Ну привет, заучка... (СИ) - Зайцева Мария - Страница 17

И деньги от меня не принимала даже какое-то время, настырно пересылая их обратно.

И вот теперь… Это она мне так доверяет? Это она меня благословляет? Или что?

Но с ней я все же потом разберусь и выскажу, что я думаю о таком партизанском ходе!

А сейчас главная задача — притихший на кухне Алиев! Гад хитрый! Если он договорился, если он нарочно!!!

Я пошла на кухню, сжав в руке лопаточку, словно оружие, способное вдолбить в эту красивую голову хоть немного мозгов и понимания, но на входе замерла. Аслан сидел и очень мирно резал овощи. Старательно так. Не отвлекаясь ни на что. Меня это должно было бы разозлить еще больше, ишь, притаился, гад, делаеть вид, что не при чем! А сам!

Но неожиданно картина умилила. И сам Алиев, смотрящийся в нашей кухне настолько чужеродно, насколько чужеродным может быть породистый рысак в колхозной конюшне, выглядел уютно и по-домашнему. Неопасно. Нарочито неопасно.

Я опустила лопатку, молча прошла к духовке и начала доставать курицу. И решила, что, если он сейчас хоть один вопрос задаст про бабушку, то получит протвинем по пустой голове.

Но Алиев молчал, имея, наверно, звериное чувство самосохранения. Впрочем, это не удивительно, учитывая его сегодняшние смешные рассказы про занятия в зале с Дзагоевым и Шатровым.

Я их знала не особо хорошо, конечно, но пару боев по видео видела, из-за спины Татьяны Викторовны. И даже мне, полному профану, было понятно, что это очень серьезные звери. И злые. И именно они поспособствовали приземлению Аслана. И, если до сих пор, после двух месяцев занятий, он еще живой, не поломанный, и даже шутящий на эту тему, то, значит, умеет опасность чувтсвовать и вовремя уходить из-под стрелы.

Я прошла мимо него с курицей, расставила все в зале, включила первый канал, по которому скоро должны были передавать обращение президента.

Алиев встал в дверях, молча наблюдая за моими движениями. Я опять чувствовала его голодный взгляд, ежилась, смущалась. От былой уверенности и злости не осталось вообще ничего.

Подставила стул к шкафу, чтоб достать свечи. И, ощутив его рядом, так и замерла, с коробкой в руках.

Аслан молча взял у меня из пальцев свечи, положил их на стол, а меня за талию снял со стула.

Мы стояли рядом в полутьме, на лице его мелькали блики от гирлянды, в телевизоре Надя тащила Лукашина из квартиры, руки Аслана все сильнее сжимали мою талию, дыхание перехватило.

И я не выдержала, просто не вынесла взгляда его спрашивающего и обещающего, сама потянулась, немного, чуть-чуть, просто обозначая разрешение. Этого Аслану оказалось достаточно, чтоб начать действовать.

Чтоб наклониться, сжать еще сильнее, мало себя контролируя, и жадно обхватить мои губы своим ртом, сразу же врываясь, врезаясь языком вглубь.

Меня как молотом по голове шандарахнуло, ноги сразу отнялись, глаза закатились. Только и успела пальцы на его плечах сжать, забирая ткань в горсти. Аслан прижал к себе, приподнял, и в следующее мгновение я уже лежала под ним, на нашем стареньком диване, и вздрагивала от его касаний настойчивых, смелых, от его поцелуев, шепота его:

— Маленькая, маленькая такая, не бойся, я не буду, ты не хочешь? Я не буду, не буду, просто не могу больше, пиздец, не могу больше… Потрогаю просто, ладно? Пожалуйста…

И трогал, целовал, заласкивал руками своими, в бездну погружая, в огненную лаву, когда вокруг все горит. И ты горишь. И без его рук уже себя не мыслишь. Без его поцелуев. А он еще больше с ума сводит, шепчет, умоляет:

— Хочешь, просто так полежим? А? Тебе понравилось днем? Нет? Просто полежим, я тебя потрогаю, поглажу… Не бойся только. Хочу тебя, не могу просто, смотреть не могу. Больно…

Я чувствовала его напряжение, и прижимался он ко мне, между раздвинутых ног, очень даже однозначно. И неосознанно потирался твердой плотью в грубой джинсе о шов на моих домашних бриджах, не делая попытки снять в этот раз, просто прижимаясь ритмично и веско. А мне… Мне так понравилось это трение, эти удары, которые попадали туда, куда надо, прямо вот именно туда, что я, не понимая, что делаю, сама качнула бедрами навстречу, сама прижалась. Он замер, прекратив целовать, глядя на меня блестящими, отражающими огни гирлянд глазами, не веря, что я это делаю, сама. А потом прошептал, тихо и умоляюще:

— Хочешь? Можно просто… Бля… Умру сейчас… Просто потрогай, пожалуйста, пожалуйста…

И я, покоренная этим его молящим прерывающимся от желания голосом, протянула руку и потянула молнию его джинсов вниз. Сама.

