Отрочество (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 69

Как привык уже, вышел я полностью вооружённым, што в здешних местах даёт не только относительную безопасность, но и почёт.

Безопасность даже и в городах Палестинских весьма относительна, кроме разве што самого Иерусалима. Прочие же городки и поселения, несмотря на турецкую администрацию, никак не подходят под определения безопасных мест.

Полноценные военные действия в этих краях ведутся редко, но разбойничьи налёты воспринимаются докучливой обыденностью. Да и привычка местных вспыхивать как порох, также небезызвестна. Даже забитые феллахи при случае могут натворить всякого.

По случаю воскресного дня посетил церковь, отстояв службу. Велась она на греческом, но священник, пожилой грек со страдальческим лицом, вставлял фразы то на арабском, а то и на русском, специально для наших паломников.

Арабы после службы затеяли плясать с оружием, в порыве религиозного рвения, перемешанного с воинственностью. Сплясал с ними я, ну вот просто патаму шта! Этнография, быт туземных племён. Миклухо-Маклай практически.

Гуляя после службы, наткнулся ненароком на двух англичан с фотографическим аппаратом и йоркширским акцентом, нашедших меня «Весьма интересным образцом местного туземца, в жилах которого несомненно течёт кровь крестоносцев».

Попросили о фотографии, и отказывать я не стал, с удовольствием попозировав с оружием в руках. От платы я отказался, и тогда джентльмены, упрощая донельзя английскую речь, предложили выслать мне готовые снимки.

— Ваш адрес… э-э, сэр?

— Российская Империя, Москва, Столешников переулок, дом девять. Гиляровским, — предвкушая будущий анекдот и фельетон, ответил им на куда как более качественном английском, — Впрочем, джентльмены, я вам лучше запишу…

— Фима! Фи-има! — голосом, способным перешуметь чаячий базар, воззвала тётя Эстер, распахивая навстречу мне глаза и руки. Шаг навстречу с извозчичьей пролетки, и вот меня прижали с размаху к пышной груди, задохнув лицо, — А вырос! Вырос-то как! Фи-ма!

— Да иду, иду! — ловя ногой ускользающую туфлю без задника, на пороге показался запыхавшийся дядя Фима в домашней одёжке.

— А-а! Шломо! — возопил он жирным голосом, — Ну-ка поворотись!

Объятия, тисканья, трепление щёк и взъерошиванье волос, да всё это шумно и очень по-одесски, с привычкой ничуточку не таиться, потому как соседи всё равно будут в курсе, штоб они были здоровы!

— А похудел! — всплеснула полными руками тётя Эстер, отпуская меня на миг, дабы тут же с озабоченным видом ущипнуть за щёку, — Вот тибе и Палестина, где реки полны молоком и мёдом, а поверх плавает маца! Фима! Ты погляди, какой мальчик худенький, и скажи потом Иосифу за то, и за Палестину тоже, потому как рвётся сына, сам не понимая, куда!

— Мальчик растёт! — отдуваясь, отозвался дядя Фима, сгибая мне руку, — ну-ка напряги! И наш тоже, хотя немножечко опасаюсь, шо не туда.

Я послушно напрягаю, и Бляйшман грустно вздыхает, согнув свою руку, и косясь на жирный бицепс. Дескать, вот это — да, мышцы!

— Я тебе шо говорила?! — уловила супружница, делая руки посредине туловища за неимением боков, — Мальчик голодный и хочет кушать, а ты его на пороге стоишь, как опять!

Извозчик, молодой совсем турок, глядящий на всё это с открытым ртом и интересом человека, впервые попавшего из провинции прямо в цирк, помог слугам сгрузить поклажу и уехал, постоянно оглядываясь. Дружелюбно скалится Момчил, и кажется, рад вполне искренне, несмотря на давнее.

Занесли багаж, и дядя Фима заторопил меня в домашнюю мыльню, куда и сам пошёл на поговорить, а заодно и сполоснуться.

«— Ох и разожрался!» — заметилось мне ненароком. Деловой мой партнёр как нельзя сильно стал походить на волосатый такой арбуз, и даже хвостика за пузом не видать.

Плескаясь, он смывал пот и жаловался мне на любимую супругу, у которой нет понимания насчёт пользы алкоголя с утра. Женщина! Што она может понимать в мужском организме, не считая этово самово!

