Собирая воедино (ЛП) - Рид Калия - Страница 58

Я все ждала, когда они скажут, что это все просто дурацкая шутка. Ждала, когда медсестра войдет в палату с плотно завернутым свертком в руках.

Этого не произошло.

Доктор встал. Писк усилился.

— Виктория, — тихо сказал он. — Мне нужно, чтобы вы успокоилась.

Я не могла, да и как он мог ожидать от меня этого? Мой ребенок был мертв.

Все пропало.

Он разговаривал с моей мамой. Но, опять же, их голоса звучали приглушенно.

Он позвал медсестру. Она вбежала внутрь и через несколько секунд доктор ввел мне в капельницу лекарство.

— Нет, — простонала я. Губы начали дрожать. — Мой ребенок…

Но мои слова исчезли, и я скользнула в темноту.

Отдайте мне моего ребенка. отдайте мне моего ребенка, отдайте мне моего ребенка…

***

Меня выписали из больницы через три дня. Мне пришлось ходить по палате, доказывая доктору, что шрам от кесарева сечения заживает правильно. Каждый раз, когда он пытался заговорить о моей потере, я выпроваживала его из палаты.

Я не хотела этого слышать. Я едва заставляла себя жить час за часом.

В тот день, когда я собирала вещи, я чувствовала себя оцепеневшей. Мой брак рухнул. Был муж, который, по словам доктора, умер.

Я потеряла ребенка.

И у меня было…у меня было кое-что еще. Из моей памяти оказался вырезан и украден огромный кусок моих воспоминаний. Но мне было все равно. Если они пропали, я, вероятно, не смогла бы справиться с ними. Была причина, по которой они исчезли.

Готовясь к выписке, я сказала маме, что она может забрать цветы себе или отдать кому-нибудь. Я не могла смотреть на них. Отказывала каждому посетителю, кроме мамы или Рэне. Мама хотела отвезти меня домой, но я сказала ей, что меня заберет Рэне. Не могла вынести еще одного жалостливого взгляда моей матери.

Я уехала одетой в пижаму и с разбитым сердцем. Дышала сквозь боль и пыталась убедить себя, что это пустяки. Я отказывалась смотреть на швы.

Ничего серьезного.

Ничего серьезного.

Ничего серьезного.

Всю дорогу до своего дома я чувствовала оцепенение. Смотрела на здания и людей, но не видела ничего. Все было в черно-белом цвете.

Весь мой мир был уничтожен. Казалось несправедливым, что все остальные будут так… счастливы. Почему они не страдают со мной? Почему не могут ощущать мою боль? Когда это прекратится?

Ничего серьезного.

Ничего серьезного.

Ничего серьезного.

Чем дольше я мысленно проговаривала это, тем лучше себя чувствовала. Я закрыла глаза и представила свой беременный живот. Это была хорошая мысль, и на секунду я смогла вздохнуть.

Рэне с мамой сошлись в одном: они не хотели, чтобы я оставалась в этом доме. Но я хотела: все в этом мире было у меня отнято, но только не дом. Рэне изо всех сил пыталась заставить меня передумать, но я не поддалась.

Мы въехали на подъездную дорожку. Открыв глаза, я уставилась на дом. Я видела дом и больше ничего.

Когда открыла входную дверь и вошла в фойе, внутри стояла мертвая тишина, но меня чуть не повалил с ног запах хлорки. Можно было услышать, как упала булавка. Это была неестественная тишина, которая наступает после чего-то ужасного.

Дом был пуст, повсюду стояли коробки. Мама сказала, я собиралась выставить дом на продажу и уехать. Я даже представить себе не могла, как это делаю. Мы с Уэсом построили это место, чтобы создать прекрасную семью. С чего бы мне переезжать?

Рэне схватила меня за локоть.

— Ты в порядке?

Я осторожно стряхнула ее руку и слабо улыбнулась.

— Все хорошо. Но нам нужно включить телевизор или радио, а то тут слишком тихо.

— Все уже упаковано, но мы могли бы посмотреть какие-нибудь видео на ноутбуке.

Я поднялась по ступенькам, ненавидя этот дом за его пустоту. Мысленно я слышала мужской голос и смех. Он эхом раздавался в фойе, от чего меня начинало трясти.

— Нам стоит распаковать кое-какие коробки.

Когда Рэне не ответила, я остановилась и оглянулась на нее через плечо.

— Давай будем двигаться постепенно.

