Опасное задание. Конец атамана (Повести) - Танхимович Залман Михайлович - Страница 56

Оттого, что сознание еще совсем не угасло, Избасару становится страшно от такой беспомощности.

Он каким-то крошечным уголком мозга понимает еще: не ловцы это шумят у дома Ибрая, а ревет Каспий. И это он бросает реюшку с одного гребня на другой. Реюшку же надо обязательно держать поперек валов. От этого зависит все. Но ни Ахтан, ни Кожгали не умеют вести лодку по таким волнам, а Ян лежит под брезентом. Он тоже не может.

И еще знает Избасар: следующая, похожая на гору волна, если не встретить ее как положено, перевернет реюшку.

Возможно, никогда в жизни не приходилось Избасару Джанименову делать ничего труднее, чем то, что он сделал в этот раз. Он открыл глаза и с усилием поставил реюшку поперек крутого, как хребет, вала.

— Ты, однако, заснул, Избаке? — Кожгали глядит на Избасара и видит, как он устал. Еще бы: в начале трое суток пекло и ни глотка воды, затем вчерашняя бессонная ночь, а теперь шторм.

Дать бы надо поспать Избасару хоть немного, пусть отдохнули бы у него руки. Вон какие на них вздулись толстые жилы. Но очень уж сильно бросает реюшку, даже сердце заходится. И волны как будто свернули с дороги. Может, не туда бежит лодка. Как узнать? В степи — там все видно, а если кругом одна вода?

— Избаке, нельзя спать, — трясет Кожгали за плечо Избасара… — Дорогу, думаю, спутали.

Но Избасар отстраняется от Кожгали. Он хочет урвать от сна хотя бы еще секунду. Самую сладкую из всех, потому что в юрту к нему входит как раз Дамеш. А он так давно не видел ее. Уже несколько лет не видел, и все эти годы сердце его тосковало по девушке все сильнее и сильнее… Еще красивее стала Дамеш, еще стройнее. Только глаза и улыбка прежние. И голос тоже прежний. Он как колокольчик на шее резвого сосунка. Вот Дамеш приостанавливается на миг у двери и стоит как бы пронизанная солнцем. Затем она откидывает за спину косы:

— Ты устал, Избаке. Выпей кумыса, дорогой. Я сама его приготовила, — и протягивает большую чашку.

Никогда не пил в жизни такого пахучего и острого напитка Избасар.

— Спасибо, Дамеш… Только не уходи так скоро. Ты же слаще…

— Нельзя спать, Избаке, — давит на плечо Кожгали. — Пропадем, если спать будешь.

Избасар последним усилием воли вскидывает голову и трет ладонью лицо.

— Не выдержишь, Избаке, опять уснешь, а больше кто лодку вести будет? — вздыхает Кожгали.

Избасар озирается. Каспий совсем стал седым. Он закрылся пеной. И не волны уже, а огромные, бутылочного цвета горы подкатываются под реюшку, кипят. Если вытянуть руку, можно, кажется, зацепиться за темные клочковатые тучи. За кормой режет небо синеватая молния, вслед, как бы пристреливаясь, раскатисто бьет гром. Приближается гроза.

— Ты не давай мне спать, Кожеке, толкай, когда глаза закроются, — кричит Избасар в самое ухо Кожгали и ставит лодку наискосок волне, затем, улучив момент, круто меняет курс. Никакая моторка теперь не станет догонять лодку, можно поворачивать на Ракуши.

— Ладно, буду толкать, — соглашается Кожгали, и вскоре его рука на плече Джанименова.

— Избаке!

— А-а.

— Опять спишь?

Так пять, десять, двадцать, сто раз, будто ошалелый, вскидывал голову Избасар.

— Перевернет нас сейчас. Ой-бой! — кричал, хватаясь за что попало, Кожгали, когда реюшка летела в провал между огромными черными горами.

— Не перевернет, — еще громче кричал всякий раз Избасар, но шторм глушил его крик. Реюшка выбиралась из провалов и опять со скрипом лезла на следующую крутую вершину горы, покрытую пеной, как ледником! «Не расшатало бы ледку», — с опасением прислушивался к скрипу реюшки Джанименов. Он давно вел ее на сближение с берегом. Но берег не показывался, и было неизвестно, вечер уже или еще утро.

— Избаке! Спишь?

Уже не один, а несколько толчков нужно, чтобы Избасар понимал, где он и что от него хочет Джаркимбаев.

— А-а.

— Гляди!

День и без того серый начал еще больше тускнеть.

«Неужели вечер уже?»

