Страшная месть (Совр. орф.) - Гоголь Николай Васильевич - Страница 5
- Предыдущая
- 5/11
- Следующая
Тут вперила она бледные очи свои в окошко, под которым сидел пан Данило, и неподвижно остановилась…
— Куда ты глядишь? Кого ты там видишь? — закричал колдун.
Воздушная Катерина задрожала; но уже пан Данило был давно на земле и пробирался с своим верным Стецьком в свои горы. «Страшно, страшно!» — говорил он про себя, почувствовав какую-то робость в казацком сердце, и скоро прошел двор свой, на котором также крепко спали казаки, кроме одного, сидевшего настороже и курившего люльку.
Небо все было засеяно звездами.
V
ак хорошо ты сделал, что разбудил меня! — говорила Катерина, протирая очи шитым рукавом своей сорочки и разглядывая с ног до головы стоявшего пред нею мужа, — какой страшный сон мне виделся! Как тяжело дышала грудь моя! Ух!.. Мне казалось, что я умираю…— Какой же сон? Уж не этот ли? — и стал Бурульбаш рассказывать жене своей все им виденное.
— Ты как это узнал, мой муж? — спросила, изумившись, Катерина. — Но нет, многое мне не известно из того, что ты рассказываешь. Нет, мне не снилось, чтоб отец убил мать мою; ни мертвецов, ничего не виделось мне; нет, Данило, ты не так рассказываешь. Ах, как страшен отец мой!
— И не диво, что тебе многое не виделось! Ты не знаешь и десятой доли того, что знает душа; знаешь ли, что отец твой антихрист? Еще в прошлом году, когда собирался я вместе с ляхами на крымцев (тогда еще я держал руку этого неверного народа), мне говорил игумен Братского монастыря (он, жена, святой человек!), что антихрист имеет власть вызывать душу каждого человека, а душа гуляет по своей воле, когда заснет он, и летает вместе с архангелами около Божией светлицы. Мне с первого раза не показалось лицо твоего отца; если б я знал, что у тебя такой отец, я бы не женился на тебе; я бы кинул тебя и не принял бы на душу греха, породнившись с антихристовым племенем.
— Данило! — сказала Катерина, закрыв лицо руками и рыдая, — я ли виновна в чем пред тобою? Я ли изменила тебе, мой любый муж? Чем же навела на себя гнев твой? Неверно разве служила тебе? Сказала ли противное слово, когда ты ворочался навеселе с молодецкой пирушки! Тебе ли не родила чернобрового сына?..
— Не плачь, Катерина, я тебя теперь знаю и не брошу ни за что! Грехи все лежат на отце твоем.
— Нет, не называй его отцом моим! Он не отец мне. Бог свидетель, я отрекаюсь от него, отрекаюсь от отца! Он антихрист, богоотступник! Пропадай он, тони он — не подам руки спасти его; сохни он от тайной травы — не подам воды напиться ему. Ты у меня отец мой!
VI
глубоком подвале у пана Данила за тремя замками сидит колдун, закованный в железные цепи, а подале над Днепром горит бесовский его замок, и алые, как кровь, волны хлебещут и толпятся вокруг старинных стен. Не за колдовство и не за богопротивные дела сидит в глубоком подвале колдун — им судия Бог; сидит он за тайное предательство, за сговоры с врагами православной русской земли — продать католикам украинский народ и выжечь христианские церкви. Угрюм колдун; дума черная, как ночь, у него в голове; всего только один день остается жить ему, а завтра пора распрощаться с миром: завтра ждет его казнь. Не совсем легкая казнь его ждет: это еще милость, когда сварят его живого в котле, или сдерут с него грешную кожу. Угрюм колдун, поникнул головою; может быть он уже и кается пред смертным часом; только не такие грехи его, чтобы Бог простил ему. Вверху пред ним узкое окно, переплетенное железными палками. Гремя цепями, поднялся он к окну поглядеть, не пройдет ли его дочь. Она кротка, не памятозлобна, как голубка, не умилосердится ли над отцом…Но никого нет; внизу бежит дорога; по ней никто не пройдет: пониже ее гуляет Днепр; ему ни до кого нет дела: он бушует, и унывно слышать колоднику однозвучный шум его.
