Опасное задание. Конец атамана (Повести) - Танхимович Залман Михайлович - Страница 31

«Что там может быть?» — подумал Куанышпаев. Приподнялся на стременах и заметил, как тропу, по которой он гнал иноходца, пересекли следы. Пригляделся к ним и определил, что совсем недавно здесь прошел небольшой отряд. Кое-где еще не поднялась примятая конями трава. В отряде было шесть всадников. Седьмой конь шел налегке. И это тоже определил без труда Саттар.

Выхватив карабин и передернув затвор, он осторожно двинулся по следам. Решил все же узнать, над чем кружит воронье. И когда спустился в небольшой ложок, неожиданно наткнулся на лежавшего в утоптанной зелени человека. Соскочил с коня, наклонился над ним и уже не мог отвести взгляда от его продолговатого, искаженного гримасой боли лица, от седого клока в густых и черных, как сажа, волосах, от лохматых бровей, коротких, похожих на пучки.

«Кабир, друг! — узнал Саттар убитого. — Кто же это так истерзал тебя, язык вырвал… Кто?» — А сам уже знал, вернее догадывался, кто это сделал.

Ведь в разговоре Алдажар Чалышев и Махмут Ходжамьяров упоминали про Юлдашева, захваченного с винтовками. Но мало ли Юлдашевых на белом свете? Ему тогда и в голову не пришло почему-то, что захваченный вместе с однопалым Оспаном уйгур и есть Кабир.

Значит, это однопалый пробежал здесь и оставил за собой кровавый след.

Всем существом Саттара овладело острое желание влепить однопалому пулю в сердце за то, что он убил Кабира. Или вот так же вырвать ему его змеиный язык.

А солнце ползло и ползло на кручу неба. Оно уже лизнуло жарким полымем степь, сглотнуло с густых трав всю росу, и травы ответили на это звоном кузнечиков, писком мошкары, пением жаворонков.

Саттар слышал, как заливаются в бездонной голубизне трепетные комочки, ощущал идущий от нагретой земли тугой жар, но согреться, унять озноб никак не мог. И все старательнее запахивал, подтыкал под себя полы полушубка, накинутого на него Кабиром поверх рваного одеяла. В юрте за ночь выстыло так, что стучали зубы. У ее полога тускло поблескивал снег. За юртой бесновался и крепчал буран. Его рев раскалывал голову, и она болела невыносимо и остро. Ломило ноги, руки. Страшная болезнь пришла внезапно и свалила Саттара. Тиф пришел, сыпняк — так зовут в народе эту болезнь. И когда она приходит, ничего не остается другого, кроме как умереть. И Саттар наверняка бы умер тогда. Но он лежал в тифу не один. Рядом был Кабир, сжигаемый этой же болезнью. Ползком добирался Кабир до очага, разжигал в нем огонь, грел воду и поил его, Саттара, кипятком, заваркой из трав, укрывал своим полушубком, а после долго отлеживался в углу, набираясь сил. Но как только приходил в себя, опять полз к очагу.

Три года до этого жил Саттар с Кабиром под одной крышей, одни и те же отары Оспана Итпаева пас, из одного казана ел.

И все, что было пережито с Кабиром, вспомнилось вдруг, вошло в самое сердце, не оставив там места ничему другому. И тихие вечера, повитые горьковатым дымом костра, вспомнились, и неторопливые беседы, которые вел с другом. Побрехивание собак и ночные шорохи, тюльпаны, от которых горела степь, будто подожженная вся разом.

А сейчас Кабир мертвый, раскинув руки, лежит в траве. У него отрезан язык, выколоты глаза. Однопалого работа.

Тяжело, с усилием провел Саттар по лицу ладонью, шагнул трудно к коню, расседлал его, стреножил и долго ходил, искал, выбирая небольшое местечко в огромной степи. Когда нашел его, стал рыть могилу. Без лопаты это сделать было нелегко. В ход пошли нож, солдатская манерка и даже завалявшийся в сумах обломок подковы. Иногда, выгребая землю, Саттар думал о тех, кто ждет его возле согры. Но бросить, не похоронить друга он уже не мог.

