Штуцер и тесак (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 18

– Песня французских вольтижеров[45], - объявил я слушателям. – Перевод на русский язык мой.

Вру и не краснею. Кажется, уже в привычку вошло.

В свое время из-за этой песни возник спор об авторстве. Стихи сочинил Булат Окуджава, а мелодию, вроде как, Берковский – даже не знаю – был такой популярный бард в СССР. Пели ее оба, и назвалась она «Старинной песней русских солдат 12-го егерского полка». Но объявить так я не решился: не соответствует исторической правде – это раз. Во-вторых, песня антивоенная и не соответствует настроениям в обществе. В России – взрыв патриотизма, эмоции зашкаливают. Выпихнутый наконец из армии Александр I отправился в Москву, где его ждал восторженный прием жителей. Пожертвования на борьбу с захватчиками польются полноводной рекой. В считанные месяцы соберут свыше 100 миллионов рублей – больше годового бюджета страны. Отчего же тогда я выбрал эту песню? Красивая…

– Грустная песня, – заключил Спешнев после того как я смолк. – Не похоже, что вольтижеры рады службе Бонапарту.

– А с чего им радоваться? – пожал я плечами. – Отправили в чужую страну, где они гибнут тысячами. И ради чего? Чтобы на испанском троне сидел брат Наполеона?

– Бог с ними, вольтижерами! – махнула рукой графиня. – Ты про русских спой!

Вам надобно песен? Их есть у меня!

Внезапно графинюшка всхлипнула, вскочила и выбежала из столовой. Я растерянно умолк. Да что это за день такой? И то не так, и это не эдак.

– Яков! – позвала графиня. – Сходи к Аграфене и скажи, чтобы вернулась. Негоже так убегать от гостей. Неприлично.

Лакей поклонился и вышел.

– Извините мою дочь, господа! – повернулась к нам графиня. – Не хотелось об этом говорить, но раз вышло, – она вздохнула. – Этой зимой были мы с Грушей в Петербурге. Следовало земельные дела в Сенате уладить, да и дочь в свет вывести. Заневестилась Аграфена. И вот там, на балу, познакомили нас с князем… – она сморщилась. – Не хочу называть его поганую фамилию. Кавалергард, высокий, стройный, смазливый. К Грушеньке мигом прилип. Стал бывать у нас, расточать дочке комплименты, а потом и вовсе объяснился в любви. Груша и растаяла. В конце концов князь попросил ее руки. Я навела справки: не богат, но роду хорошего. Хотя сердце вещало – не нравился он мне, но согласилась – уж больно дочь просила. Стали готовить свадьбу, но вдруг этот подлец присылает письмо: простите, но обстоятельства не позволяют жениться. Что, как, почему? Груша – в слезы, чуть руки на себя не наложила. Стала узнавать и выяснила, что негодяй просто нашел невесту богаче. Он за несколькими сразу ухаживал, и всем любовь вечную обещал. Но за той пять тысяч душ в приданое обещали, куда нам с Грушенькой до таких богатств! Подобную подлость дуэлью наказывают, да кто ж вступится? Не осталось в роду Хрениных мужчин – подлец все рассчитал. Но я все же графиня, да и мужа моего в Петербурге помнят, потому отправилась к полковому командиру негодяя все и ему рассказала. Он повелел вызвать подлеца. Тот явился и огласил, что отказался, де, от брака с Грушей, потому как узнал о ней нехорошее. Дескать, распутная и давно не девица. Тут я не выдержала. Подскочила к нему и – раз! – графиня изобразила удар по лицу. – С другой руки – два! Что ж, ты, сволочь, честную девицу позоришь? Нашел побогаче, так и скажи! Зачем худую славу распускать?

– И что? – не удержался Спешнев.

– Полковой командир велел князю подать в отставку, дабы не позорил кавалергардов. Да и кто б из офицеров ему руку подал, после того как женщина по щекам отхлестала? Только с подлеца как с гуся вода. Сыграл свадьбу и уехал в имение жены. С пятью тысячами душ отчего не жить?

Графиня умолкла, тяжело дыша. М-да, история… Но кто ж знал?

– Знаете, ваше сиятельство, – не сдержался я. – Хоть это все печально, но не бывает худа без добра. Даже хорошо, что так вышло.

– Это почему? – уставилась на меня графиня.

– Князь – подлец и негодяй, ведь так?

Она кивнула.

– Куда хуже было, если бы Аграфена Юрьевна узнала о том после замужества. Промотал бы негодяй ее состояние, а то и худшую подлость учинил.

– Хм! – графиня посмотрела на меня с любопытством. – Я о таком не думала.

– Об Аграфене Юрьевне не беспокойтесь, она свое счастье найдет. Юна, красива, хорошо воспитана.

– А ты почем ведаешь? – сощурилась графиня. – Что воспитана? Ты же ее не знаешь совсем.

– Чтоб у такой матери да плохая дочь?

– Льстец! – она погрозила мне пальцем. – Хотя прав: Груша у меня – ангел. Умна, послушна, образована. Да вот только подлец сумел славу худую о ней пустить, – она вновь вздохнула. – Зол был, что карьеру ему сломали. Многие наветам поверили.

– Только дураки верят сплетням. Зачем вам зять дурак?

– Сладко поешь! – покачала она головой. – Вот ты, скажем. Представь, что не мещанин, а природный князь, и не нищий, как сейчас, а с состоянием. Стал бы связываться с девицей, о которой ходят дурные слухи? А?

– Почему бы и нет? Я верю своим глазам, а они говорят, что сплетни – ложь. Семен Павлович со мной согласится.

Спешнев кивнул, подтверждая. Молодец!

– Больше скажу: к таким барышням, как Аграфена Юрьевна, грязь не пристает. Это о них поэт сказал: «Чистейшей прелести чистейший образец».

В стороне раздалось легкое восклицание. Я повернул голову. У двери, сжимая в руках платочек, стояла графинюшка. Не слышал, как вошла.

– Воротилась? – улыбнулась графиня. – Садись, Груша, послушай, как тебя наш гость тебя хвалит. Глядишь, свататься начнет.

– Не начну, – возразил я. – Знаю свое место. Но при других обстоятельствах, почему бы и нет?

– Сколько тебе лет, Платон Сергеевич? – спросила графиня.

– Тридцать один.

– Гляди-ка ты? – удивилась она. – Я думала двадцать пять.

И эта тоже…

– Женат?

– Нет и не был.

– Отчего?

– Кто пойдет за нищего, как вы изволили заметить?

– Кто-то может и пошел бы, – не согласилась графиня.

– Но не та, кого бы я хотел.

– А ты, значит, высоко метишь?

– Почему бы и нет? У меня есть ум и талант, как верно заметил Семен Павлович. – В мирное время с ними пробиться трудно, но сейчас война. На ней многое видится по-иному. Тот, кто блистал на балах, оказывается трусом или дураком, а неприметный прежде человек – героем. Вот вашего супруга взять. Он ведь не родился графом?

– Умен, – сказала графиня. – И говоришь дельно. Ладно. Спой чего-нибудь еще. У тебя славно выходит.

Чтоб вам спеть, нервные вы мои? Дабы никого не обидеть?

– Русским офицерам, павшим под Прейсиш-Эйлау[47] посвящается.

Я пробежался пальцами по струнам. Вообще-то Цветаева посвятила эти стихи героям 1812 года, но их черед умирать на снегу еще не пришел.