120 дней Содома - де Сад Маркиз Донасье?н Альфонс Франсуа - Страница 57
- Предыдущая
- 57/88
- Следующая
Дюкло рассказывала про четвертого, – он просил связывать себя шпагатом. Дабы разрядка была более приятной, он приказывал привязывать и свой член; в этом состоянии он выпускал сперму в зад девицы.
В пятой истории речь шла о посетителе, который приказывал крепко привязывать веревкой головку своего жезла. Другой конец веревки голая девица, стоя в отдалении, привязывала к своим бедрам и тянула за него, показывая пациенту свои ягодицы. При этом он разряжался.
Выполнив свою миссию, рассказчица попросила разрешения передохнуть. Такая возможность ей была предоставлена. Немного пошутили, потом сели за стол; все еще ощущался дискомфорт в состоянии двух главных актеров. Во время оргии все соблюдали умеренность, насколько это возможно с подобными персонажами. Потом все спокойно отправились спать.
Двадцать третий день
«Разве можно так выть и орать при разрядке, как ты это делаешь? – сказал Герцог Кюрвалю, увидев его утром двадцать третьего дня. – Какого черта ты так кричишь? Никогда не встречал такой бешеной разрядки!»
«Черт возьми, и это ты меня упрекаешь, ты, который сам при этом так кричишь, что слышно за километр! – ответил Председатель. – А крики эти происходят от чрезмерной чувствительности организма. Предметы нашей страсти дают встряску электрическим флюидам, которые струятся в наших нервах. Ток, полученный животными инстинктами, составляющими эти флюиды, такого высокого накала, что вся машина приходит в состояние тряски; ты уже не способен сдержать крик при могучих встрясках удовольствия, которые не уступают самым сильным эмоциям горя.»
«Отлично сказано! Но кто же был тот деликатный объект, который привел в такую вибрацию твои животные инстинкты?»
«Адонис – я сосал его член, рот и задний проход, в то время как Антиной с помощью вашей дорогой дочери Юлии работали каждый в своем жанре, чтобы вывести из моего организма выпитый ликер. Все это, вместе взятое, и вызвало крик, разбудивший ваши уши.»
«Я вижу, вы в полном порядке», – отмстил Герцог.
«Если вы последуете за мной и окажете честь осмотреть меня, то увидите, что я чувствую себя, по крайней мере, так же хорошо, как вы.»
Так они разговаривали до тех пор, пока Дюрсе не пришел сообщить, что завтрак подан. Они прошли в квартиру девушек, где увидели восемь очаровательных голеньких султанш, которые разносили чашки с кофе. Тогда Герцог спросил у Дюрсе, директора этого месяца, почему утром им приготовили кофе с водой?
«Кофе будет подано с молоком, когда вы этого пожелаете, – ответил финансист. – Вы желаете?» – «Да», – ответил Герцог.» – «Огюстин, – сказал Дюрсе, – передайте молоко господину Герцогу.»
Девушка возносит над чашкой Герцога свой хорошенький задок и выпускает из заднего отверстия в чашку Герцога три или четыре ложки молока. Много смеялись по поводу этой шутки Дюрсе, и каждый просил молока. Все задки были приготовлены, как у Огюстин. Это был приятный сюрприз директора месяца, который он приготовил для своих друзей. Фанни налила молоко в чашку Епископа, Зельмира – Кюрвалю, а Мишетта – финансисту. Выпили по второй чашке, и четыре султанши повторили церемонию с молоком. Все нашли затею очень приятной. Она разгорячила головы Епископ захотел что-то другое, помимо молочка; прелестная Софи удовлетворила его требование. Все девушки имели желание пойти в туалет; им рекомендовали сдерживать себя в упражнении с молоком.
Пошли к мальчикам. Кюрваль заставил пописать Зеламира, Герцог – Житона. В туалете в часовне находились в этот час только два второстепенных мужлана, Констанс и Розетта. Розетта была одной из тех, у кого прежде были недомогания с желудком. Во время завтрака она не могла сдерживаться и выбросила кусочек кала редкой красоты. Все похвалили Дюкло за ее совет, который теперь с успехом использовали ежедневно.
