Заноза Его Величества-2 (СИ) - Лабрус Елена - Страница 44

— Ну-ка и чёрный вход проверьте.

И пока Ленар уходит на ту сторону замка, мы с Катариной, задрав головы, тщетно разглядываем тёмные окна. Ни проблеска. Ни надежды. Ни души.

— Какую дверь будем ломать? — возвращается Ленар, постукивая по ладони чем-то вроде монтировки.

— Ломайте эту. Какая хрен разница, — показываю я на парадный вход с облупленной краской.

И оглянуться не успеваю, как эти двое вскрывают дверь как опытные «медвежатники» сейф.

— Эрмина! — кричу я, оказавшись в тёмном, как жопа негра холе. И меня ужасает не звук моего голоса, эхом отразившийся от стен. Пугает облачко пара, что вылетело изо рта. Сколько же дней здесь не топлено? Холод прямо собачий!

— Эрмина, ты здесь? — бежит по ступенькам вверх Катька.

И мне бы хотелось сказать, что тишина в этом нежилом доме тоже как в том глубоком и тёмном месте, но я слышу шум.

— Тихо все! Замерли! — командую я, прислушиваясь.

И снова его слышу. Этот монотонный негромкий скрип, что раздаётся откуда-то с верхнего этажа.

«Как в фильме ужасов», — даю я отмашку следовать за собой. И двигаюсь почти на цыпочках, чтобы его слышать. Хотя мурашки бегают у меня по спине, потому что представляю я себе ничто иное, как скрип деревянной балки на чердаке, на которой болтается труп.

— Здесь, — без слов, большим пальцем показывает Зенон на дверь.

Первый раз за последние не знаю сколько лет я крещусь, причём не их ромбом, а своим родным православным крестом, прежде чем её открыть.

— Эрмина? — застываю я на пороге.

В тёмной комнате у раздёрнутых штор мерно раскачивается кресло-качалка. И в бледном свете луны видна костлявая рука, лежащая на подлокотнике, да седая макушка над изголовьем.

— Эрмина, — с двух сторон огибаем мы с Катькой кресло, хоть мои ноги от страха и подкашиваются.

Исхудавшая, словно высохшая, постаревшая лет на сто, лохматая, всклокоченная, в халате поверх ночнушки и тапочках, похожая сейчас на настоящую ведьму, Эрмина кажется спящей.

— О, боги, — прижимает Катька ладонь ко рту.

Я знаю, мы думаем одинаково: «Она что, умерла?»

Но Зенон уже нащупал пульс на шее, а я чувствую слабые толчки на почти высохшей, беспомощно свесившейся и холодной, как птичья лапка, руке.

Мы пытаемся её растрясти, разбудить, но она без сознания.

— Несите её в карету, — командую я. — Быстрее! Быстрее!

Я прихватываю тёплый плед, что падает с её колен. Катерина тоже хватает какую-то тряпку. И всю дорогу до королевского дворца, пока Ленар погоняет, сидя на козлах, я молюсь только об одном: чтобы она не умерла.

Как бы я к ней ни относилась, что бы ни произошло в прошлом, я не могу представить себе этот мир без Эрмины. И, глядя на совсем потухшие золотые искры в её волосах, почему-то вижу маленькую рыжую девочку, которой она когда-то была. Девочку, дарящую людям добро.

Нет, нет, нет, нет! Она не должна умереть так. В одиночестве, всеми брошенная, оставленная, забытая. От голода. От холода. От того, что все отвернулись от неё в тот час, когда ей было особенно плохо. Нет, нет, нет! Только не так!

Женщине, которая пережила на своём веку десятки королей. Которая тасовала чужие судьбы, как карты. Интриговала. Проклинала. Любила. Ненавидела. Которая была великой богиней, даровавшей этому миру вечное лето. А потом коварной ведьмой, обрушившей на него зиму. Такой женщине нельзя просто взять и умереть.

