Дружинник (СИ) - "Amazerak" - Страница 12

Пока ждал поезд, сходил в продуктовую лавку, купил еды в дорогу, а заодно приобрёл свежую газету и какой-то детективчик, чтобы убить время.

Билет я взял в вагон третьего класса. Классов всего было четыре. Четвёртый — сидячие места, в третьем имелись лежачие. Второй и первый предполагали больше комфорта, но шиковать я не стал.

Народу ехало много. В основном — простые мужики и бабы. Все — с баулами, чемоданами, саквояжами и мешками, что складывались преимущественно в проходе. Пассажиры побогаче, похоже, предпочитали более высокий класс. В вагоне воняло, было душно, а полки располагались в три этажа. И, конечно же, никакого постельного белья. Сервис не на высоте, одним словом.

Забравшись на свою полку, я проспал половину пути, затем перекусил и остальное время скоротал за чтением. В газете писали о ситуации на границе, которая день ото дня становилась только хуже, о подорожании хлеба и о крестьянском бунте где-то на Урале. Затем шли новость о влиятельных родах и царской семье — но там ничего интересного я не обнаружил.

Около пяти вечера подъехали к моей станции. На фасаде обшарпанного здания вокзала значилась надпись: Москва. Перед вокзалом — неасфальтированная площадь, по которой разгуливала домашняя птица, вокруг — дворы, откуда доносилось мычание коров и ржание лошадей. Деревня деревней.

— Э, парень, куды надоть? — окликнул меня извозчик, что дремал пригретый солнцем на облучке коляски — вовсе не паровой, а обычной, на лошадиной тяге. Я назвал адрес, и всего за пятнадцать копеек ямщик неспешно докатил меня до места назначения.

Центр города находился далеко от вокзала. Ближе к центру попадались каменные домики, но в основном, застройка была деревянная, одноэтажная. Москва оказалась значительно меньше Арзамаса. Если в Арзамасе проживало почти сто тысяч человек, то тут — тысяч пятнадцать-двадцать от силы.

Дом, который мне был нужен, стоял на одной из центральных улиц среди частного сектора. Это оказалось двухэтажное здание с кирпичным первым этажом и деревянным вторым. Выглядел дом заброшенным, на втором этаже пара окон были забиты досками. На первом — все окна закрыты ставнями.

За ключами пришлось идти в городской банк. Они хранились в ячейке. Банк находился в десяти минутах ходьбы, рядом с земской управой, так что вернулся я быстро.

И вот, получив ключи, я, наконец, смог попасть в отцовский дом. За оградой раскинулся сад, но зарос он кустарником так сильно, что без топора не пролезть. Дом же меня встретил запустением и толстым слоем лежащей повсюду пыли. Жилище оказалось довольно просторным: внизу — столовая, кухня и пара комнат. Наверху — спальни. Да и мебель приличная, хоть и старая. Сразу видно: человек тут жил состоятельный. Только коммуникации отсутствовали: ни воды, ни газа, ни электричества. Зато имелся собственный колодец во дворе.

Первым делом я отворил все ставни, впустив солнечный свет. Потом осмотрел комнаты. На втором этаже в одной из спален (в той, где были заколочены окна) царил бардак: на полу, среди осколков стекла, валялись пара сломанных стульев, у шифоньера были оторваны двери. Тут явно что-то произошло.

Лампы в комнатах висели керосиновые. Пришлось сбегать в магазин за топливом, чтоб вечером не остаться во тьме. Вернувшись, я занялся тщательным обыском комнат.

Почти сразу нашёл фотоальбом и кое-какие личные вещи: мундир, медали, книги, старые пожелтевшие газеты, письменные принадлежности. Всё это пребывало в беспорядке, словно кто-то в них уже успел покопаться.

Посмотрел фото. Отец мой, Николай Семёнович Савин, оказался статным офицером с тонкими благородными чертами лица и небольшими усиками. Судя по снимкам, он был некоторое время женат, но детей (кроме меня), кажется, не имел.

В личных вещах я не обнаружил ничего примечательного: того, что я хотел найти, тут не оказалось. Впрочем, если дом кто-то прошерстил до меня (а всё указывало именно не это), то тут и не должно было остаться ничего важного.