Шутка за завтраком оживила беседу за обедом и заставила мечтать в том же жанре о вещах, о которых мы, может быть, еще поговорим позднее. Перешли в кофейню, где прислуживали четыре объекта одного возраста: Зельмир, Огюстин, Зефир и Адонис, всем им было по четырнадцать лет. Герцог схватил Огюстин за бедра, щекоча ей задний проход. Кюрваль то же сделал с Зельмирой, Епископ – с Зефиром, а финансист разрядился Адонису в рот. Огюстин сказала о том, что ждала, что ей разрешат сделать ре-большому, да не сможет: она была одной из тех, над кем испытывали старый метод по расстройству пищеварения. Кюрваль в то же мгновение протянул свой клюв, и очаровательная девушка положила большой кусок кала, который Председатель съел в три приема, выдав после этого огромную струю спермы.
«Ну вот, – сказал он Герцогу, – вы теперь видите, что эксцессы ночи не имеют связи с удовольствиями дня. А вы отстаете, господин Герцог!»
«За мной дело не станет», – ответил тот, кому Зельмир в это время спешно оказывала ту же услугу, что Огюстин – Кюрвалю. В то же мгновение Герцог издал крик, проглотил кал и разрядился, как бешеный.
«Ну, хватит, – сказал Епископ. – Пусть хотя бы двое из нас сохранят силы для рассказа.»
Дюрсе согласился с ним. И все разместились в салоне, где пригожая Дюкло возобновила в следующих словах свою яркую и сладострастную историю:
«Не знаю, право, господа, как это возможно, – начала красавица, – но в мире есть люди, у которых разврат настолько отяготил сердце и притупил все чувства и понятия чести и разума, что их интересует и забавляет лишь то, что связано с. разрушением или унижением других. Можно сказать, что их удовольствие находится только в сфере бесчестья, что радость существует для них лишь там, где есть разврат и позор. В том, что я вам сегодня расскажу, господа, доказательства моего утверждения; и не ссылайтесь на главенство физических инстинктов! Я знаю, конечно, что они существуют, но будьте уверены, что инстинкт побеждает лишь в том случае, если готовит моральное чувство.
Ко мне часто приходил один господин, имени которого я не знала – знала лишь, что он человек с состоянием. Ему было совершенно безразлично, какую женщину я ему предлагаю, красивую или уродливую, старую или молодую, ему важно было лишь, чтобы она хорошо играла свою роль. А эта роль заключалась в следующем: он приходил обычно утром, входил как бы случайно в комнату, где находилась женщина в кровати; платье ее было поднято до середины живота и она лежала в такой позе, как будто бы ее ласкает мужчина. Как только женщина видит, что клиент вошел, она, как бы застигнутая врасплох, вскакивает с постели и кричит: Да как ты посмел сюда войти, грязный развратник? Кто тебе дал право меня беспокоить?» Он извиняется, она его не слушает, обшивает на него ряд грубых оскорблений, колотит его кулаками, бьет ногой в зад. Он же не спасается от ударов, а даже старается подставить под них свой зад, хотя делает при этом вид, что хочет убежать. Она усиливает атаку, он просит пощады. Когда он чувствовал себя достаточно возбужденным, он доставал из штанин свою пушку, которая была до этого тщательно застегнута на все пуговицы, легонько ударял три-четыре раза по ней кулаком и разряжался, спасаясь от атаки, под градом оскорблений и ударов.
Второй гость, более крепкий или более привычный к такого рода упражнениям, привлекал к операции грузчика или носильщика, который якобы считал деньги. Клиент входил, крадучись, как бы случайно, а грузчик кричал, что он вор и хочет украсть его деньги. С этого момента на клиента сыпались удары и ругательства с той лишь разницей, что этот господин, держа штаны спущенными, хотел получать все удары по голому заду. Требовалось также, чтобы у грузчика на ногах были башмаки с железными подковами, вымазанными грязью. В момент разрядки клиент не исчезал украдкой. Он лежал навзничь на полу, сотрясаясь от конвульсий. Ударов грузчика он совсем не боялся, а в последний момент перед разрядкой выкрикивал грязные ругательства, кричал, что умираем от наслаждения. Чем уродливее и грязнее был грузчик, которого я привлекала, чем он был грубее, чем тяжелее были его башмаки, тем большее вожделение испытывал клиент. Все эти прихоти я должна была с большой тщательностью учитывать.
- Предыдущая
- 57/88
- Следующая
