Северские земли (СИ) - Волчок Сергей - Страница 41

- Истину глаголишь, отче! – ещё больше обрадовался атаман. – Надоели они оба всем хуже горькой редьки – что Жбан, что Макар. Всё нудили и нудили про старые дела, про заветы воровские, да про слово обещанное. Слова да заветы – это дело хорошее, не спорю, вот только жрать их нельзя, и в кармане они не звенят. Смекаешь, старый?

- Смекаю. – не стал спорить священник. – Но ты говори, договаривай. Сам же говоришь – слова жрать нельзя, так чего их жалеть?

- А что там говорить? – махнул рукой новый атаман. - Закавыка у нас одна случилась. Жбан, гнида такая, упрямый был. Так и не сказал мне, где казна спрятана. Уж я по-всякому старался – даже ноги его в костёр засунул. А всё без толку. Только визжал, как свинья, да бранился чёрными словами. С тем и сдох.

И Ржавый укоризненно покачал головой, всячески порицая такое непотребное поведение некоторых упрямых людей.

- А что ж ты как дурак-то себя повёл? – удивился отец Алексий. – Подождал бы, пока он к казне тебя подведёт, а потом бы уже и душегубствовал.

- Так-то оно так. – помрачнел разбойник. – Да не сдержался я. И всё ты виноват, порода жеребячья! Спор у нас с ним вышел на предмет – что с вами делать. Прикинь, этот блаженный и впрямь Макара в деревню тащить собирался.

- В село. – поправил его священник.

- Ты доуточняешься, дед. – нехорошо посмотрел на него рыжий. – Село и впрямь в деревню превратится. Служить-то в церкве некому будет.

Атаман вперился глазом в священника, а потом задумчиво продолжил:

- Старый, ты что дерзкий-то такой? Нарочно, что ли, меня заводишь, чтобы я к тебе подошёл? Так я не подойду, не надейся. Я мужик тёртый, и на что Дар ваш способен – видел. Вот только чудеса – чудесами, а расклад – раскладом. Нет такого Дара, который при правильном раскладе обычные подлые мужики обнулись не смогут. Так что зря вы, дворяне, нос дерёте. На том и прокалываетесь всегда. Медведь вон какой здоровый, а вши его заедают. Не в силе дело, старый, не в силе. Вот у тебя Дар есть, у меня нет. Но побежишь ты всё равно в ту дырку, где я тебе щель оставил. Потому что не будет у тебя другого выхода. Здесь будет происходить не то, что ты хочешь, здесь будет то, что я хочу. И я к тебе не подойду. К тебе другие подойдут. Косой, Косолап – а ну-ка объясните попу, кто он здесь есть!

Косой, так и стоявший рядом с отцом Алексием, хэкнув, подбил ногой локти, на которые тот опирался. После чего они с подошедшим собратом принялись пинать попа ногами, как мячик. Пинали без азарта, равнодушно, как будто честно отрабатывая нелюбимую работу.

- Хорош! – вскоре остановил их предводитель. – А то ещё поломаете мне его, долбаки неумные, с одним уже перестарались. Ну что, дед, ты всё понял?

Священник опять молча полежал лицом вниз, затем, собравшись, перекатился на спину, приподнялся на локтях, и лишь после этого ответил:

- Что ж тут непонятного? Объясняют у тебя доходчиво.

- Ну вот и славно. В общем, так, долгогривый, некогда мне с тобой лясы точить. Времени у тебя – три дня. Через три дня ты приносишь мне пятьдесят рубёв. Если не приносишь – никакого Дара у твоего пацанёнка не проснётся. Зря, окажется, ты его сюда приводил. Смекаешь?

Священник сплюнул кровью на траву и твёрдо сказал:

- Пятьдесят не соберу, можете сразу меня здесь кончать. Откуда такие деньги, окстись? За сорок рублёв можно церкву новую поставить. Во всём Гранном холме пятидесяти рублей не соберётся.

Рудый снова кивнул Косому и тот вновь ударил ногой священника.

- Это тебе за окстись. За языком следи, старый.

Потом подумал, и изрёк:

- Ладно, уравняем. Три дня и тридцать рублёв принесёшь. И даже рот не открывай, старый. Тридцать – последнее слово. С себя продай, но принеси. Сам хвалился, что ты мужик непростой. Иначе умирать твой пацан страшно будет, лютую смерть примет.

Странно дело – вроде бы говорил Рудый просто, даже голос не повысил, но у Ждана спину холодом взяло. Почему-то не возникло ни малейшего сомнения, что этот как сказал, так и сделает. Ждан вспомнил, что здесь слово «руда» означало не только цвет, но и «кровь», и понял, что кличку свою разбойник получил не только за цвет волос.