Нахлынуло разочарование. Я ожидал найти информацию, но взамен — только старый фотоальбом, книжки и пыль. Единственным результатом моего путешествия стал просмотр фото покойного родителя.

«Да нет же, не может быть всё так просто», — убеждал я себя. Что-то должно найтись, обязательно должно. Мой отец обладал силой, он знал об этом, и даже не попытался оставить хоть какую-то весточку своим потомкам? Задыхаясь и кашляя от пыли, я принялся двигать мебель и тщательно осматривать полы и стены каждой комнаты.

Уже стояла глубокая ночь, когда за шкафом в гостиной на первом этаже я обнаружил шатающийся кирпич. Найдя нож, я его поддел и вытащил. В стене оказалась пустое пространство. Просунув руку в дыру, я нащупал железный ящик. Вынул, открыл. Сверху лежал короткоствольный револьвер с массивным гладким барабаном, украшенным гравировкой. Это была старая модель раздельного заряжания: спереди в барабан закладывались порох и пуля, а в задней части крепились капсюли. Такие револьверы в моём мире были в ходу в середине 19 го века и являлись переходной формой между капсюльным оружием и оружием под унитарный патрон. Видимо, в этом мире подобные пистолеты использовались ещё совсем недавно. К нему прилагался мешочек с капсюлями и пара коробок с патронами в бумажной гильзе, в которую заворачивался порох и пуля.

Под револьвером покоились пять толстых исписанных тетрадей — дневники. Вот оно! Это наверняка именно то, что я искал! Не зря же отец так хорошо спрятал их. В записях обязательно должна иметься информация, которую он хотел скрыть от посторонних глаз.

Я тут же принялся просматривать тетради, устроившись за столом в гостиной. Чтоб прочитать всё, понадобилось бы несколько дней. Сейчас я не имел столько времени, но, не смотря на это, был полон решимости найти хоть какую-то зацепку и полезную информацию.

Большинство записей касались армейского быта. Сделаны они были лаконично, но иногда поражали скрупулёзностью, с которой отец описывал самые обыденные вещи. Имелись упоминания и о паре сражений, в которых ему довелось участвовать. Но в целом, тут не было ничего интересного, так что большую часть я просто пролистывал.

И вот, наконец, в третьей тетради я наткнулся на запись, повествующую о встрече моего отца в Крыму с некой Еленой, с которой у него был давний роман. И тут всю чёткость и лаконичность словно рукой сняло. Последовал ряд расплывчатых формулировок. В нескольких местах говорилось о ребёнке, который должен быть зачат и вырасти в знатном семействе, и о том, что это очень важно для Отечества. Почему, сказано не было. Отец побоялся доверить это даже дневнику. Да и вообще, всё, что связано с этой Еленой (видимо, моей матерью) и ребёнком, упоминалось лишь вскользь. Основную же часть записей по-прежнему занимали скучные бытовые дела.

Больше ничего необычного я не нашёл (или не заметил в куче ненужной информации). Под конец дневника во многих записях чувствовался страх. «Они придут за мной и убьют, — писал отец. — Они узнали, теперь остаётся только ждать смерти». Почти год отставной офицер жил, предчувствуя собственную кончину. И, как оказалось, не напрасно. И снова никакой конкретики. Кто придёт? За что убьют? Впрочем, ответы на эти вопросы я уже знал. А вот почему рождение ребёнка (то есть меня) было так важно для Отечества, я не понял. Отец знал о пятой школе? Он был из тех, кто желал возродить её? Это его инициатива, или кто-то стоит за этим всем? Очень мутная история, одним словом.

Уже светало, когда я закончил просматривать дневники. Стряхнув пыль с кровати, я лёг и уснул. А когда проснулся, в окна било полуденное солнце. Я решил перед отъездом прогуляться по городу, проветрить голову и обдумать всё, что узнал.

Дневники и оружие я сложил обратно в ящик, а ящик — в тайник. Брать с собой ничего не стал. Пока я обитал в поместье и не имел собственного жилья в городе, нельзя держать при себе такие вещи. Если всё пойдёт по плану, если я выживу в битве, стану дружинником и получу некоторую независимость, обязательно вернусь и подробно изучу все записи строчка за строчкой и придумаю, что делать с домом. А пока пусть остаётся, как есть.