Эра Огня 3. Зажженный факел (СИ) - Криптонов Василий - Страница 31

Почти.

***

— Я немного переживаю из-за Тени, — сказал на ходу Тесак.

— А? — простодушно откликнулся Громила.

— Он — элита. А мы у него заказ отобрали.

— Во-первых, не отобрали, а по приказу, — принялся умничать Громила. — А во-вторых — сам виноват. Видать, совсем плохо работал, раз не его послали, а нас.

«Не ржать», — в очередной раз напомнил себе Тесак.

— Его не послали потому, что он работает иначе. Магия Воздуха. Слежка. Невидимость. На турнире ему делать нечего, там магия недопустима. Засветится — на него тут же толпой налетят, и толку? Магистр знает, кого и куда посылать. Только вот Тень всё равно расстроится.

— И что? Предлагаешь его — тоже?

— Не знаю, — покачал головой Тесак. — Сложные времена наступили. Опасные времена…

Болтая так, они прошли мимо утёса, отбрасывающего густую тень на тропу. Как только фигуры убийц скрылись за поворотом, из тени неслышно выступил человек в чёрной шляпе.

— Слишком уж много у вас на двоих мозгов, — промурлыкал Тень. — Пожалуй, никто не обидится, если я слегка убавлю. Тесак — номер четыре. Ты ведь не обидишься?

Тень сделал несколько шагов по тропинке, насвистывая заунывную мелодию, и вдруг исчез. Не видно, не слышно. Только ветер поднялся, закрутил песчинки и полетел вперёд, туда, где вот-вот начнётся турнир.

***

В честь турнира занятия в академии отменили, и почтенный Герлим остался дома. Он тщательно запечатал все стены в своём домике, закрыл окна и сидел посередине комнаты, проклиная тот миг, когда решил обратиться в Орден Убийц.

— Надо было всё сделать самому, — прошептал он. — Тихо. Спокойно. Без суеты…

Однажды он уже попытался. В ту ночь, когда академию залило водой, он прокрался в комнату Мортегара и, нащупав в темноте рукоять меча, пронзил сопящее на кровати тело. Каково же было его удивление, когда никакой суеты не поднялось, а Мортегар, живой и невредимый, явился на вступительные испытания. И вскоре после них стал слишком заметным, слишком неоправданно важным для клана. Всех кланов.

Был ведь тогда у Герлима порыв — броситься в ноги Дамонту, рассказать о том ночном убийстве. Покаяться. Но и призвать все стихии в свидетели, что лишь маг Огня смог бы так быстро исцелиться от той страшной раны, что он Герлим нанёс ему во тьме.

Однако Герлим не был героем и пожертвовать собой ради мести не решился. Решил обратиться к профессионалам. И что? Сидит теперь в этом ненавистном доме, как загнанный зверь. А проклятый Мортегар его ещё и защищает, вместе со своей девчонкой. Одной из. Нацеплял, как собака — блох. И чего они к нему липнут? Почему он, Герлим, при всём своём почтенном положении, должен покупать для утех рабынь, а этому всё счастье в руки валится само, а? Разве это справедливо?!

Теперь вот и рабыню не купишь. Вряд ли местные ханжи потерпят развлечения Герлима. Поднимут вой о безнравственности.

Об одном только совсем не думал Герлим — об убитом сыне. Только говорил иногда, шёпотом, что мстит за него, а на деле же скорбел о доме и толпе простолюдинов-головорезов, заглядывавших Герлиму в рот. Как же, великий маг взял к себе в услужение. Герлим платил им жалкие крохи, да ещё позволял развлекаться с рабынями, которые ему надоедали. Кормил и поил. А большего скоту и не надо.

Вдруг комната как будто дрогнула. Герлим вскинул голову и увидел на одной из стен чернеющую руну. Кто-то снаружи взывал магией и делал это очень настойчиво. Вот по контурам руны побежали трещины.

— Нет, — прошептал Герлим, отползая к дальней стене. — Нет, пожалуйста, не надо. Не надо!

Я думал, первый день турнира будет у меня совсем другим. Ну, там, восход солнца, я стою на утёсе в крутой позе и с суровым выражением лица — что-нибудь такое. По факту же я не только оказался в теле Авеллы, которой сурового выражения лица не дано в принципе, я ещё и думать забыл о турнире. Нет, конечно, я о нём помнил, я к нему готовился, но вот думать — забыл. И в результате только когда я в доспехах оказался на стадионе, среди толпы таких же металлических канистр, до меня дошло: вот сейчас!

