И восходит луна (СИ) - Беляева Дарья Андреевна - Страница 9

Грайс чистила зубы, пока набиралась вода. Ее щетка действительно оказалась в верхнем ящике, и будто лежала там всегда. Щетка с мультяшными динозаврами, купленная в "Воллмарте" по акции, лежала рядом с белой, ничем не примечательной щеткой Кайстофера.

Грайс залезла в ванную, сжалась в комочек, хотя теплая вода и расслабляла ее. Она просидела так довольно долго. Может быть, Кайстофер заснул и не придется с ним разговаривать. Грайс все делала неторопливо, подождала, пока уйдет в слив вода, не спеша оделась и лишь потом вышла.

Он сидел на кровати, и когда она появилась в дверях, он чуть склонил голову набок. Грайс прошла к нему и села с ним рядом. На нее вдруг нахлынула яростная решительность с ним поговорить. Грайс всматривалась в его спокойное лицо, смотрела и смотрела. В темноте, проницаемой лишь светом снаружи, он блестел от золота и неона, казался то бледнее, то ярче.

- Какое твое настоящее имя? - спросила она, вскинув голову на Кайстофера. У каждого из богов было истинное имя, смертные не знали его. Они знали, что боги могут, не всегда, впрочем, в полной мере, но истинного имени бога, которое давал ему родитель, смотря на его силу и предсказывая его предназначение, не знал никто. Грайс было интересно, скажет ли Кайстофер ей, как его жене, матери его будущего ребенка.

Кайстофер некоторое время смотрел на нее молча, а потом издал очень странные звуки, безумную смесь шипения и щелканья. Впервые Грайс слышала язык богов, о котором говорили на мессах родители. Он не имел ничего даже отдаленно общего с любым, включая не ностратические, человеческим языком. Грайс вообще не догадалась бы, что это язык, если бы не ожидала ответа на нем.

- Понимаю, почему ты пользуешься человеческим именем, - тихо сказала Грайс. А потом спросила:

- Что это значит?

- Бог порядка, - ответил Кайстофер, а чуть помолчав добавил. - И беспорядка.

А потом, не дав Грайс опомниться, он поцеловал ее в губы. Поцелуй был вовсе не такой прохладный, как в храме. Грайс задохнулась от волнения, она попыталась отстраниться, но он не дал ей сделать этого. Он целовал ее, и она пыталась делать то же самое, что и он, отвечать ему, так об этом писали в романах. Наверное, нелепо выглядело. Грайс коснулась рукой его щеки, он был выбрит безупречно, у него были красивые, выступающие скулы. Кайстофер был похож на человека, был неотличим от человека, почему бы не представить, что он - человек?

Кайстофер принялся ощупывать ее тело, не задирая рубашку, прямо сквозь ткань. Он не был грубым, но был довольно требовательным. Грайс чувствовала себя, как на медицинском осмотре. Ей было неловко, и в то же время любопытно. Она потянулась к пуговицам на его рубашке, принялась расстегивать их, как в романтических фильмах. Там, кстати, не особенно видно, как это неудобно, как соскальзывают от волнения пальцы, какую злость вызывает каждая неудачная попытка высвободить пуговицу из петли.

У него было красивое тело, поджарое, бледное, с небольшой россыпью родинок, темнеющих в свете неона, лившегося с ближайшей рекламы "Пепси" за окном. Грайс хотелось потрогать их все, одну за другой.

Кайстофер принялся стягивать с нее ночную рубашку, и она задрожала, ей снова стало страшно. Он расстегнул ее лифчик и аккуратно положил на край кровати. Грайс скрестила руки на груди, ей стало очень стыдно, как будто она была в чем-то виновата, на глаза навернулись слезы. Он протянул руку и погладил ее по голове, а потом схватил ее за запястья, отвел ее руки. Грудь у Грайс была большая, но она никогда не носила ничего обтягивающего, демонстрировать особенности фигуры казалось ей постыдным, глупым занятием. И сейчас то, что незнакомый человек видел ее такой открытой вызывало дрожь. Он трогал ее грудь, гладил, целовал, и это было приятно, но Грайс не знала, что делать ей самой. Он мягко надавил ей на плечо, заставив лечь на кровать. Его зубы сомкнулись на ее соске, и она испугалась боли. Он ведь мог сделать с ней что угодно. Однако сейчас Кайстофер делал с ее телом приятные вещи. Ей нравилось, как он ее трогает, и в то же время вдруг захотелось заплакать от того, что никто не дал ей привыкнуть к тому, что ее будет трогать, как что-то, ему принадлежащее, этот мужчина.