- Иди, иди, что встал? – поторопил священника атаман. – Верёвку как-нибудь сам снимешь. Подарок тебе от меня будет.

Встать со связанными руками у священника долго не получалось, и Косой, потеряв терпение, сам вздёрнул батюшку на ноги.

После чего отец Алексий тяжелым взглядом посмотрел на Рудого и сказал:

- Ты ж не дурак, атаман. Ты же понимаешь, что я у тебя на крючке, только пока с мальчиком ничего не случилось? И тебе самому выгодно, чтобы я с него не снялся.

- Иди, дед, иди! – не отвечая, напутствовал священника Рудый. – И сверлить меня взглядом не надо, не из пужливых я. Через три дня жду.

После этого отец Алексий, так и не сказав ни слова ученику, повернулся и, не оглядываясь, скрылся в лесу.

Ждан остался один.

Глава 30. «Один утверждал: "На пути нашем чисто"»

Пару часов спустя, вернувшись в Чёртово городище, разбойники вольготно валялись вокруг костра, где над углями шкворчала и капала жиром тушка зайца. Ждан, которого стреножили, как лошадь, сидел чуть в стороне. Неожиданно один из разбойников, тот самый Косолап, что на пару с Косым избил священника, спросил Рудого:

- Слышь, атаман, а поп людей не приведёт? Я слыхал, что батюшка в Гранном холме – человек уважаемый. Вдруг да мужички решаться подсобить пастырю своему?

- Не приведёт. – отрезал Рудый. – Одно дело – к батюшке с уважением относится, совсем другое – под ножи за него идти. Если бы мы не батюшку, а самих мужичков допекали – тогда да, могли бы и решиться всем обществом нас задавить. Но мы всегда правильно делали, мы там, где живём, не пакостили. Поэтому мужик всегда думает так: батюшкины проблемы – это батюшкины проблемы, при чём здесь чужой пацан? У меня своих ртов хватает, меня разбойники прирежут – кто их кормить будет? Люди – они всегда для себя живут, другие им интересны только тем, что от них для себя получить можно. Так что – нет, никаких мужичков поп не приведёт.

- А сам придёт? – поинтересовался Косолап. – Сам же сказал – при чём здесь чужой пацан? Он ему не сын, не внук, ублюдок он, девкой дворовой нагулянный, про то всем ведомо. Я б и полушки за чужого пацана не дал, а ты – тридцать рублёв заломил.

- А вот сам – непременно придёт! – уверенно сказал атаман и с хрустом потянулся. – Я таких людей знаю. Блаженные они. Я их «терпеливыми» называю, они вечно стонут: «Господь терпел и нам велел». Вечно гундят, что человек создан по образу и подобию Божьему, что нужно не грешить, стремиться с большому и светлому, и прочую афинейскую премудрость несут. И ладно бы он просто гундел – в конце концов, работа у человека такая, объяснять людишкам, что надо отдавать богу богово, а кесарю – кесарево. Так нет же – он сам в это верит! Представляешь, Косолап – он ведь среди нас живёт, всё видит, что вокруг творится, на исповедях слушает, какие злодейства и гадости его паства творит – а всё равно в сказки верит! Блаженные они, по-другому и не скажешь. Вот ты или я – на его месте не то что не вернулись бы, нас бы вообще здесь оказаться не могло. Оно нам надо – чужому пацану помогать? А он, как ты видишь, припёрся, да ещё и жизнью ради этого мелкого в поединке рискнул. Поэтому он и деньги принесёт. Когда человек жизнь свою на кон ставил – что супротив этого деньги? Деньги другие раздобыть можно, а жизни второй ещё никому не выделили. Так что принесёт монеты терпеливый, никуда не денется.

- Что-то тебя не поймёшь, - сказал Косолап и длинно сплюнул. – Только что баял, что все люди только про себя и думают и для себя живут, а теперь про блаженных речь ведёшь, что за других хлопочут.

- Так всё правильно! – не стал спорить Рудый. – Одно другого не отменяет. Вся их помощь другим в конечном счёте – для себя. Он всё это добро делает не потому, что других любит больше себя. Нет, он это творит, чтобы самому в рай попасть, а не в аду в котле кипеть. Веришь в рай – верь, нам жить легче будет. Дураков не сеют, они сами растут. Что там за чертой будет – про то один Бог ведает, обратно пока ещё никто не вернулся, не рассказал. Но только я уж лучше на этом свете хорошо поживу, чем себя обделять за ради какого-то непонятного «потом», которое то ли будет ещё, то ли нет.