Город (СИ) - Белянин Глеб - Страница 54

— «Не сули журавля, Григорий, говорили ему, наверное, — думал музыкант. — Дай синицу в руки».

Лучше сдать и быть уверенным, что с тобой ничего не сделают, чем не сдать, рискнуть и потом быть жестоко униженным и изувеченным.

Павел бежал к очередной кучке, как вдруг тачка колесом наткнулась на что-то острое. Слава богу, что колесо не продырявило. Скрипач поднял плоский блестящий предмет с пола, им оказался кусок стекла. Паша плюнул на него, протёр незаметно рукавом, пока никто не видит и взглянул в своё отражение.

И ему вдруг сразу стало ясно, почему ни отец, ни мать не узнали в нём своего сына. Лицо было не только ужасно исхудавшее, как в принципе и их лица и их тела, но и жутко изувеченное. Там, в глав. департаменте, когда над ним издевались, называя Уродом и заставляя ползать по полу как собака, они были по большей части правы. Они были правы в том, какую кличку ему придумали. Она ему отлично подходила. Урод. Да, именно уродом он и стал. Губа кривая, с бровью непонятно что, нос изувечен, всё лицо искалечено.

И Павел видел в этом уродстве нечто большее — не только уродство внешнее, но и внутреннее. То, что он сдался. То, что ничего тогда не сделал. Не защитил мать, позволил отцу бездействовать.

Паша взял повозку поудобнее, кинул в её кабину стёклышко и бегом понёсся в купол с хламом, там, где стоял Многоног.

Музыкант прибежал ко входу, вошел внутрь. Сгрузил к остальному хламу свой немногочисленный хлам и осмотрел конструкцию. Многоног был большим, даже очень. На одной его ноге находилась временем побитая лестница, по которой могли взобраться люди, забравшись на спину Многонога. На нём действительно можно было убраться отсюда и добраться до Города. Но только на нём. Тогда как его включить? Надо найти отца той девочки, он непросто так показывал ей машину, возможно, он намекал остальным и им в том числе. И снова, как говорил писатель Фёдор Абросимов, только у Павла есть возможность спасти людей, изменить мир. Все уже давно либо умерли, как сам писатель, не выдержав такой нагрузки, либо превратились в то, во что превратился его отец и остальные. А в нём горел ещё дух сопротивления, он мог помочь тому мужику починить Многонога. Но где он? Надо его найти. У Паши есть то, чего в многих нету, тачка, это очередное доказательство того, что если не он, то никто этого не сделает.

— Труповозка! — Крикнул кто-то снаружи купола, Павел догадался, что это его так зовут.

— Да, я тут, — скорее выбежав со склада хлама, отрапортовал о своём прибытии музыкант.

— За мной, — охранник повернулся к нему спиной и пошёл вперёд, не оборачиваясь, так, как идут те, кто точно знает, что их приказ будет выполнен.

Павел, точнёхонько следуя за стражником, вместе с ним дошёл до какого-то человека, лежащего на полу. Он был живой, подпёр себя двумя руками за спиной, лежал, будто грелся на солнышке. Рядом с ним была яма.

— Так, — проворчал охранник. — Тут парень отказывается работать, а просто убивать — это как-то скучно. Чтобы подать пример, мы решили его закопать. Да вот негоже нам брать в руки инструменты, мы всё думали, кого бы этим занять, кому-бы отдать такую честь. И решили. Этим займёшься ты, труповозка.

— Я? — Переспросил Павел.

— Не зли меня, труповозка, — сказал охранник. — Бери лопату и приступай, этого идиота не жалко, а ты только поднимаешься в наших глазах.

Названный идиотом разлёгся рядом с собственной могилой как на травке. У него явно было не всё в порядке с головой.

Музыкант взял лопату в руки.

— Давай, спускайся, — приказал охранник человеку.

— А я не буду, — игриво промурчал сумасшедший.

Дубинка охранника, давно жаждущая крови, взвизгнула в воздухе. Удар, ещё один. У человека на земле изо рта хлещет кровь и зубы.

Павел внезапно ощутил такой голод, что это зрелище показалось ему не столько противным или жутким, сколько весьма и весьма аппетитным.

Охранник пнул человека под бок, тот свалился в яму.

— Начинай, — махнул он Павлу рукой.

