Северские земли (СИ) - Волчок Сергей - Страница 26

- Вот что я тебе скажу, хозяин добрый да ласковый. Ты, Тит, нас не только уважил – ты, по всему получается, с того света нас с сынком вытащил.

Поэтому врать я тебе не хочу, а правды не скажу.

Не потому, что дура неблагодарная – наоборот, свою порчу на тебя навести не желаю. Христом-богом прошу – поверь мне, Тит, не надо тебе это знать. Не нашего это ума дело, это дела господские, да ещё такие, из-за которых головы летят как листья осенью и кровь как вода льётся! Не по моей воле меня в этот омут затянуло, но тебя за собой потащить не желаю. Одно скажу – главное лихо миновало вроде как, может, и выскочили мы с маленьким из петли, что на шее затягивалась.

Лушка секунду помолчала, а потом продолжила – как в воду прыгнула:

- И ещё вот что тебе, хозяин ласковый, сказать хочу. По-хорошему, да по-доброму мне бы в благодарность за доброту и ласку твою уйти от тебя побыстрей надо, чтобы и тебя не зацепило.

Да некуда нам идти. Нет нам с ним в мире больше защиты и обороны – нигде нет. Обратно домой мне идти – проще уж самой в омут прыгнуть, а других мест я и не видала в жизни никогда.

И Лушка, ставшая Анфисой, принялась бить егерю земные поклоны, стуча лбом о земляной пол.

- Христом-богом прошу, святыми угодниками заклинаю – оставь нас у себя на кордоне! Нет для нас сейчас лучшего места! Мы тебе в тягость не будем – я всю деревенскую бабью работу знаю, и ленивой меня отродясь никто не называл. Слугой твоей буду, а хочешь – полюбовницей стану, только не гони! Некуда нам идти, даже подаяния по деревням просить – и то невможно!!! Узнать нас могут!

Лушка не всхлипывала, лишь из глаз катились слёзы и она безмолвно смотрела на хозяина в ожидании.

На лушкино и жданово счастье благородства у этого егеря было побольше, чем у многих дворян.

Нет, он не кинулся поднимать Лушку с криками: «Да живите, сколько хотите, мой дом – твой дом!».

Он очень серьёзно посмотрел на девушку и потребовал:

- Побожись, что нет на тебе грехов смертных.

Нянька, глядя ему прямо в глаза и не отрывая взора, троекратно перекрестилась и ответила:

- Перед богом и людьми свидетельствую – нет на мне грехов, окромя обычных. Безвинно страдаю, испытание, видать, Господь даёт. Жизнью в том клянусь и здоровьем в том клянусь, и своим, и его!

И она кивнула на нары, где на шкуре лежал распелёнатый Ждан и сосал свою ногу.

Егерь кивнул и спросил:

- На кордон придём – на иконе клятву повторишь?

- И на иконе, и в церкви присягну – нет на мне ни крови, ни татьбы. Невиноватая я.

- Хорошо. – ещё раз кивнул заросший волосом лесовик. – Тебя и впрямь Анфисой крестили или назвалась?

- Назвалась. – не стала скрывать Лушка. – Не надо тебе моё имя знать, ни к чему беду дразнить. Зови Анфисой, всегда мне это имя любо было.

Егерь кивнул, потом думал и молчал – долго, минуты две. Лушка так и стояла на коленях, Ждан гулил.

Наконец, лесник принял решение.

– Раз ты мне ничего толком не говоришь, то и я тебе пока обещать ничего не буду. Бояться я тебя не боюсь. Поживёте пока у меня на кордоне, по крайней мере до тех пор, пока рана твоя не закроется. Вот там и посмотрим – кто вы, и что вы. Принуждать тебя ни к чему не буду, и к греху склонять не стану – я не из тех, кто на чужом горе свою выгоду строит. Но посильно работать придётся – лодырей я не терплю.

Он ещё раз кивнул кудлатой чёрной бородой, утверждаясь в мысли:

- Пока так, а дальше посмотрим. Ты сейчас ложись, тебе поспать надо. Я пойду добычи какой промыслю – у меня запасов нет, а поесть надо, не то молоко пропадёт. Сегодня отлежишься, а завтра на кордон пойдём. На ртах ходить умеешь?

Лушка кивнула:

- Наша деревня навроде вашей – выселки, лес кругом.

- У нас не деревня, а село! – строго поправил Тит, и добавил:

- До кордона вёрст семь, но рты одни, поэтому с рассветом выйдем, чтобы до темноты добраться. Сейчас дверь на засов замкни – зверьё шастает, а собак я заберу. Мне на голос откроешь. Поспишь, если лихорадить тебя не начнёт – дров набери.

И, не прощаясь, вышел.

