Северские земли (СИ) - Волчок Сергей - Страница 24

Потом он вдруг догадался, что она вовсе не кормила своего питомца. Нянька просто заткнула ему таким образом рот, чтобы несмышлёныш не орал, и не привлекал внимания. И этот умный поступок глупой, как пробка, девки так удивил его, что он подавился своим смехом.

Антипа замолчал.

Курица тоже молчала, так и не сказав ни слова. Она только мелко крестилась правой рукой, - в левой был младенец - а в её глазах застыл глубинный, нечеловеческий ужас.

Младенец чавкал.

Пора было что-то делать. Антипа посмотрел на свои руки. Они ходили ходуном, и тиун понял, что в любой момент может вновь сорваться в истерику.

Он ещё ни разу не убивал людей сам, своими руками, он ни в кого никогда не вгонял сталь вот так - глаза в глаза.

А сейчас ему предстояло не просто зарезать человека – надо было зарезать женщину, с которой он делил ложе ещё позавчера, да впридачу – отправить на тот свет безвинного младенца.

Антипа понял, что если промедлит ещё немного – то ничего уже не сможет сделать.

Он поднял шпагу, зажмурился, и ткнул ею бабу, с отвращением ощущая, как клинок легко раздвигает ткани тёплого мягкого тела. Того самого тела, которое он мял так недавно.

Страшный крик курицы наконец оборвался, и Антипа открыл глаза. Кормилица безжизненно откинулась на сиденье, запрокинув голову назад, а на боку у неё расплывалось красное пятно. А младенец упал на лавку и так и лежал спелёнутым чурбачком.

Молча.

После этого Антипу стошнило. Его рвало так, что едва не вывернуло наизнанку.

Когда рвота наконец прошла, Антипа вытер рот и с удивлением понял, что ему полегчало. Причём даже в голове вроде бы прояснилось – и до Анипы наконец-то дошло, почему князь отправил к возку его, а сам даже рядом быть побоялся.

Почти повиснув на дверце возка, он опять заглянул внутрь. Младенец лежал молча, глядя в потолок. Антипа медленно покачал головой:

- Не, пацан, прости, но я тебя не трону. Шансов у тебя всё равно никаких, а мне оно надо? Пусть волки на себя проклятие старого князя берут.

И пошёл прочь, нарочно не закрыв двери возка.

***

Ждан слышал, как скрипит снег под ногами уходящего прочь страшного человека. Он из последних сил сдерживался, чтобы не заорать во всё горло.

Вдруг он отчётливо понял, что его ждёт – и такого ужаса Ждан не испытывал никогда. Ни в одной из своих жизней.

Вытаращив глаза, грудничок открыл рот, чтобы закричать – вложив в этот крик все силы.

Пусть этот страшный человек вернётся и закончит всё быстро.

Глава 17. «Был побег на рывок - наглый, глупый, смешной…»

Но крикнуть у Ждана не получилось – кто-то взял его на руки и заткнул рот всё тем же осточертевшим соском.

- Тише, тише, маленький, только не кричи! – умоляюще шептал знакомый голос.

Клуша?! У нас что, ещё и зомби-апокалипсис начался? Ждан настолько ошалел от происходящего, что уже и удивляться перестал. Не слишком ли много жанров для одного сюжета?

- Жива я, жива, не плачь, маленький. – Клуша как будто прочла его мысли. – Ты только не кричи, помолчи, умоляю, пусть он уйдёт…

Душегуб и сам, похоже, спешил быстрее покинуть страшное место и разве что не бежал. Вскоре Антипа скрылся в лесу.

Напряжённая, как струна, Клуша, немного расслабилась и шёпотом зачастила:

- Ой, маленький мой, ой беда! Ой, горе-то какое! - она недолго тихонько повыла, закусив рукав, и продолжила причитать. - Всех, всех до одного положили ироды. Нет больше Адашевых на свете. Нету у тебя, маленький, больше ни папки, ни мамки. Одна я, дура, у тебя осталась. Сомлела[1] вот только с испугу – думала ж, всё. Думала - последний час мой пришёл. У него глаза были – как у нежити. Напугала тебя, маленький, да? Напугала! Но ты не бойся, маленький, не бойся. Я тебя не брошу. Я, маленький, сдохну, но тебя вытащу. Ты ж мне, маленький, как сынок – вон сколько ты мою титьку-то сосал.

[1] Сомлеть – потерять сознание.

