дома Хаоса отличаются от богов Дома Тьмы, но все дело в воспитании, моя милая. Мамочка и папочка воспитывают нас так, чтобы получилось то, чего они хотят. В начале наша сила безвидная, аморфная. А потом они лепят то, что пожелают. Маленькие мальчики и девочки редко бывают счастливы. Если твой папочка бог - ты не можешь его убить, даже в воображении своем - не можешь. А он может делать с тобой все, что хочет, ровно до того момента, пока у тебя не появится сила.

Кайстофер вдруг сказал:

- Я скоро вернусь.

Он спрыгнул со стола, скрылся за дверью. Грайс принялась одеваться и приводить себя в порядок, настолько, насколько это было возможно. Когда он вернулся, Грайс уже сидела на столе, сложив руки на коленях.

В руках у Кайстофера был альбом - старый, затертый. Он открыл его на первой странице, и Грайс увидела четырех детей. Маленькую девочку, которую держал на руках смуглый, высокий мальчишка, рядом с которым стояла такая же высокая девочка с длинной косой, а чуть позади всех, как бы смущаясь, был еще один мальчик, ее будущий муж. Все они были красиво, аккуратно одеты, за ними разрасталась зелень какого-то далекого, загородного сада.

Чуть поодаль Грайс заметила свежую могилу - холмик, укрытый цветами.

- Это мы в день смерти нашей матери. Тогда все началось, - сказал Кайстофер. Звучало зловеще, но голос его был веселый, будто он рассказывал забавную историю.

- Она нас любила, и она умерла. Моей младшей сестричке было два года. Знаешь, как говорят. Мать должна быть, чтобы ее можно было оставить.

Он засмеялся, смех у него был, как болезненные спазмы. Его измазанный в джеме палец ткнулся в лицо маленького Дайлана. Дайлан тогда улыбался совсем как сейчас. Но выглядело это жутковато - дети во всем черном стояли на похоронах своей матери, однако их лица не были грустны. И Грайс поняла - они просто не осознавали, что такое смерть. Они знали, что никогда не умрут.

- Ему повезло.

Следом он ткнул пальцем в серьезную Олайви.

- Ей, может быть, тоже. Хорошенькая, правда? Интересно потрогать ее между ног, чтобы ощутить как там влажно. Сестрички!

Он цокнул языком.

- А вот нам, - его указательный и средний палец закрыли лица крохотной Аймили и его самого. - Совсем не повезло.

Грайс хотела спросить, что он имеет в виду, но Кайстофер уже перевернул страницу. На следующей фотографии маленький Дайлан кормил жирафа в зоопарке. Жираф склонял к нему голову, сидящую на длинной, пятнистой шее, и смотрел добрыми, большими, темными, как шоколад, глазами. Дайлан гладил антенки его рогов. Камера запечатлела и чью-то руку, держащую сладкую вату.

Грайс услышала знакомое шипение.

- Бог грязной жизни, - перевел Кайстофер. - Хозяин эпидемий, король больных и бешеных зверей. Папочка водил его в хоспис, смотреть на раковых больных. Он хотел, чтобы Дайлан видел, как люди умирают от болезней - все стадии. Он запирал Дайлана наедине с бешеными животными. Аймили все время боялась, что они обглодают Дайлана до костей. Но так не бывает, зверушки в бешенстве не могут глотать, они кусают, но это все, на что они способны.

Грайс прижала руку ко рту, весь ужас жизни, которую вел Дайлан не мог до нее дойти, как будто произошел сбой в приеме сигнала на станции, и она слышала сообщение с большими помехами. Отец натравливал на Дайлана бешеных зверей? Заставлял смотреть, как люди умирают от рака? Бог грязной жизни.

Кайстофер вдруг засмеялся. След от его пальца, указывающего на Дайлана, остался на пленке альбома, будто кровь, покрывающая шею мальчишки на фотографии.

- Ты его жалеешь? Я рассказываю тебе историю нашей великой семьи, а ты его жалеешь?

Он больно щелкнул Грайс по носу.

- Людей раздирают противоречивые влечения, страх и желание, в сущности, одно и то же. Но у человека всегда есть предел - предел того, что может чувствовать его тело. Если ты бог, у тебя предела нет.

Кайстофер запустил липкую руку ей в волосы, больно оттягивая их, пачкая.

- Все поняла?

- Да.

- Хорошо.

Кайстофер перевернул страницу. На следующей была фотография повзрослевшей Аймили. Здесь ей было лет семь, два задорных, тонких хвостика торчали по обе стороны ее головы, как ушки. На ней было розовое платье с большим принтом в виде щенка на груди. Она улыбалась и показывала пальцем на что-то, что глаз фотоаппарата не обхватил. Двух передних зубов у нее не хватало, а свободной рукой она теребила волосы красавице-кукле. Шипение и щелканье снова проникло в сознание Грайс. Кайстофер теперь гладил ее волосы.