Он опять толкнулся в мою ладонь уже, позволяя ощутить насколько там все серьезно. Болезненно серьезно.

— Возьми в руку, погладь, пожалуйста…

Он наклонился к моей шее, жадно всосал кожу, отпустил с причмокиванием, дыша тяжело и возбужденно.

И я погладила, с некоторым смущением и одновременно восторгом ощущая, как он становится еще больше в моей ладони. Еще под тонким трикотажем, который ужасно захотелось убрать с пути. И я это попыталась сделать, неумело и неловко дернув вниз за резинку трусов.

И тут же обхватывая ладошкой большой горячий член.

Алиев дернулся, перевел взгляд на мои пальцы, сжимающие его, потом на мое, наверняка красное от смущения лицо, и молча положил свою ладонь поверх моей. Направляя. Показывая, как надо. Я, сместившись чуть ниже для удобства, не смотрела туда, отвернулась, уткнувшись в напряженную шею парня, и только чувствуя, как он водит все быстрее и быстрее моей рукой по члену, как сильнее и сильнее колотится его сердце, как дыхание со свистом вырывается из груди, и не осознавая, что уже давно дышу ему в такт, одним с ним воздухом. Вдох-выдох, вдох-выдох… И тело мое двигается в унисон, между ног горячо и томительно, и хочется, чтоб снял уже с меня эти чертовы, так мешающие сейчас бриджи, чтоб сделал… Черт! Не знаю, что сделал, но чтоб унял эту боль, эту томную негу в низу живота, чтоб хоть пальцами провел там, где до этого, днем, проводил языком! Потому что уже этого одного хватит, чтоб опять сладко разлететься на кусочки. Потому что я с ума схожу от этих движений, скольжения своих пальцев по его члену, запахов его тела, становящихся все более густыми, все более насыщенными. И я не выдержала, куснула его в шею, сильно, со стоном, требовательно.

Он повернул ко мне напряженное лицо, прекратив движения, приподнял за подбородок, посмотрел, опять спрашивая. А я, уже не в силах терпеть больше, опять его укусила. Уже за губу. Коротко. Чтоб понял, наконец! И он понял.

Без бриджей я оказалась еще быстрее, чем до этого днем без джинсов.

Обхватила ногами его, выгнулась, когда провел пальцами по промежности, выругался, осознавая, насколько я уже готова, на секунду задержался, шепнув:

— Будет немного неприятно…

Да, черт! Я знаю! Я не дура! Читала и даже смотрела! Давай! Ощущения внизу были уже не просто томительными, жаждущими, а болезненно-давящими. Требующими. И плевать, что больно, вот плевать! Потому что необходимо! Необходимо мне сейчас!

По лицу Аслана бежали блики от мигающей гирлянды, на экране президент говорил о том, насколько нам было трудно в уходящем году, и я закричала, сжав его бедрами и выгнувшись так, что, еще чуть-чуть — и переломилась бы в талии. Боль была обжигающей, острой и необходимой. Такой нужной, такой желанной!

Аслан замер, вглядываясь в мое лицо тревожно и немного испуганно, наверно, ожидая, что я сопротивляться начну, скидывать его, но я только еще сильнее сжала, и ногти в плечи вонзила, выстонав сквозь зубы:

— Ну же! Ну!!!

И первое его болезненное движение во мне было сладким. Было словно ток по венам, по всему телу, жестко и грубо. Желанно. И с каждым толчком я прижималась еще сильнее, выгибалась, и хотела больше, больше, больше. И если б он остановился в эту минуту, я бы его убила, вот толно! И если б замедлился, беспокоясь о моем самочувствии — тоже! Потому что я умирала от каждого его движения, ощущая его всем телом, сразу, наотмашь. И не желая прекращать. Я вцепилась в Аслана ногами и руками, обняла за плечи, прижимаясь, выстанывая его имя и лихорадочные просьбы не тормозить, не останавливаться и подстегивая его этим больше и больше. Он уже не берег меня, нет жалел. Рыча, прихватывал кожу на шее и плечах зубами, облизывал скулы и губы, проникал в рот глубоко-глубоко, имея меня одновременно не только членом, но и языком, и я умирала. Сладко и долго умирала в его руках. И не хотела воскресать.