Дружинник (СИ) - "Amazerak" - Страница 39

— Она — мой друг, — ответил я коротко, — спасибо, что помог.

— Да брось. Свои же почти, — улыбнулся он. — А она красивая. Жаль будет, если погибнет.

— Если Катя умрёт, я Гришке голову оторву в буквальном смысле этого слова.

— Охотно верится. Честно говоря, я и так сомневаюсь, что он выкарабкается. Ты его неслабо приложил. А если он помрёт — кровная месть и всё такое… Так что лучше уйми свой пыл. И да, если твоя врачевательница будет не справляться, у меня тоже кое-какие знакомые есть. В общем, звони, если что, — он протянул мне свою визитку.

Я ещё раз сухо поблагодарил его и сунул визитку в карман. Всем мои мысли были только о Катрин, которая лежала там, на верху, продырявленная осколками.

Когда я вернулся, четыре дружинника угрюмо сидели на креслах возле входа в спальню. Гаврила стал расспрашивать меня, что случилось, и я рассказал.

— Вот сволочь! — выругался Гаврила. — На представителя старшей ветви руку посмел поднять! Ему не поздоровится. Когда Дмитрий Филиппович узнает…

— Уже не поздоровилось, — сказал я. — Ему точно реанимация потребуется, если он ещё жив. Ублюдок получил по заслугам.

Я заперся в кабинете. Ожидание казалось пыткой, и я места себе не находил: то вышагивал по комнате из угла в угол, то сидел за столом взявшись за голову. К горлу подкатывал ком, я буквально всей душой ненавидел Григория и всех этих отпрысков местной аристократии, что стояли и спокойно смотрели на происходящее. И ведь ни одна сволочь пальцем не пошевелила, чтоб остановить этого подонка. Наоборот, на меня все набросились, как свора дворовых собак. «Если б я мог, — думал я, — всем бы вам шеи посворачивал».

Звонок.

Я поднял трубку.

— Что у тебя происходит? — раздался гневный голос Дмитрия Филипповича. — Мне только что позвонила Ольга, сообщила, что её сын и один из отпрысков Воротынских попали в больницу. Ты что там творишь?

— Я всего лишь выполнял ваш приказ, — сказал я, борясь со злостью, что распирала меня, — пытался оградить вашу Елизавету от тлетворного влияния.

— Я не приказывал калечить боярских детей! Ты понимаешь, чем это грозит? И это в такое-то время!

— На меня было совершено нападение, — сказал я, — я защищался. Катрин сильно пострадала, и эти «дети» получили по заслугам.

— Ты хочешь сказать, что чуть не отправил на тот свет главу младшей ветви из-за того, что пострадала дружинница? Ты в своём уме?

— Вы меня не слушаете, — я старался говорить как можно спокойнее, — на меня напали, когда я выполнял ваш приказ. Мне, может, надо было другую щёку подставить? Я не понимаю.

— Я тебе говорил, что с умом действовать? Говорил! А ты устроил настоящий погром! Сгорел ресторан, пострадали двое знатных отпрысков. Мыслимо ли? Ты вообще хоть немного думаешь о репутации семьи? Или для тебя это — пустой звук?

И тут меня захлестнуло. Слова эти и гневный тон главы рода стали последней каплей.

— Репутация семьи? — усмехнулся я. — Какой, на хрен, семьи? Это ты себя называешь семьёй? Да вам всем насрать было на меня. Если б не мои способности, вы бы обо мне даже не вспомнили. Хороша семейка! Да если бы тайна не раскрывалась, я бы по гроб жизни в слугах бы ходил и пятки вам лизал. Разве нет? И после этого у тебя поворачивается язык говорить о семье? Люди за вас жизнь отдают, а вам насрать. Разумеется! Это же не член рода, это так — простолюдинка, которой вы внушили, что подохнуть за вас, мудаков — это величайшая честь на свете. Вот только мне не насрать. И за тех, кто мне дорог, я отплачу сполна. Понятно? И я ни капли не жалею, что поломал пару костей этим знатным утыркам, которых врачеватели через неделю опять на ноги поставят. И если понадобится, сломаю ещё.

— Ты, кажется, забываешь, с кем разговариваешь, — в голосе Дмитрия почувствовалось холодное бешенство. Будь он здесь, наверное, мне в голову точно прилетел бы булыжник.