Глава 19. «Где звуки ярче, чем неон, успей сказать себе: «Не он!»

До кордона они добрались благополучно. Лесная заимка была обустроена на совесть, - сразу видно, что руки у хозяина из плеч растут. Однако не менее очевидным было и отсутствие хозяйки – мужицкая берлога она мужицкая берлога и есть. Насмотревшись на паутину в углах, грязные портянки под лавками и немытые горшки, Лушка, несмотря на рану, взялась за тряпку, да приступила к делу так рьяно, что у Тита сразу же нашлась масса дел во дворе.

Неделю новые знакомые прожили тихо-мирно, присматриваясь друг к другу. А потом что-то случилось с хозяином. Он сначала помрачнел, потом весь день ходил как мешком стукнутый, нехорошо поглядывая на Ждана, а вечером, за столом, наконец взял быка за рога.

- Анфиса, ты на сына вообще внимание обращаешь?

- Эт ты о чём? Вроде кормлю-пеленаю вовремя, мокрый не лежит. А что такое?

- Да это…

Тит явно мялся, не зная, как сказать, потом, наконец, решился:

- В общем, эта… По-моему, подменили тебе младенца. Обменёнок он!

Лушка охнула и закрестилась:

- Да типун тебе на язык!!! Какой ещё к лешему обменёнок?

- Ты дура, что ли?! – разъярённый Тит ударил пудовым кулаком по столу. – Кто ж лесного хозяина на ночь глядя поминает? Тебя что – совсем ничего мать не учила?! Нечисть и подменивает детей, которых матери сами им отдали! Скажет мать в сердцах на ребёнка «Пошёл к чёрту» или «Леший тебя забери!» - и готово! Вместо человека у неё теперь чертёнок або лешачонок. А грудничка нечисть вообще может забрать, если его не перекрестили на ночь или на чих «Будь здоров!» не сказали. Им же чем меньше дитё – тем лучше!

- О, Господи! – Лушка опять неистово закрестилась. – А с чего ты вообще взял, что он обменёнок?

- А ты что – не видишь, что ли? – егерь понизил голос. – Он же на нас смотрит, как будто всё понимает! У нормальных детей глаза оловянные, если не плачут – то гулят себе, або палец сосут. А твой – так и зыркает на нас с тобой, так и зыркает! Того и гляди – что-то скажет. И глаза – умные, как у взрослого. Известное дело – подменыши, они ж не всегда даже дети. Иногда и взрослая нечисть в них прячется.

Одного так хитрый мужик выявил – жену во двор выгнал, остался с обменёнком вдвоём в избе. Два десятка яиц разбил, а в скорлупках – бражку принялся ставить. Тут нечистый не выдержал, и говорит из колыбельки: «Сто лет на свете живу – первый раз вижу, чтобы в яйцах бражку ставили!». Тут-то его и того! – страшным голосом закончил лесник.

- Чего – того? – дрогнув, спросила кормилица.

- Разоблачили. – невнятно пояснил хозяин.

И они оба пристально посмотрели на Ждана. Переселенец, который на самом деле был уже близок к панике, попытался было беззаботно загулить, но получилось не очень.

Взгляды стали ещё подозрительнее.

- А что же делать? – почти плача, спросила Лушка.

- Во-первых, вот! – и Тит с силой вогнал охотничий нож в косяк над дверью. - Во-вторых, вот!

Второй нож, поменьше, воткнулся снизу в лавку, на которой лежал Ждан.

– Вообще, конечно, по уму колыбельку надо ему сделать, и в дно люльки нож воткнуть. – почесав в затылке, изрёк охотник. - А в саму колыбельку кусок сломавшейся косы положить, да где ж его взять? У меня скотины нет, мне коса без надобности. Хотя это всё раньше делать надо было, это для того делается, чтобы нечисть не сунулась. А если его уже подменили – то это так… мёртвому припарки.

Повисла тягостная пауза. И тут Ждан неожиданно для самого себя чихнул.

- Будь здоров! – хором гаркнули взрослые.

- Вот что! – решительно сказал Тит. – Распелёнывай его!

- Зачем? – вздрогнула Лушка-Анфиса.

- Смотреть будем. Нет ли знаков каких дьявольских на коже – родинок, али пятен родимых. Иногда, бают, у обменёнков кости не прощупываются, а сила при этом – звериная! А ещё бывает, бабки говорили, - понизив голос, начал рассказывать он, - если нечисть особо голодная, они сперва с младенца кожу снимут – полностью, с волосами и ногтями. Потом тело сожрут, а в кожу своего бесёнка засунут – чтобы не отличили, значит. Тут, главное, дырку найти, через которую бесёнок в шкуру залезал. Её обычно в заднице делают, чтобы видно не было, а потом взрослые черти её верёвочкой завязывают.