— Наспех, — сокрушалась тётя Эстер полчаса спустя у накрытого стола, чуть ли не прогибающегося посерёдке под тяжестью и богатством блюд, — разве так гостей? Ну ничего, вечером уже нормально посидим.

От её посула заранее заныла печень, и я замахал руками:

— Тётя Эстер! Да ваше наспех иным библейским царям за пир сошло бы!

— Да шо ты говоришь!? — кокетливо отмахивалась она, сияя полным лицом и всеми тремя лоснящимися подбородками, — Вот вечером, это да, а пока так, небольшая разминка для молодово желудка!

— Ну и как там? — поинтересовался Бляйшман, подвигая к себе блюдо с перепёлками, и вглядываясь маленькими глазками в настольный натюрморт, которому в самом скором времени предстоит превратить в сцену ожесточённой баталии.

— Да ты кушай, деточка! — перебила его супруга, потчуя мине всяким разным, но неизменно вкусным.

— Как всегда, тётя Эстер, — закатываю глаза после первого же пробования, — сплошной цимес! А в Палестине по всякому — когда мордой в творог, а когда и жопой об порог!

— Умный и решительный человек может сделать много интересново, — продолжил я, стараясь не замечать, как дядя Фима выразительно играет бровями на супругу, надувая мужественную жирную грудь, — проблема только одна — слишком много умных и решительных на такой маленькой Палестине. Я бы даже сказал, шо скорее больше решительных, чем умных, и не один интеллектуально одарённый индивидуум раскинул там мозгами, и притом буквально.

— Так я понимаю, шо ты да? — приподняла бровь тётя Эстер, — Люди с большим интересом говорили за твою коммерцию.

— Да шо вы такое говорите через этих людей с большим интересом к чужим делам!? — всплёскиваю руками, — Это не коммерция, а чисто на поговорить и немножечко на будущее!

— Древности Востока, это немножечко скорее прошлое! — смеётся дядя Фима, вытирая салфеткой рот.

— Я бы сказал, шо не только и даже не столько они, сколько вообще, но немножечко таки да! Оно как и само, — развожу руками, — Приезжаешь поговорить с тамошними диковатыми человеками от газеты и для статьи, а там то подарки в разные стороны, а то и трофеи. Раз, да другой. То в Москву, а то и в Одессу как подарки, а потом — оп-па! И уже есть товар для перепродажи!

— Во-от! — протянула тётя Эстер, выразительно глядя на мужа, — А я тибе говорила ещё когда, шо он таки да, а не русский! Кто как, а мальчик видит возможности!

Спорить с этим уже устал, потому как страсть некоторых жидов искать в успешных людях потерянные колена Израилевы утомила ещё в первую мою Одессу, не говоря уже за потом. А если и да, то што? Оно ведь и в обратную сторону работает! Но не обижаюсь, потому как знаю, што это от чистой души, пусть даже и не от ума.

— И на чём собрался? — Бляйшман, не отрываясь от жевания, вцепил в мине свои маленькие умные глазки.

— Не на чём, а на людях! — подымаю назидательно палец, — В Европе или Америке можно работать от товара, а на Востоке — от людей! Если у мине есть хорошие отношения с племенным вождём какого-нибудь куска пустыни с тремя пальмами, то шо будет через него идти, то будет и у мине! А будет ли это ладан через торговлю, или честно награбленные ценности у других, тут только гадать.

— Немножечко на перспективу? — подымает бровь дядя Фима, облизывая пальцы, пока не видит почти культурная супруга.

— На перспективу как есть, — соглашаюсь с ним, — просто для тово, штоб если понадобилось куда сунуться, а там уже знакомые люди с коммерческими интересами до мине. Это хоть для маленькой коммерции, хотя для большой политики полезно.

— А кем ты себя будешь? — интересуется мадам Бляйшман.

— Хочется инженером, — вздыхаю, затуманенный мечтами о Небе, — но видится скорее коммерсантом за политику, или политиком за коммерцию. И не потому, шо так уж интересно, а потому как — инструмент и возможности!

— Деньги, — прожевав, продолжаю говорить умное, — такая штука, шо с ними сильно лучше, чем без.