Слёзы капали Ждану прямо на лицо, и Ждан с удивлением понял, что и сам плачет – причём не орёт белугой, как все младенцы, а просто слёзы катятся из глаз - тихо и беззвучно. Курица ведь, самая натуральная курица – а вот поди ж ты! Такие вот люди-человеки, никогда не угадаешь – от кого что ждать. Не ожидал он такого от Клу… Луши.

Впрочем, плакала и причитала нянька недолго – едва Антипа потерялся за деревьями окончательно, Луша шмыгнула носом и решительно вытерла глаза.

- Тикать нам надо, маленький. Ушки прижать, и тикать куда глаза глядят. Иначе кончат нас с тобой, маленький, без всяких разговоров кончат. Мы для них, маленький, не важнее курицы – тюк топором, и привет! За меньшее людей кончают, а уж после того, что мы сегодня видели…

И нянька решительно принялась раздеваться. Ждан вылупил глаза – умом повредилась, что ли?

А с нянькой и впрямь творилось что-то неладное – раздевшись и спустив нижнюю рубаху до пояса, она, зажав рану какой-то тряпкой, свободной рукой принялась неловко распелёнывать Ждана.

«Точно, с ума сошла!» – решил попаданец.

А кормилица меж тем, вывернувшись и шипя от боли, внимательно осмотрела свою рану.

- Нормально, маленький, свезло нам с тобой. Клинок, кажись, только по рёбрам скользнул, вглубь не пошёл, дышу я нормально. Рана – пустяк, за две недели зарастёт, главное – что бы не загноилась. У меня ж, маленький, батька дружинником был, но невезучим – страсть! Почитай – из каждого похода с новой дыркой в шкуре возвращался, мамка его всегда выхаживала, а я ей помогала. Так что в ранах я маленько понимаю.

Осмотрев рану, кормилица, морщась от боли, приложила к ней верхнюю пелёнку Ждана. Подождав, когда та пропитается кровью, бросила её на пол, а рану заткнула второй пелёнкой. Через несколько секунд и та, также украшенная кровавым пятном, вылетела из открытых дверей возка на снег. А Клуша тем временем, открыв стоявший в возке ларь с запасной одеждой, достала оттуда сменные пелёнки и широкую нижнюю юбку, которую немедленно принялась рвать на полосы для перевязывания.

- Верно эти душегубы между собой говорили, маленький – по одежде всех определять будут, как найдут. А у тебя какая одежда? Пелёнки одни. Вот вам пелёнки, все в крови, хочешь – смотри, хочешь - с собой забирай. Глядишь, и поверят.

Хорошо, что я их разговор слышала, своим умом, наверное, и не дошла бы. Плохо, конечно, что моего тела не найдут – это очень плохо, маленький. А что делать? Может, решат, что я очнулась и в лес побёгла, да там волки и съели. А может, и не вспомнят про меня – княгиня я, что ли, чтобы меня искать? Опять же – из возка я всю дорогу и не выходила, меня и не видел-то никто…

За этими разговорами Луша перевязала рану, затянув узел под грудью, споро перепеленала Ждана, оделась сама и, к удивлению младенца, связала из огромной шали Арины что-то вроде слинга.

Сунув туда младенца, она, выбравшись из возка, принялась бродить меж трупами, по своему обыкновению продолжая беседовать со Жданом:

- Тикать нам надо, маленький, тикать быстро, пока волков нет. Только по дороге тикать никак нельзя, Антипа этот слаб в поджилках. На него князь в разговоре ежли надавит – он и сознаётся, что не порешил тебя. Вернутся верхами, и во второй раз уже не помилуют. В лес нам надо, маленький, лесом мы уходить будем. Снег в лесу неглубокий ещё – глядишь, Господь и смилуется, выведет к людям. Богородица-то уже помогает нам, смотри как снег с неба сыплет, все следы заметёт. О! То, что надо.

Она наклонилась над трупом дружинника-возницы, погибшего первым, и подобрала выпавшую из руки сулицу[2].

[2] Сулица – легкое копье в средневековой Руси.

- Прости, Влас, - она перекрестила мёртвого. – Нам оно сейчас нужнее: И как посох сгодится, и от волков пригодится. И за то, что волкам вас бросаем – прости. Ты дураком никогда не был, сам понимаешь наше положение.

Вдруг Луша, к удивлению Ждана, встала на колени прямо на мёрзлую дорогу, и поклонилась до земли: