Ну привет, заучка... (СИ) - Зайцева Мария - Страница 16

Мы болтали, не затрагивая тему произошедшего, смеялись, Катя раскраснелась и стала еще более притягательной, хорошенькой до невозможности, с этими своими пушистыми длиннющими волосами, которые так и просили ласки моих рук, с румяными щечками, которые я, не удерживаясь, с удовольствием целовал, с горящими смущенно и счастливо глазками.

Я был в таком кайфе, что даже забыл на время о собственной неудовлетворенности.

И мелькало только в голове, что, когда вернусь в столицу, Даве и Шатру проставлюсь. Прям по-серьезному. Потому что, не будь их пиздюлей животворящих, я мог бы всего этого и не узнать. И не понял бы никогда, какое это удовольствие нереальное, просто гулять со своей девушкой по лесу заснеженному, ее щеки холодные румяные целовать, болтать, развлекая, шутить, только для того, чтоб услышать, как она смеется, чтоб увидеть, как ее глаза горят. Удовольствием горят. Обожанием. Кто на меня раньше так смотрел? Никто. Никогда. А это такой кайф, оказывается!

После дома мы заехали в магазин, купили елку и оставшиеся на новогодних развалах немногочисленные елочные украшения.

И потом я получил дополнительный кайф, впервые в жизни собирая и наряжая елку для своей девушки.

Черт, сколько всего нового теперь! И такое это удовольствие!

Шатер и Дава заслужили проставы. И, так уж и быть, может и их строгой правильной училке, которая не такая уж и правильная, как выяснилось, тоже цветы подарю. За то, что вовремя меня в чувство привела и мужиков своих на меня, дурака, натравила.

Раньше и не думал, что за два месяца может столько поменяться. А вот получилось. Другая жизнь у меня теперь. О прежней вообще с трудом помнится. Да и помнить-то нечего. Тусня, понты и телки. Сейчас, встречаясь со своими прежними приятелями, я даже вид не делал, что интересно с ними разговаривать. Потому что нифига не интересно. Да и времени нет.

На другое время уходит. На более важное.

17

Катя.

Я подозревала, что бабушка еще устроит мне интересную жизнь. Все-таки это я в первый раз привела (привела? я? привела???) домой парня. И у него, судя по его настрою, прямо очень серьезные намерения. По мнению бабушки, конечно. По моему мнению, его намерения вообще непонятны. Но да, серьезны. Очень. И он мне это продемонстрировал очень даже ярко…

Так, не думать! Не вспоминать, нет!

Почувствовав, как живот опять скрутило сладкой судорогой от одних только воспоминаний о том, что он сделал со мной днем, я досадливо прикусила губу и метнула на Аслана злой взгляд.

Сидит, как ни в чем не бывало, пялится на меня по-разбойному совершенно! А мне стыдно, стыдно, стыдно!!! И особенно стыдно от того, что каждую, буквально каждую секунду думаю об этом. Вспоминаю.

И переживаю. Словно заново переживаю.

И он это видит. И понимает!

Конечно, у меня щеки, наверно, как помидоры красные! И руки дрожат, хоть и стараюсь отвлечься, делом заняться. Но как это можно? Как можно отвлечься? От него? Когда — вот он, рядом сидит, всю нашу маленькую кухоньку собой занял! И тесно мне здесь, душно, и хочется сбежать подальше, пряча лицо от стыда за свое поведение!

А он смотрит! И смотрит! И смотрит! И ощущается это практически так, как и днем, когда… О, черт! Не думать! Не вспоминать!

А бабушка! Бабушка-то почему такая спокойная? Как он, волчара серый, хитрый, смог убедить ее? Понравиться? Или это дар у него такой? Всем женщинам нравиться? Под кожу залезать? В душу?

Это он со мной только грубый был, злой, настойчивый. А с другими-то я этого не замечала. Хотя, там ему, наверно, не приходилось трудиться. Чего трудиться, когда и так все хорошо… И со мной теперь у него все хорошо… Добился, хитрый волк. Или нет. Не волк. Кот. Наглый, настойчивый. Из тех, которым отказываешь, откидываешь от себя, отбрасываешь, по носу бьешь, а потом — один момент отвлечения, забывчивости — и вот он! Уже на коленях! Уже устроился так, словно всегда здесь был! Словно я — его собственность! Без вариантов!