Я не ответила. Мы вошли в главную спальню. Она была полностью пустой. Жалюзи были открыты. Солнечный свет заливался внутрь и бежал по полу. В воздухе заплясали пылинки.

— Где мои вещи?

— Понятия не имею. Многие вещи были упакованы и готовы к отъезду. Мы спросим твою мать.

Этого должно было хватить, чтобы переступить черту, но я твердо решила остаться. Я бросила сумку в центре комнаты. Между мной и Рэне повисло неловкое молчание.

Она прислонилась к дверному проему, глядя на меня.

— Ты не должна оставаться здесь. Ты можешь поехать домой ко мне. Или остаться с…

— Мой дом здесь. Я должна остаться здесь.

В итоге Рэне пробыла со мной до полуночи. В конце концов я уговорила ее помочь мне распаковать несколько коробок. Полотенца. Несколько тарелок и столовых приборов. Одеяло. Она предложила остаться со мной на ночь, если мне это было необходимо.

Я настояла на том, что хочу побыть одна.

— Ладно, — вздохнула она. — Полагаю, мне пора. Я подумала, что могла бы приходить сюда каждое утро какое-то время. Мне нужно зайти в цветочный магазин на несколько часов, но я могу вернуться около пяти или шести. Я поговорила с твоей мамой, и она согласилась остаться с тобой после обеда.

— Ты не обязана это делать. Я в порядке.

Рэне вздохнула и схватила сумочку.

— Нет, ты не в порядке. Я буду приходить в независимости от того, нравится тебе это или нет.

— Чем ты мне поможешь, приходя сюда каждый день?

— Я…

— Ничем, — перебила ее. — Мне просто нужно побыть одной.

— Знаю…но не хочу оставлять тебя в одиночестве. Я беспокоюсь о тебе.

— Мне нужно побыть одной. Несколько дней, хорошо?

Она долго смотрела на меня, и наконец согласилась.

— Но в конце недели я приду. Несмотря ни на что.

А потом она ушла.

В этом не было смысла. Именно сейчас мне необходимо было опереться на чье-то плечо. Но я была погружена в горе и боль, и просто хотела побыть одна.

Мгновение, чтобы попытаться все обдумать.

Этой ночью стояла гробовая тишина. Я спала в центре комнате, слепо уставившись на экран ноутбука, по которому шел какой-то фильм. В ушах у меня заболело, потом зазвенело, и вскоре я услышал отдаленные крики.

В конце концов я сдалась. Прошла по коридору и вошла в детскую комнату. Меня мгновенно охватил покой. Занавески были открыты, впуская в комнату лунный свет. Вдоль стены стояли коробки. Детская кроватка была слегка сдвинута, но матрас лежал снаружи, прислоненный к стене.

Это казалось мне неправильным. Хотелось, чтобы все было как надо. Мне хотелось войти и увидеть прекрасную комнату, ожидающую появления маленького ребенка.

Я включила свет, задернула занавески, и приступила к работе. Распаковала все коробки. Развесила вещи. Положила матрас на место. Кресло-качалку поставила в угол. Набросила на спинку стула вязаный желтый пледик. На стол для пеленания положила подгузники и расставила лосьоны. Я пока не могла ничего повесить на стену, так как понятия не имела, в какой коробке лежат гвозди и молоток. Завтра я их найду и повешу картинки.

Я не знала, который час, но не собиралась останавливаться, пока все не окажется на своих местах.

Когда остались последние две коробки, я прислонилась спиной к кроватке и поставила коробку между ног. Она не была перемотана лентой. Створки были просто закрыты между собой. На одной стороне маркером было написано ВЕЩИ ВИКТОРИИ.

В ту же секунду, как я открыла ее, меня обдало затхлым запахом. Я задержала дыхание и закрыла нос футболкой. Там не было ничего, кроме нескольких самодельных поделок. Детские платья, которые, предположительно, я носила в детстве. Маленький фотоальбом, наполненный моими фотографиями. А на самом дне лежала красивая кукла.

Я ахнула и потянулась к ней. Я вспомнила эту куклу. Когда была маленькой, носила ее с собой повсюду. Ее звали Эвелин. У нее были прекрасные голубые глаза. Розовые щечки. На ней было белое платье с кринолином. Юбка была помята, но само платье сохранило первозданный вид. На ногах у нее были маленькие красные Мэри Джейн (Мэри Джейн — американский термин (ранее зарегистрированный товарный знак) для закрытой обуви с низким вырезом и одним или несколькими ремешками поперек подъема).