Когда почти стемнело, вскочил Ахтан.

— Вода, Избаке, вода. Течь где-то!

— Вычерпывайте, ищите щель, затыкайте, — изо всей силы закричал Джанименов и еще круче переложил румпель.

«Совсем, однако, дорогу потерял», — подумал испуганно Кожгали, хватая черпак. Вдвоем с Ахтаном они принялись выплескивать воду. Но она не убывала почти.

«Если течь усилится хоть немного еще — тогда конец», — думал Избасар и вглядывался в сумерки, надеясь увидеть берег.

Снова вскочил Ахтан и кинулся к Мазо, затем к Избасару как раз, когда реюшку бросило на гребень. Упав, Ахтан ударился лицом о борт. Из носа и рассеченного подбородка у него хлынула кровь.

— Яна бинт сорвал. Совсем ему худо. Еще бинт есть?

— Бери вон там!

Лодка опять на гребне. Избасар успел заметить впереди белую стену брызг. Там все кипело. Оттуда шел рев.

«Камни, приставать нельзя. Но откуда здесь могут быть камни?» — и Джанименов на миг растерялся. Реюшку потащило на белую стену. Сейчас в ней уже можно было различить темные мигающие бугры.

— Руби, Ахтан, мачту, руби! — закричал Избасар, но видя, что тот не понимает, погрозил кулаком и, схватив топор, кинул ему. — Руби!

Несколько взмахов — и мачта вместе с парусом за бортом.

Реюшка завалилась набок, чиркнула по волне обломками реи, выровнялась и замедлила ход, даже остановилась. Мачта, видимо, зацепилась за что-то и держала ее, как якорь.

Вот новый шипящий гребень. С его высоты Избасар разглядел, что стена прибоя впереди обрывалась, значит, там горловина, дальше бухта. Но как войти в нее?

Еще большая волна сорвала с места реюшку. С боков выросла скала. Только тут Избасар разглядел, что это разбитый остов какой-то баржи, выброшенной сюда штормом. Маслянистый, в тучах брызг, он то исчезал в пучине, то выныривал из нее. Даже с расстояния в несколько десятков саженей было жутко смотреть на ее острые ребра, способные, как скорлупку, расплющить, раскромсать и не такую реюшку.

Избасар бросился к якорю. В этот миг исчез ветер. Не стих, не ослаб, а исчез, будто его отгородили высокой стеной.

— Прошли, Избаке! — обрадованно закричал Кожгали.

— Нет! Держись! Все держитесь! — заорал в ответ изо всей мочи Избасар. Огромная, светящаяся голубоватым светом волна подхватила лодку и швырнула на баржу. Избасар выронил якорь, не удержался, его ударило головой об обломок мачты. И все вокруг для него раскололось. И море, и небо. Все.

Очнувшись, Избасар какое-то время не мог понять, где он, что произошло. Откуда-то сверху хлестала вода, и кто-то тяжелый бился в стену рядом. Стена содрогалась от ударов, а над ней, высоко в небе, бежала луна. И все вспомнилось. Избасар вскочил, но от резкой боли в затылке свалился на прежнее место, за огромный, стоявший торчком ящик. Через него перехлестывали волны — вот, оказывается, откуда вода. А рядом, нелепо задрав нос, на одном из ребер баржи зависла реюшка. В ней кто-то копошился.

Избасар дотронулся до затылка рукой, затем поднес руку к глазам. Она была темной и липкой. Тогда он позвал:

— Ахтан! Кожеке!

— Живой! — послышался в ответ обрадованный вскрик Ахтана.

— Где Кожгали?

— Тебя ищет. Давно ушел. Иди скорее, Кожеке, помогай!

— Где Яна?

— Тут… Помогай, говорю!

Избасар, с трудом пересиливая головокружение, по узкой наклонной обшивке остова баржи добрался до реюшки. Волны захлестывали ее через завалившуюся корму, там на связке сетей лежал Мазо.

— Как он?

— В воду упал. Я вытащил. Потом Кожеке пришлось вытаскивать. Наш Кожеке совсем не умеет плавать, — зачмокал сожалеюще Ахтан. И ничего больше не стал пояснять.

Избасар представил, как все это происходило, и положил руку на плечо Мухамбедиеву.

— Чабан, Без моря жил, — сказал он тепло, будто оправдывал Кожгали.

— А мы напугались как, — поняв, что означает этот жест и к кому он относится, воодушевился Ахтан. — Смотрим везде, тебя нет. А ты рядом тут. — И он тоже хватал Избасара за плечи, тискал, хлопал по груди, по бокам. — Все живые, а?