К обеду могила была вырыта как положено, с нишей в боку. Вытерев мокрую шею подолом прилипшей к костлявым плечам потемневшей от пота рубахи, Саттар опустил Кабира в яму, уложил в нише головой на запад, вылез наверх, сгреб ногами в могилу землю, прихлопал ладонями образовавшийся холмик, подравнял его, сходил к горному прилавку, притащил оттуда небольшой камень, водрузил у изголовья Кабира и решил прочесть молитву над его прахом. Когда уже опустился на колени, с ужасом обнаружил, что не знает, какую молитву полагается читать над умершим. Да и вообще ни одной из молитв, оказывается, он не знает целиком. Как ни напрягал память Саттар, как ни мучился, кроме отдельных, не связанных между собой слов, ничего вспомнить не мог.

«Не молитву, так хоть просьбу выскажу», — подумал Саттар и зашептал:

— Ва, расул-алла, всемогущий повелитель, возьми душу бедного Кабира к себе, — при этом он широко открывал рот и глядел вверх: — А все же ты плохо сделал, алла, что не помог Кабиру, не ударил молнией однопалого Оспана. Хороший был человек Кабир, хоть и не казах, а уйгур. Очень хороший. А ты не помог, — ожесточась, Саттар заговорил громче, лицо у него сделалось злым, колючим. Он даже замахал над головой кулаками, выкрикивая угрозы и проклятия. Только когда отвел душу как следует, поднялся, отряхнулся, поймал коня, заседлал и неторопливой иноходью погнал его дальше.

Через некоторое время в глухом распадке увидел за невысокой, сложенной из сырца стеной крыши построек и рядом несколько юрт.

С трудом раскрыла Айслу глаза и все вспомнила. В крыше сарая зияла дыра. Виднелось небо. Лучи света плотным косым пучком падали на деревянный остов старой седелки, лежавшей на земле, на обломок сопревшего хомута и на висевшее над ним серое облачко.

Айслу вгляделась в облачко. Это были тучи блох. Значит, она заперта в какой-то заброшенной конюшне. На Карое таких конюшен нет. Куда же привез в таком случае ее отец? Что он теперь с ней сделает?

Тихо постанывая от острой боли в боку, пересиливая головокружение, Айслу доползла до двери и приникла к щели. Но щель совсем крохотная, в нее виден только сложенный из сырца высокий дувал. Он рядом, в нескольких шагах. Айслу поползла вдоль стены и попыталась дотянуться до небольшого окна с выбитыми шинками, но оно было высоко. Ниже окна внутрь высунулся наполовину саманный кирпич. Айслу, стиснув зубы, стала его расшатывать, и, когда выбилась из сил и решила, что ничего не получится из ее затеи, кирпич зашатался. Она вытащила его и приникла к дыре. Большой двор, уходивший в стороны, кишмя кишел вооруженными людьми. Одни из них сидели у костров и что-то варили, другие сбились в кучи, разговаривали, смеялись. Были здесь казахи и уйгуры, дунгане и русские. Даже китайцы были. Эти держались особняком. Вдоль забора привязаны заседланные кони. Посредине двора на каком-то возвышении стоял отец. На нем поверх легкого халата офицерский ремень с большим деревянным корытом на боку. Айслу знала, что это револьвер и называется он маузер. Рядом с отцом Салов. Купец тоже нацепил на себя маузер, и от этого еще ниже опустилось его кривое плечо.

Отец, видимо, собрался говорить и поднял руку. Сидевшие у костров повернули в его сторону головы. В это время во дворе показался верховой. Айслу сразу узнала его. Это был работающий вместе с Махмутом милиционер Саттар Куанышпаев.

Сердце у Айслу тоскливо сжалось.

«И этот здесь… А если он что-нибудь сделал с Махмутом? Вдруг застрелил?»

Куанышпаев слез с коня и протянул отцу бумагу. Отец стал ее читать, и у него поползли кверху брови. А все, кто находились во дворе, привлеченные появлением нового человека, потянулись к возвышению и загородили Саттара. Теперь Айслу видела только их спины и стоявшего на возвышении отца. Когда брови у него доползли до кромки лба, он наклонился и спросил отрывисто, зло:

— Почему поздно привез письмо князя?

Что ответил Куанышпаев, Айслу не расслышала.

— Князь велит к вечеру брать Лесновку, а ты бумагу только к вечеру привез. У тебя что, конь захромал? Не вижу. Не на хромом приехал, — развел отец руки.

— Друга убили. Могилу копал ему. Хороший был друг, — услышала Айслу.

— Кто велел это делать? — выкрикнул отец. — Ты не джигит, тебя, как собаку, надо плеткой отстегать, стрелять тебя надо, — закричал он еще сильнее и схватился за коробку на боку.