Кайстофер стянул с нее белье, как ни смыкала она колени, и Грайс попыталась представить, что она у врача, но получалось не очень удачно. Одной рукой он гладил ее бедра, другой сжимал грудь, и ей оставалось только закусывать кожу на запястье.

У нее еще не было мужчины, и ей ужасно хотелось, она чувствовала, что откликается на его прикосновения, между ног стало горячо и влажно.

Он не хотел делать ей больно, это точно. Его пальцы долгое время не входили в нее, гладили, чуть надавливали. Он не хотел делать ей больно, он хотел ее попробовать. В конце концов, он приобрел ее, если быть совершенно откровенной с собой. В обществе, где защищались все возможные права, декларировались все возможные свободы, Кайстофер просто выбрал ее из сотни других девушек, как вещь на И-бэй.

Совершенно неожиданно она поняла, что Кайстофер ее гладит, медленно, осторожно, от макушки и вдоль всего тела. Она только заметила, что плачет навзрыд. Как стыдно-то, расплакаться в свою первую брачную ночь. Кайстофер больше не трогал ее, он смотрел на нее с недоумением и интересом, не больше, но гладил очень осторожно.

- Успокойся, - сказал он. - Я не буду причинять тебе боль.

- Я знаю, - всхлипнула Грайс. Она ведь правда знала.

Он погладил ее по щеке, движение вышло бережное и оттого - приятное. Она поймала его за запястье, даже не думая о том, что могла бы удержать. Не могла бы, ничто не могло бы его удержать.

Под его кожей бился пульс, но по телу текла не человеческая кровь. Грайс не знала, что могла бы ему сказать. Чуть приподнявшись, она поцеловала его в губы, медленно, осторожно, пытаясь приноровиться. Если не сосредотачиваться и не невротизировать процесс - получалось сносно. От него приятно пахло этой морской водой, этой грозой, приятно, и в то же время человеческого запаха очень не хватало. Он бы дарил иллюзию безопасности.

Кайстофер ждал, пока она привыкнет, не торопил ее, но и не отпускал. Грайс ждала тоже, перед глазами мелькали картинки кровавые картинки из шоу Дайлана, и она не знала, почему подсознание выбрасывает их наружу, как прибой выбрасывает мусор, именно сейчас.

Кайстофер гладил внутреннюю сторону ее бедра, он не спешил, может быть, процесс ему даже нравился. Ласковым он не был, но грубости себе не позволял. Мог бы позволить, и это не переставало ее пугать.

Его пальцы проникли в нее, ощущение заставило ее дернуться, сжаться, но Кайстофер ее удержал. Он положил руку ей на горло, явно привычным движением, но почти тут же соскользнул к плечу.

- Не бойся, - сказал он, а потом поцеловал ее, и это нехитрое занятие снова отвлекло Грайс, и неожиданно от его движений стало приятно, хотя она думала, что никогда не сможет расслабиться. Его движения внутри были точными, осторожными, и от них все горело, и хотелось ей неизмеримо большего, чем делал он. И если еще пять минут назад ей казалось невозможными желать хоть чего-нибудь в подобной ситуации, то сейчас ее тело с готовностью откликалось на его прикосновения, и ей хотелось, чтобы он не останавливался, чтобы был еще ближе, совсем близко. Даже укус в шею, легкий, не болезненный, который он ей оставил, был на удивление деликатным. Он растравил в ней любопытство, ей хотелось узнать его, ощутить. Наверное, из-за выброса гормонов, тревога спала, ей стало хорошо и как-то спокойно от его прикосновений. К тому времени, как он поцеловал ее в третий раз, она стала совсем ручной, и ей захотелось самой гладить его, потому что она не знала, как еще действовать. Он поцеловал ее под мочку уха, и она услышала:

- Хорошо.

И тут Грайс поняла - он действительно ее приручал, ей стало унизительно и грустно. Он ведь был другого вида, он не был с ней, как мужчина с женщиной, он гладил ее, приучал к рукам, ласкал, но она была для него не больше, чем зверушка. В детстве у Грайс была мышка, и она долго не давалась в руки, и Грайс была с ней ласковой, чтобы показать мышке, что сидеть на ладони - безопасно. Но Грайс всегда могла ее раздавить, если бы захотела. Ей просто нужно было, чтобы мышка стала ее животным.