И восходит луна (СИ) - Беляева Дарья Андреевна - Страница 30

- Богиня обмана и всего, что не должно видеть. Если спросишь про детство моей маленькой сестрички, она на тебя обидится. Аймили мало что помнит. Папа держал ее на галлюциногенах с пяти лет. Ничего страшного, она бессмертна, ее организм способен выдерживать любые дозы опиатов, токсинов или синтетических психостимуляторов. Она видела то, чего нет на протяжении многих лет, пока не научилась управлять этим так, чтобы вместе с ней видели и все остальные. Аймили ненавидит папулю.

Кайстофер достал из кармана сахарные конфеты в форме разноцветных сердечек, принялся грызть одну за другой, как орешки.

- М, - сказал он. - Лимонный! Обожаю лимонный вкус! То есть, ненавижу! Я перепутал!

Он вдруг притянул Грайс к себе и с поцелуем передал ей конфету. В другой ситуации Грайс испытала бы брезгливость и отвращение, но сейчас с удовольствием распробовала кислую сладость. Кайстофер говорил обо всех этих чудовищных вещах так спокойно, будто они не стоили ничего, будто это рядовая семейная история, имеющая значение только в голове ребенка. Как, к примеру, переезд в другой город или смена школы. Ничего трагичного, так устроена жизнь. Таков есть мир, и ничего с этим сделать нельзя.

Кайстофер принялся насвистывать незнакомую Грайс песенку, он перевернул следующую страницу. Олайви сидела в слишком большом для нее кресле, подобрав ноги под себя. В руке у нее была книжка, и она сосредоточенно водила пальцем по строчкам. Кажется, она не замечала того, что ее фотографируют или делала вид, что не замечала.

- Олайви не выходила из своей комнаты до семнадцати лет с того самого дня, как умерла мать. Она не общалась ни с кем. Ей было разрешено смотреть на мир только через окно. Она должна была найти другой способ.

Кайстофер снова заговорил на своем чудовищном, непроизносимом языке, и тут же перевел:

- Богиня, смотрящая чужими глазами.

Грайс потянулась к альбому, чтобы перевернуть страницу, ей не терпелось узнать про Кайстофера, ее любопытство было почти нездоровым. Но Кайстофер захлопнул альбом так резко, что едва не прищемил ей пальцы. Он бросил его в сторону, как будто это была безделушка, которую давно пора выкинуть. Кайстофер притянул Грайс к себе, обнял, как игрушку, принялся целовать.

- Какая ты любопытная, - прошептал он. - Если я так тебе все и расскажу, то игра будет неинтересной.

- Но ты и он, - начала было Грайс, однако Кайстофер приложил палец к ее губам.

- Считай, что я - его брат-злодей. Или он злодей. Это зависит от того, как ты смотришь на власть, государство, корпорации и финансовые преступления.

Он засмеялся, а потом вдруг замер, склонил голову набок.

- Знаешь, зачем я тебе это рассказываю?

Грайс покачала головой. Ей было страшно, и в то же время он так необъяснимо нравился ей.

- Потому, что моя родная, тебе лгут о том, что мы похожи на людей. Когда ты выносишь и родишь нам ребенка, мы тоже решим, на что он способен. Мы будем делать с ним вещи, которые будут казаться тебе чудовищными.

Он коснулся ее живота, осторожно погладил, как гладил бы беременную женщину любопытный ребенок.

- Наша собственная мать не могла это выдержать. Она наглоталась таблеток и сдохла. Бросила нас.

- Мне жаль, - осторожно сказала Грайс. Кайстофер театрально всхлипнул, а потом вдруг столкнул ее со стола, она упала на пол, больно проехавшись локтем по осколкам. По руке заскользили теплые ручейки.

Кайстофер спрыгнул, он пнул ее, потом поставил ногу ей на грудь.

- И, кстати, мы теперь семья.

Грайс попыталась вдохнуть, однако это оказалось сложнее, чем она думала. Кайстофер слишком сильно давил ногой ей на грудную клетку. Она видела кроваво-красные носки, блестящие ботинки с похожими на кровь пятнами джема на них.

Грайс быстро закивала. Конечно, они семья. Она вдруг поняла - он может ее убить. Грайс вспомнила ощущение из не слишком далеких времен - ощущение пустоты, подобной смерти. Ей тогда очень хотелось умереть. И когда ей было страшно, Грайс всегда вспоминала это чувство, как знак того, что жизни есть разумная альтернатива. Ничего не страшно, когда ты готова умереть.

