Легенда о рыцаре тайги. Юнгу звали Спартак (Историко-приключенческие повести) - Щербак Владимир Александрович - Страница 32

— Добро, разрешаю. Закавыка только в том, что у нас пока нет землемеров.

— Так что же мне делать? Ждать? — расстроился Яновский, не любивший откладывать задуманное.

Контр-адмирал ненадолго задумался, потом воскликнул:

— А зачем вам ждать! Берите землю, сколько нужно, распахивайте, стройтесь — словом, действуйте! Если возникнут какие-либо препятствия, обращайтесь прямо ко мне. А землемера пришлем попозже.

— Спасибо большое, ваше превосходительство!

— Это вам спасибо, Мирослав Янович, ведь в конечном счете вы на всех нас работаете: и хуторянам, и переселенцам, и армии очень нужны хорошие лошади. С богом, голубчик!

Окрыленный, Мирослав принялся действовать. Трудностей было много, но их оказалось бы во сто крат больше, не появись у Яновского в самом начале его неизведанного пути надежного помощника. Случайная и счастливая встреча с ним произошла в тот же день, сразу после визита к военному губернатору.

На Светланской Мирослав стал свидетелем уличной сценки: ломовой извозчик нещадно хлестал кнутом своего битюга, покорно опустившего голову, но не желавшего трогаться с места и тащить воз с дровами.

— Нно, проклятая! Нно же, холера! — орал возчик в армяке, лаптях и войлочном колпаке и все лупил и лупил несчастную лошадь.

К нему не спеша, слегка переваливаясь на кривоватых ногах, подошел коренастый мужик в белой солдатской рубахе, черных шароварах и высоких сапогах. Он вырвал кнут из рук биндюжника и пару раз хлестнул его самого.

— Ты чего это? Чего? — вскинулся возчик, замахиваясь. Но прохожий, перехватив его руку, стиснул ее, очевидно, с такой силой, что ломовик побледнел от боли. — Пусти руку!

Отпущенный наконец, он потирал запястье и ворчал:

— Главное, дерется… Пошто дерешься-то?

— А пошто ты животную мучаешь?

— Так нейдет же, лодырь!

— Сам ты лодырь! Смотри сюда, — прохожий поднял левую заднюю ногу лошади и показал хозяину копыто. — Видишь, шиповой гриб у ней, иначе говоря, опухоль от нагнета подковой. Лечить ее надо, а ты лупишь, деревня! Выпрягай и веди к фершалу.

Оставив озадаченного возчика, мужик в белой косоворотке вернулся на деревянный тротуар и вскоре поравнялся с Яновским. Глядя на его лихо подкрученные черные усы, кривые ноги и выпуклую сильную грудь, фермер безошибочно, как ему казалось, определил, кем был на военной службе этот молодец. Приветливо опросил:

— А ты, братец, я вижу, бывший кавалерист?

— Никак нет, вашбродь! Отставной бомбардир Пантелей Чуйко!

— В лошадях, однако, понимаешь?

— Кумекаю маненько, вашбродь. Как-никак цыган я.

— Не называй меня благородием. Мое имя Мирослав Янович. Послушай, братец, мне такие, как ты, хлопцы очень нужны. Не пойдешь ли ко мне на службу?..

Он рассказал Чуйко о своих планах, увлек ими бывшего артиллериста и заядлого лошадника, и тот с радостью согласился стать главным конюхом будущего конного завода, хотя еще совсем недавно собирался уезжать на родину, в Тамбовскую губернию.

— Нам осталось только начать, — шуткой закончил свой рассказ Яновский, — то есть приступить к закупке лошадей. Я надеюсь, что ты, Пантелей, поможешь мне в этом.

— Не извольте беспокоиться, Мирослав Яныч, сделаем в лучшем виде. Правда, труднехонько будет спервоначала… Тут такая картина наблюдается: лошадей мало, а хороших пород и вовсе нет. Приводят, конечно, из Сибири, за тыщи верст, томских и забайкальских коней, но стоят они здесь — не приведи господи! Томская, к примеру, триста-пятьсот рублев, забайкальская сто пятьдесят-двести. Ну кому же это по карману, только толстосумам. Поэтому большинство местных хозяев покупают по дешевке маньчжурских лошадок и корейских пони, которых пригоняют из-за границы, благо она под боком.

— А какая разница между томскими лошадьми, корейскими и маньчжурскими?