Раньше были другие заботы. Посещение душа вообще напрочь выбило у меня из головы все мысли. А потом, когда одевались, ко мне подошла Боргента.

Краснея, бледнея и путаясь в словах, она попросила у меня прощения за вчерашнее. А я смотрел на неё и думал, что не такая уж она и толстая, на самом-то деле. Пожалуй, одна из тех немногих, у кого действительно «кость широкая». Да и одевается как-то неудачно, вот и…

— Но за что? — спросил я, чтобы хоть как-то разговор поддержать. Спустя все переживания злиться на Боргенту как-то не получалось. Изображать из себя разгневанного Мортегара было бы глупо, а Авелла злость таить не умела в принципе.

И тут Боргенту прорвало. Хорошо, что в раздевалке мы к этому моменту остались вдвоём.

— Тебе-то хорошо! Ты вон какая, будто с неба спустилась. А на меня посмотри? Я что, виновата, что такой родилась? У нас в роду мальчишки всегда были здоровенными и сильными, а девочки нормальными, я картины видела, а я?! Я в Огне бы видела эту военную академию! А отец ещё уговаривает, чтоб я в Рыцарский Орден вступила! Ну и кому я такая нужна? Кто меня полюбить сможет? А я без него, может, жить вообще не хочу! А тебе всё — на серебряной тарелочке!

«Без него» — это, надо полагать, без меня. Неудобно-то как, будто чужой разговор подслушал. Однако надо реагировать.

Я решил умолчать о том, что Авелла тоже вступила в Орден, и ничего, обаяния не растеряла. Пожалуй, Боргента за такое врезала бы в челюсть. Потом, впрочем, извинилась бы, конечно.

— А тебя родители любят? — спросил я вместо этого.

Боргента от неожиданности вздрогнула, захлопала глазами.

— Родители? Н-ну да.

— И отец?

— И отец. А что?

— Он никогда не бил тебя по лицу за то, что ты родилась такой, какая ты есть? Не обзывал такими словами, которыми стыдно рабыню назвать?

— Ты с ума сошла?! Он мной гордится!

— Тогда, может, не сто́ит завидовать? То, что ты принимаешь, как должное, для кого-то — недостижимая мечта.

В итоге мы помирились и даже обнялись. Об этом я тут же рассказал Авелле, когда мы с ней уединились в моей комнате. Она скрутила из моих волос какую-то сложную ерунду, которая должна была лежать спокойно под шлемом и не выдавать врагам мою личность.

— Ну и хорошо, — сказала Авелла. — Боргента добрая, я рада, что она на меня больше не сердится.

— По-моему, самое доброе существо в академии — это ты, — сказал я. — Она тебе ногу сломала! А ты переживаешь, что она сердится на тебя?

— Ну, если бы не сердилась, не сломала бы, — резонно возразила Авелла. — Не дёргайся, пожалуйста, некрасиво получится.

Она, похоже, наслаждалась процессом. Кукол ей, что ли, в детстве не покупали?

— А ты как в душ сходила? — спросил я.

Ответ прозвучал далеко не сразу. Я даже предположить не мог, что моё тело способно говорить таким мрачным голосом:

— Я бы не хотела это обсуждать, сэр Мортегар.

Я закрыл глаза. Вдох, выдох… Спокойно. Ещё спокойнее. Вот, вот так.

— Хоть намекни, к чему мне готовиться, когда мы поменяемся обратно? На меня будут показывать пальцами и шептаться?

Ещё одна гробовая пауза и замогильный голос:

— Возможно…

Более подробных объяснений мне не потребовалось. Всё-таки в женском теле куда как проще сохранить в тайне свои развратные мысли и непроизвольные порывы. Даже кровь из носа от избытка чувств мало о чём говорит, в отличие от… В отличие от.

— И кто тебе там больше всех понравился? — поинтересовался я, а в следующий миг взвизгнул от боли — Авелла дёрнула меня за волосы.

— Простите, сэр Мортегар, я нечаянно, — прошипела она сквозь зубы.

Понял, отстал. Поднимем другую неудобную тему.

— А Ганла у тебя не голодает?

Выяснилось, что Авелла действительно оказалась в затруднительном положении. На взнос за турнир она потратила все свои деньги, а отец, узнав о её поступке, перекрыл финансовый кран наглухо. Образец педагогической мудрости. Неприятность как раз пришлась на рубеж между двумя месяцами, и получилось, что Авелле нечем платить за рабскую еду. При этом вопрос о продаже рабыни она даже не рассматривала: «папа расстроится».