Вот и теперь: сидит себе на кухне, маленькой, бедной, самой обычной, каких, наверно, и не видел никогда в жизни своей сытой, не заходил никогда в такие квартиры… А вот поди ж ты! Сидит себе, режет овощи, словно всегда здесь был! Словно каждый день приходил, с бабушкой моей разговаривал, смеялся, шутил. И на меня смотрел. Черно и горячо. Жадно и жестко. С обещанием. Того, что будет непременно. И от этого взгляда мне еще жарче, еще тяжелее в теле, и ноги подгибаются, и мозги плавятся, и голову дурит воспоминаниями острыми, душу прошивающими… Как обнимал меня, как трогал. Там. Неприлично, неправильно. Но так сладко, так хорошо… Как тело мое глупое отвечало, дрожало, с ума сходило… Как на части разлеталось. И сейчас еще, кажется, не собралось воедино!

Как целовал он меня потом, в губы, глубоко, настойчиво. Пользуясь моей растерянностью, помешательством моим. Не временным, нет! Судя по состоянию теперешнему — постоянным. На нем помешательством.

Я не запомнила, как мы гуляли потом. Не запомнила, что говорил, как обнимал, как смешил. Только ощущения остались от этого дня. Горячие и стыдные, обжигающие и легкие, с привкусом перца, пряных нот мартини и новогодней мишуры. Дикая мешанина.

И теперь нам бы поговорить все же. Наверно, надо. Хоть он и сказал еще в машине, ошеломил признанием. Но после этого… Хотя, теперь я на его поведение в машине по-другому смотрела. Понимала, почему отпустил.

Не понимала другого.

Почему в доме не довел дело до конца. Я же не была против! Я же даже и в машине еще не была против! Почему остановился? Что помешало?

Если бы не нравилась, не понравилось мое тело, мой вкус, то не стал бы потом так себя вести. Привез бы домой, и все на этом. Однако, нет. Сидит рядом, делает вид, что режет овощи, ведет себя весело и спокойно. И смотрит! Мамочка моя, как смотрит! Я же от одного его взгляда с ума схожу!

— Катенька, я пошла!

Голос бабушки раздался уже из прихожей, и я не поверила сначала услышанному. Это как? Это куда? Это зачем? Бабушкаааа!!!

— Куда?

Я выбежала следом, и глаза мои, наверно, были, как у испуганного суслика, на пол лица.

— Как куда? — удивилась бабушка, поправляя платок перед зеркалом, — я же говорила тебе, меня Мария Петровна из соседнего подъезда пригласила Новый год отмечать. С утра еще.

— Аааа… А я?

Я, честно говоря, вообще не помнила, чтоб бабушка мне что-то такое говорила, но, вполне возможно, что под впечатлением от появления Алиева, могла и упустить просто.

— Ну… Я думала тебя позвать, но тебе неинтересно будет там с нами, бабками старыми, вы уж, молодежь, сами, без нас. С наступающим, маленькая моя!

Бабушка обняла меня неожиданно крепко, прижалась и, прошептав:

— Он — хороший мальчик, будь счастлива, маленькая, — вышла за дверь.

Оставив меня стоять в полном обалдении посреди крошечного коридора, с лопаточкой в одной руке и прихваткой в другой.

Я посмотрела еще какое-то время на дверь, все еще не веря в произошедшее, потом мелькнула мысль, что я что-то упустила, и Алиев каким-то образом сумел договориться с моей бабушкой за моей спиной… Но когда? Как?

И что мне теперь делать со всем этим?

Я покосилась на дверь кухни, где было подозрительно тихо.

Затаился, гад хитрый! Внезапно мне стало немного обидно, что он, настойчивый кот, сумел так быстро договориться с бабушкой, и она оставила меня с ним наедине встречать Новый год! Вот как так?

Нет, бабуля у меня, конечно, очень даже передовая, и, если б не она и не ее железная воля и характер, неизвестно, как бы я оправилась от смерти мамы, она тогда меня буквально вывезла, сама крепясь и не позволяя себе расклеиваться. Это перенапряжение потом дало о себе знать, уложив мою несгибаемую бабулю на полгода на больничную койку с инсультом и его последствиями. Да и сейчас она выглядела пока еще не такой бодрой, как до смерти мамы и болезни, но работала над собой. И меня отпустила в Москву спокойно, сказав, что мне, с моими способностями, надо пробивать себе дорогу в столице.