Дом Земли и Крови (ЛП) - Маас Сара - Страница 81

Отец зарычал, но Рун повесил трубку.

Глава 27

Улицы были заполнены Ванирами, струящимися из все еще взорванного Белого Ворона, и все они искали ответы на вопросы о том, что случилось. Различные легионеры, Фейри и члены вспомогательной стаи возвели баррикаду вокруг площадки, гудящую, непрозрачную магическую стену, но толпы все еще сходились.

Хант посмотрел туда, где рядом с ним шла Брайс, молчаливая, с остекленевшими глазами. Босая, понял он.

Как долго она была босиком? Должно быть, она потеряла туфли во время взрыва.

Он раздумывал, не предложить ли ему снова взять ее на руки или долететь до ее квартиры, но она так крепко обнимала себя руками, что у него возникло ощущение, что одно его слово разрушит ее мир.

Взгляд, которым она одарила Руна перед тем, как уйти… заставил Ханта порадоваться.

Да помогут им боги, когда завтра принц прибудет в галерею.

Швейцар Брайс вскочила со своего места, когда они вошли в чистый вестибюль, и спросила, все ли с ней в порядке, была ли она в клубе. Она пробормотала, что с ней все в порядке, и оборотень окинула Ханта пристальным взглядом хищника. Заметив этот взгляд, она помахала ей рукой, нажала кнопку лифта и представила их друг другу. Хант, это Маррин; Маррин, это Хант; он останется со мной, к сожалению. Затем она вошла в лифт, где ей пришлось прислониться к хромированным перилам, словно она вот-вот могла упасть в обморок…

Хант протиснулся внутрь через закрывающиеся двери. Кабина была слишком маленькой, слишком тесной для его крыльев, и он держал их близко, когда они взлетали вверх….

Голова Брайс поникла, плечи втянулись внутрь…

— Почему ты не хочешь сделать переброс? — выпалил Хант.

Двери лифта открылись, и она прислонилась к ним, прежде чем выйти в элегантный кремово-кобальтовый коридор. Но она остановилась у двери своей квартиры. Затем повернулась к нему.

— Ключи были у меня в сумочке.

Ее сумочка теперь лежала в развалинах клуба.

— У швейцара есть запасной ключ?

Она утвердительно хмыкнула, глядя на лифт так, словно это была гора, на которую надо было взбираться.

Маррин добрую минуту колотила Ханта по яйцам, проверяя, жива ли Брайс в коридоре, спрашивая в домофон холла, одобряет ли та, на что он поднял средний палец.

Когда Хант вернулся, он увидел, что она сидит, прислонившись к двери, задрав ноги и раздвинув их так, что видны были ярко-розовые трусы. К счастью, камеры в холле не могли видеть под таким углом, но он не сомневался, что оборотень наблюдала за ними, пока Хант помогал ей подняться на ноги и вручил запасные ключи.

Она медленно вставила ключ, затем приложила ладонь к заколдованной подушечке рядом с дверью.

— Я ждала, — пробормотала она, когда щелкнули замки и зажегся тусклый свет в квартире. — Мы должны были совершить переброс вместе. Мы собирались через два года.

Он знал, кого она имеет в виду. Причина, по которой она больше не пила, не танцевала и не жила своей жизнью. Причина, по которой она должно быть сохранила этот шрам на своем красивом, гладком бедре. Огенас и все ее священные знали, что Хант чертовски долго наказывал себя после колоссальной неудачи, которая произошла в битве при горе Хермон. Даже когда его пытали в подземельях Астери, он наказал себя, сдирая кожу с собственной души так, как не смог бы ни один имперский дознаватель.

Так что, возможно, это был глупый вопрос, но он спросил, когда они вошли в квартиру:

— Зачем же теперь ждать?

Хант вошел внутрь и хорошенько рассмотрел то место, которое Квинлан называла своим домом. Квартира со свободной планировкой выглядела хорошо снаружи через окна, но внутри …

Либо она, либо Даника украсили ее, не жалея никаких средств: белый диван с глубокими подушками стоял в правой трети большой комнаты, перед кофейным столиком из потертого дерева и массивным телевизором на резной дубовой консоли. Обеденный стол из затемненного стекла с белыми кожаными креслами занимал левую треть помещения, а в центре располагалась кухня — белые шкафы, хромированные приборы и белые мраморные стойки. Все это было безупречно чистым, мягким и гостеприимным.

Хант рассматривал квартиру, стоя как багаж у кухонного бара, в то время как Брайс пробиралась по коридору из светлого дуба, чтобы освободить Сиринкс оттуда, где она вопила из своего ящика.

Она была уже на полпути по коридору, когда сказала, не оглядываясь,

— Без Даники… мы должны были сделать это вместе, — повторила она. — Коннор и Торн собирались стать нашими якорями.

Выбор якоря во время переброса был главным — и глубоко личным выбором. Но Хант отбросил мысли о кислом лице правительственного служащего, которого он назначил, так как у него, черт возьми, не осталось ни семьи, ни друзей, которые могли бы его поддержать. Не тогда, когда его мать умерла всего несколько дней назад.

Сиринкс метнулась через всю квартиру, стуча когтями по светлому деревянному полу, тявкая, когда она запрыгнула на Ханта, облизывая его руки. Каждый из возвращающихся шагов Брайс тянулся к кухонному столу.

Молчание давило на него настолько, что он спросил,

— Вы с Даникой были возлюбленными?

Два года назад ему сказали, что это не так, но друзья не оплакивали друг друга так, как Брайс, казалось, полностью закрылась каждую частичку себя. Так же, как он поступил с Шахар.

Стук падающих в жестянку крошек заполнил всю квартиру, прежде чем Брайс опустила миску, и Сиринкс, оставив Ханта, наполовину набросилась в нее.

Хант повернулся на месте, а Брайс обошла кухонный стол и распахнула огромный металлический холодильник, чтобы осмотреть его скудное содержимое.

— Нет, — ответила она ровным и холодным голосом. — Мы с Даникой не были такими. — Она крепче сжала ручку холодильника, костяшки пальцев побелели. — Мы с Коннором… я имею в виду Коннора Холстрома. Он и я… — Она замолчала. — Это было сложно. Когда Даника умерла, когда они все умерли… во мне погас свет.

Он вспомнил подробности о ней и старшем из братьев Холстром. Итан тоже не был там той ночью — и теперь был вторым в стае Амелии Рейвенскрофт. Жалкая замена тому, чем когда-то была стая Дьяволов. Этот город тоже кое-что потерял в ту ночь.

Хант открыл рот, чтобы сказать Квинлан, что он все понял. Не только сложные отношения, но и потерю. Проснуться однажды утром в окружении друзей и своей возлюбленной и закончить день их смертью. Он понимал, как это грызет кости, кровь и саму душу человека. Как и то, что ничто не могло исправить этого.

Как она отказалась от алкоголя и наркотиков, как отказалась от того, что любила больше всего — от танцев, — и все равно ничего не могла исправить. Но слова застряли у него в горле. Ему не хотелось говорить об этом двести лет назад, и уж точно не хотелось говорить об этом сейчас.