— Вот кто-то показался по дороге — это казак!
И тяжело вздохнул узник; опять все пусто; вот кто-то вдали спускается… развевается зеленый кунтуш[6]… горит на голове золотой кораблик[7]…
Это она! Еще ближе приникнул он к окну. Вот уже подходит близко…
— Катерина! дочь! Умилосердися, подай милостыню!..
Она нема, она не хочет слушать, она и глаз не напела на тюрьму, и уже прошла, уже и скрылась. Пусто во всем мире; унывно шумит Днепр; грусть залегает в сердце; но ведает ли эту грусть колдун?
День клонится к вечеру. Уже солнце село; уже и нет его; уже и вечер; свежо; где-то мычит вол; откуда-то навеваются звуки; верно, где-нибудь народ идет с работы и веселится; по Днепру мелькает лодка… кому нужда до колодника? Блеснул на небе серебряный серп; вот кто-то идет с противной стороны по дороге; трудно разглядеть в темноте; это возвращается Катерина.
— Дочь, Христа ради! И свирепые волченята не станут рвать свою мать, — дочь, хотя взгляни на преступного отца своего!
Она не слушает и идет.
— Дочь, ради несчастной матери!..
Она остановилась.
— Приди принять последнее мое слово!
— Зачем ты зовешь меня, богоотступник? Не называй меня дочерью! Между нами нет никакого родства. Чего ты хочешь от меня ради несчастной моей матери?
— Катерина! Мне близок конец — я знаю, меня твой муж хочет привязать к кобыльему хвосту и пустить по полю, а может еще и страшнейшую выдумает казнь…
— Да разве есть на свете казнь равная твоим грехам? Жди ее: никто не станет просить за тебя.
— Катерина! Меня не казнь, страшит, но муки на том свете… Ты невинна, Катерина, душа твоя будет летать в раю около Бога; а душа богоотступного отца твоего будет гореть в огне вечном, и никогда не угаснет тот огонь: все сильнее и сильнее будет он разгораться; ни капли росы никто не уронит, ни ветер не пахнет…
— Этой казни я не властна умалить, — сказала Катерина, отвернувшись.
— Катерина! Постой на одно слово: ты можешь спасти мою душу; ты не знаешь еще, как добр и милосерд Бог. Слышала ли ты про апостола Павла, какой был он грешный человек, но после покаялся — и стал святым.
— Что я могу сделать, чтобы спасти твою душу? — сказала Катерина, — мне ли, слабой женщине, об этом подумать?
— Если бы мне удалось отсюда выйти, я бы все кинул; покаюсь: пойду в пещеры, надену на тело жесткую власяницу, день и ночь буду молиться Богу; не только скоромного, не возьму рыбы в рот! Не постелю одежды, когда стану спать! И все буду молиться, все молиться! И когда не снимет с меня милосердие Божие хоть сотой доли грехов, закопаюсь по шею в землю, или замуруюсь в каменную стену; не возьму ни пищи, ни пития, и умру; а всё добро свое отдам чернецам, чтобы сорок дней и сорок ночей правили по мне панихиду.
Задумалась Катерина.
— Хотя я отопру, но мне не расковать твоих цепей.
— Я не боюсь цепей, — начал он, — ты говоришь, что они заковали мои руки и ноги? Нет; я напустил им в глаза туман, и вместо руки, протянул сухое дерево; вот я, гляди: на мне нет теперь ни одной цепи! — сказал он, выходя на середину. — я бы и стен этих не побоялся и прошел бы сквозь их, но муж твой и не знает, какие это стены: их строил святой схимник, и никакая нечистая сила не может отсюда вывести колодника, не отомкнув тем самым ключом, которым замыкал святой свою келью. Такую самую келью вырою и я себе, неслыханный грешник, когда выйду на волю.
- Предыдущая
- 5/11
- Следующая