Но сейчас то опустошительное ощущение казалось таким далеким и незначительным. Грайс коснулась пальцами носков его ботинок, осторожным, просящим движением. Она заметила, что рукав ее блузки пропитался кровью.

- А если ты - моя семья, - рассуждал Кайстофер, смотря куда-то в потолок. - То ты можешь меня отпустить.

Он вдруг перестал прижимать ее к полу, Грайс хотела вырваться, но Кайстофер навалился на нее сверху. Одной рукой он держал ее за горло, не сдавливая, просто не давая вырваться, а другой приближал к ее зрачку длинную иглу или спицу, Грайс не могла рассмотреть ее с такого близкого расстояния.

- Я проткну твой очаровательный, невосстановимый, единственный в своем роде зрачок, конфетка, - сказал он певуче. - Выпусти меня отсюда. Скажи...

Он пропищал:

- Можешь идти, Кайстофер, я отпускаю тебя! Ты ведь член моей семьи, ты тоже должен развлекаться! Такой ты мне нравишься гораздо больше! Уж точно лучше скучного тебя!

Он хрипло засмеялся, и игла приблизилась к ее глазу, заслонив собой все. Еще секунда, думала Грайс, и отчасти ей было любопытно, что она почувствует. По щекам текли слезы, но Грайс не осознавала, что плачет, ей не было ни страшно, ни грустно, ушли будто бы вообще все чувства.

- Давай же, - сказал Кайстофер. - Один сантиметр, девочка, и ты узнаешь, что такое настоящая темнота. Конфетка, ты же знаешь, что вечеринка должна продолжаться!

Грайс уже не видела его, игла заслонила собой все, второй глаз, находившийся вне опасности, казалось ослеп. Весь мир сузился до кончика иглы.

Грайс выдохнула:

- Я тебя отпускаю.

И она понимала, что совершает большую ошибку, но слишком хорошо осознавала, что предпочтет ошибку любого размера игле в глазу. Кайстофер отбросил игру, нежно обнял ее, принялся целовать ее лицо.

- Я так тебя люблю, так люблю, моя хорошая, моя милая, спасибо тебе, я люблю тебя! Я очень тебя люблю!

Он правда говорил это совершенно искренне, это была нежность ребенка, получившего дорогой подарок на день рожденья. Кайстофер целовал ее виски, лоб, щеки. Наконец, коснувшись ее губ, он оттолкнул Грайс.

- Но время не ждет! Сегодня я хочу чего-то особенного!

Он встряхнул рукой, и Грайс увидела, что по костяшкам его пальцев снова плавно двигались игральные кости.

- Хорошего вечера, моя любимая!

Кайстофер послал ей воздушный поцелуй и шагнул за дверь. Грайс стоило бы догнать его. Она думала об этом так спокойно, будто бы уже за ним бежала. Мысли давались настолько тяжело, что практически равнялись действиям. Грайс приподнялась, пытаясь сосредоточиться. Как только Кайстофер ушел, реальность будто ударила ее, окатила, как волна. Все вокруг стало таким болезненно-четким, контрастным, настоящим. Все было лишено той плавности, которую давало присутствие Кайстофера. Плавности и в то же время готовности к рывку, к кардинальной перемене, как будто что угодно в его присутствии могло стать всем. Или обратиться в ничто.

Кровь не останавливалась. Грайс порезала руку довольно сильно и только сейчас это поняла. Но кровь, которой пропитался рукав, не вызвала в ней страха. Зато укусы керамических ос не оставили на ней ни единого следа.

Кайстофера рядом больше не было, и все будто потеряло те дикие краски, которые обрело рядом с ним. Грайс подумала, что она не видела мир таким даже до депрессии. Что стоило бы умереть, чтобы увидеть, как ярко все перед глазами может гореть.

Рядом с ней валялся альбом. Она взяла его, положила на колени. Думать не хотелось, хотя и нужно было. Грайс сделала вид, что посмотреть старые фотографии Кайстофера - ключ к разгадке, хотя это было не так, да и загадки-то никакой не было.

Он был безумный бог.

Грайс открыла альбом. Фотография Олайви выпала из него. Серьезная девочка, читающая толстую книгу. Губа чуть закушена от усердия. Вполне нормальная девочка, разве что бледная - просто ужасно. От природы Олайви смуглая, восточно-европейского типа, оттого бледность на этой фотографии придавала ей очень больной вид.