— Огромадная, Мирослав Яныч! Томская — тяжеловесная, неповоротливая, непривычная к здешним местам, и на тропе ей тесно, и в болоте вязнет… А корейские, хоть и малы ростом, но шустрые, востроглазые, легко бегают и по каменьям и по топким местам. Ну а силенкой, конечно, бог обделил: больше шести пудов редко какая подымает, а разве это вес для лошади?

— Ну, а забайкальская?

— Это тоже мелковата, но вынослива. Я так думаю: маток надо приобресть восточно-сибирских и маньчжурских, а жеребчика взять из томских. Есть тут у меня один на примете… Вот из них — не сразу, конечно, — и может получиться местная порода.

В последующие дни Яновский и Чуйко покупали лошадей, Пантелей был придирчив: смотрел коням в зубы, осматривал копыта, щупал бабки…

— А ну проведи вон ту по кругу, — кричал он корейцу-продавцу. — Шибче, еще шибче! Стоп, все ясно. Не пойдет: одышлива… А эту и смотреть не буду: у ней короткий крестец…

У одной лошади ему не нравилась узкогрудость, у другой — копыта, у третьей — масть… Поскольку лошадей было мало, Мирослав опасался, что при таком строгом отборе они с конюхом вообще останутся ни с чем, и он, не решаясь вмешиваться, подавал отчаянные знаки Пантелею, и тот, вздыхая и дергая себя за пышный ус, соглашался:

— Ладно, эту возьмем, хоть она и пегая. Только цену сбавь, заломил как за орловского рысака.

В конце концов купили десять кобыл — две корейских и по четыре маньчжурских и забайкальских. Теперь предстояло самое трудное — найти жеребца.

— Коня заводской рысистой породы мы здесь не найдем, — размышлял вслух Чуйко в перерывах между шумными потягами чая из блюдца. Фермер и его конюх сидели в трактире и приканчивали второй самовар. — Да и не годится он для нашей мелюзги…

— Ты говорил: у тебя есть на примете какой-то, — напомнил Мирослав.

— Есть-то он есть, да не знаю, отдадут ли его моряки…

— Моряки?!

— Так точно. Атаман — это его кличка — служит в Морском экипаже, командира ихнего возит. Ничего, добрый конь: рост два аршина один вершок, плотный, с хорошим костяком. И рысь для него неплохая: запряженный в сани, пробегает версту за две минуты двадцать шесть секунд. Родился он во Владивостоке от забайкальского жеребца Алтына и томской кобылы Тамги.

— Ну, Пантелей, ты прямо лошадиный профессор! — восхитился Мирослав. — Все-то ты знаешь! Значит, годится конь по всем статьям?

— Годиться-то он годится, — раздумчиво протянул Чуйко, — только чует мое сердце — не отдадут его нам. Командир экипажа, господин полковник, оченно им важничают…

— Ну так украдем! — весело воскликнул Мирослав. — Ты же цыган!

— Я и в молодости-то этим не баловался, а уж теперя…

— Да я пошутил! Отдадут моряки коня сами, увидишь, — Мирослав вспомнил обещание Эрдмана, и это придало ему уверенности.

И действительно, Атамана удалось заполучить только после вмешательства военного губернатора.

— Не огорчайтесь, — успокаивал расстроенного полковника Яновский. — Верну с процентами. Мы вырастим для вас из жеребят от Атамана отличных коней!

— Улита едет, когда-то будет…

— Быстро только кошки родятся!

Да, лошади рождаются гораздо дольше: только через год, осенью, родились первые четыре жеребенка, и всех четверых, а также двух маток, мирно пасшихся на берегу укромной бухточки, названной Мирославом Табунной, сожрали тигр Амба и барс Чубарый.

Летом следующего года родилось уже семь жеребят, и их удалось сохранить, но четыре матки погибли — две от болезней, две стали очередными жертвами хищников. Мирославу пришлось пойти на новые расходы: купить шесть новых кобыл, а кроме того, для охраны и обихаживания животных нанять несколько табунщиков и конюхов.

Шло время. Рожденные от Атамана кобылки и жеребчики уже на втором году перерастали своих низеньких матерей, отличались от них более широкой костью, а главное, были привычными к климату, в котором родились и выросли.

Среди них был и Атлас — сын Атамана и Ласки, — отданный в полное и единоличное владение Андрейке Яновскому. Он сам дал имя жеребчику, и все на ферме согласились, что оно удачно: содержит, как и положено, буквы из имен родителей. Правда, Андрейкин Атлас особой силой не отличался, да и вообще мог носить на себе только подростка, и то, разумеется, не сразу.