— Да пошёл ты! — я бросил трубку, схватил телефон и швырнул об стену. Меня и так переполняли горе и ярость, а разговор этот только подлил масла в огонь.

Я сел на пол, прислонился к стене и попытался успокоиться. Постепенно ясность мысли стала возвращаться. Дмитрий говорил правду: и младшая ветвь, и Воротынские, которых я прежде знать не знал, после случившегося наверняка на меня всех собак спустят, а возможно, это даже коснётся всего рода. Глава рода, посланный мной куда подальше, тоже вряд ли это так просто оставит. В общем, в весёлом положении я оказался. И это, если не считать того, что Барятинские (и чёрт знает, кто ещё) жаждут моей смерти. А кто на моей стороне? Да никого.

Тут в кабинет вломился десятник.

— Михаил, быстрее сюда!

Мы влетели в комнату Катрин. Таня лежала на полу без сознания.

— Твою мать! — воскликнул я. — Этого ещё не хватало. Несите в мою комнату!

Я побежал в кабинет, поднял телефон. К счастью, он ещё работал. Достав визитку, я набрал номер Якова.

— Ты говорил, что знаешь врачевателей? — с ходу начал я. — Нужен срочно!

— А, Михаил, — узнал он меня. — Что, совсем всё плохо? Не волнуйся, сейчас вызвоню своего человека. Жди.

Вскоре приехал толстый господин с лысиной и густыми бровями. Это и был врачеватель. Я провёл его в комнату Катрин. Таня умудрилась вытащить осколок из головы дружинницы, и теперь над правым глазом зияла рваная рана. Врачеватель осмотрел её.

— Дела плохи, повреждён мозг, — констатировал он. — Вы же надеюсь, понимаете, что мы не всесильны. А случай это тяжёлый. Девушка сейчас в коме, и я не могу дать никакой гарантии, что она поправится. Головной мозг — штука сложная, не каждый врачеватель возьмётся за такое. Но я сделаю всё, что в моих силах.

Затем я отвёл его к Тане.

— Она — врачеватель, — объяснил я. — Упала в обморок.

— Зачем вы ей доверили лечить такие сложные травмы? — доктор посмотрел зрачки, проверил пульс девушки. — У неё какая степень?

Я пожал плечами:

— Ну как же так вы не знаете? А надо знать! Она очень молода для серьёзной степени. Ей нельзя такими вещами заниматься. Это опасно. Ладно. Ту я забираю в лечебницу, эта девушка пусть остаётся пока здесь. Дыхание и сердцебиение в норме. Если не очнётся через три часа, звоните, — он вручил мне свою визитку.

Катрин забрали, а я остался с Таней, проклиная себя за свою несообразительность. Я знал, какими усилиями порой Тане даётся врачевание, но даже не подумал, что сейчас она может не выдержать. Теперь я остался один. Обе девушки, которых я любил и которые для меня были самыми близкими людьми на всё белом свете, находились на грани жизни и смерти, а все родственники от меня отвернулись.

Целый час я сидел на кровати и смотрел на неподвижное лицо моей любимой, на котором застыло умиротворённое выражение. Я хотел сейчас только одного: чтоб она очнулась. Три часа — за это время Таня должна придти в себя. Меня клонило в сон, но я намеревался высидеть до конца.

Постучался Гаврила, я разрешил войти.

— Пришли люди Птахиных-Свириных, — сообщил он, — тебя требуют в поместье.

Меня не повезли в особняк — доставили в дом артефактора. Сопровождали трое дружинников, один из которых являлся членом семьи (я видел его на ужине). Перед отъездом я переоделся, чтобы выглядеть соответствующим образом, причесался, умылся, а пока везли, успокоился и привёл мысли в порядок. Хоть на душе кошки скреблись, и эмоции распирали так, что хотелось кого-нибудь придушить, следовало начинать думать о том, как решать проблемы, а не усугублять их.

Я прокручивал в голове разные варианты того, что ждёт впереди, даже подумал, что меня могут попытаться устранить физически. Тогда, само собой, придётся драться снова, и снова — с сильным.

Меня привели в гостиную. Ольга Павловна сидела на диване и попивала чай. На лице её не было эмоций: женщина умела их скрывать, когда требовалось.

— Присаживайся, Михаил, — кивнула она на кресло рядом, когда дружинники ушли. В тоне её не чувствовалось ничего, кроме холодной сдержанности.