Музыкант воткнул лопату в землю, взял первую горсть, а после подумал. Что он сейчас делает? Жертвует чей-то ненужной жизнью, чтобы не потерять свой статус в глазах охраны? Жертвует одним, ради сотен? Точно также как Фёдор Абросимов когда-то, вот только к чему привели его жертвы и его решения?

— Ну, начинай.

— Не буду, — Скрипач вернул землю с лопаты на место, а саму лопату воткнул обратно в землю.

Охранник постоял некоторое время, подумал, а потом сказал:

— Хорошо, как скажешь. Правда, яма то уже выкопана, так что кому-то всё равно придётся лечь, — он подал руку человеку в яме, вытащил его и приказал Павлу: — Ложись.

Павел понял, к чему ведёт охранник. Тогда он не повёл и глазом, сел на корточки, спрыгнул в яму, лёг.

— Начинай, — бросил стражник уже другому человеку.

Весь перемазанный в собственной крови, человек вытащил лопату из земли и свалил на Павла первый ком.

— Эй, эй, ты что делаешь? — Прикрикнул на него Паша.

— Закапываю тебя заживо, — сказал человек, сплёвывая кровь.

Вниз полетел ещё один ком, ещё один, ещё. Музыкант стал медленно, но верно, погружаться под землю. Земля начинала давить ему на грудь, залеплять рот и нос. Неужели так и закончится его миссия, его борьба за всех этих людей, один из которых прямо сейчас закапывает его живьём?

Лопата работала, комья земли продолжали падать на него, в какой-то момент ему действительно стало нечем дышать.

— Хватит, — крикнул охранник. Он взял Павла за руку и достал его из ямы обратно.

Паша встал на ноги, но сам продолжал дрожать от шока. Он уже почти смирился со своей смертью. Под ним образовалась лужица не из под слёз.

— Ложись, — приказал охранник снова человеку, делая вид, что не замечает лужи под музыкантом. Он лёг.

— Начинай, — повторил приказ стражник, но теперь уже снова Павлу.

Павел взял лопату и начал закапывать человека заживо.

Удивительно, но спалось намного лучше, чем вчера. Что-то внутри Скрипача сломалось, обломилось, точно сухая тоненькая веточка, которая невероятными усилиями долгое время держала пудовый груз, но наконец-то не выдержала и обломилась. А что если бы он снова не стал копать? Что если это была проверка?

Павел пытался отвлечь себя от дурных мыслей мыслями о своей миссии — отец той девочки, вероятно, ещё жив, ещё здесь, работает. Нужно пересечься с ним, поговорить о Многонога, а также запросить помощи у отца. Что бы позавчера не произошло, это было позавчера. Не сегодня, и даже не вчера. Поза. Вчера. Хотя Паше тяжело давался счёт дней. Его кашель усиливался, в этом он был уверен, но больше он не был уверен ни в чём. Сколько прошло дней с момента его заточения он тоже точно сказать не мог.

Кроме мыслей о благих целях, Павел пытался отвлечь себя подслушиванием за чужими разговорами.

— Слышал, чё?

— Чё?

— Совсем недавно несколько наших сбежало.

— Да ладно? Как?

— Да тут всё один перец без зубов шастал, сел играть с нами в Умри, подумал, мол, развлечётся щас. А ему оп и с первого раза Умриха выпала, представляешь? Дважды проиграл.

— И? Сбежали то как?

— Да они договорились, что его, проигравшего, консервой возьмут с собой, стянули силой одежду с кого могли стянуть, украли у тех, у кого могли украсть, снарядились и вышли наружу.

— То есть они не в Город пошли? Раз одного взяли, чтобы потом сожрать.

— Получается, что так. Но ты ведь слышал о буре?

— Не-а, расскажи-ка.

— Говорят, идёт буря, названная Великой Бурей, сметает всё на своём пути. Люди покидают свои города и бегут, сбиваясь в огромные толпы беженцев.

— А-а, об этом я слышал. Не знал, что ты в это веришь.

— Верю, и очень даже верю. Надеюсь, мы сможем здесь отсидеться и переждать эту Великую Бурю.

— Ты здесь если и переждёшь что-то, то только собственную смерть.

Пустой желудок неприятно постанывал, пах болел не меньше, но чужие разговоры расслабляли и отвлекали от болей.