— Шако, куда? — выскакиваю я из кареты первой.

— Зенон покажет, — придерживая дверь, помогает он Ленару, на чьих сильных руках худое тело Эрмины кажется почти детским.

К счастью Зенон, оправленный вперёд, не устроил в замке переполох. Им помогают только несколько слуг, что видимо, попались по дороге поднятому по тревоге Шако.

Как же медленно тянется время, когда чего-то ждёшь.

Как бедные родственники мы с Катькой меряем шагами коридор, пока Шако колдует в палате. Я понятия не имею что он делает и, честно говоря, знать не хочу. Я хочу только, чтобы она жила.

«Пожалуйста, чёртова ты упрямая старая карга! — молюсь я. Уж как могу. — Ты нужна Гошке. Ты нужна Мариэль. Ты нужна нам всем. Эрмина, пожалуйста, живи!»

— Даша! — голос Георга заставляет меня не просто вздрогнуть — подпрыгнуть на месте.

— Где Машка? — бегу я по длинному коридору ему навстречу.

— Она плакала весь вечер, — порывисто, со всей силы прижимает он меня к себе. — Мы никак не могли её успокоить. Привезли домой. Но и здесь она требовала Эрми. Только забылась сном, и тут приехал Зенон.

Он вытирает мои слёзы, текущие по щекам. А потом протягивает руку, чтобы обнять, прижать к себе плачущую в стороне и одиночестве Катарину.

— Ну, ну, Кать, — раскачивается он с ней, рыдающей у него на груди. Баюкает, как маленькую, обняв двумя руками.

И никто из нас не берёт на себя смелость сказать, что всё будет хорошо. Ни мой король, уговаривающий Катьку. Ни я, обнимающая их обоих.

— Я виноват. Боги, как я перед ней виноват, — задирает он к потолку лицо, шумно выдыхая. — Никогда себе этого не прощу, что даже ни разу не проведал её. Зенон сказал в замке холодина, как в склепе? — спрашивает он меня.

— Похоже всех слуг она разогнала. Замок несколько дней не топили. Да и есть ничего не ела, — киваю я.

— Я тоже хотела съездить, буквально вчера, — всхлипывает Катька, поднимая голову. — Но ты же запретил.

— Можно подумать, ты меня когда-нибудь слушалась, — разжимает он руки, чтобы её отпустить. — Как и ты, — сокрушённо качает он головой и, обняв меня одну, прижимается губами к волосам. — И как же хорошо, что ты меня никогда не слушаешься.

Время идёт так медленно, что кажется, будто не двигается совсем.

Слушая как стучит Гошкино сердце, я думаю о том, что сегодня для нас всех, возможно, жизнь разделится на «до» и «после». И уже ничто и никогда не будет прежним, если Эрмина умрёт. Ничто и никогда нас не оправдает. Ничто и никогда это не исправит.

Мы оба вздрагиваем, когда открывается дверь.

Но это не Шако. Это служанка ведёт за руку Мариэль. Вернее, Мариэль, тянет за собой служанку.

— Где Эрми? — спокойно, серьёзно, совсем как взрослая, обращается она к отцу, когда мы вместе опускаемся перед ней на корточки.

— Там, — показывает рукой Георг.

— Мне можно туда пойти?

— Нет, — уверенно качает головой король.

— А потом? Когда она проснётся?

— Потом обязательно, — так же уверенно подтверждает он.

— Тогда я пойду спать, — обнимает она его за шею. — Почитаешь мне книжку?

— Какую? — поднимается он с ней на руках и мне заодно тоже помогает подняться.

— Про зиму. Эрми говорила, когда настанет зима, она смастерит мне санки. И мы будем кататься с горки. А зима уже настала?

— Ну-у, почти, — неопределённо качает он головой, так и не отпуская мою руку.

— А завтра, когда Эрми проснётся, уже будет зима?

— Когда Эрми проснётся, тогда зима будет точно.

И не успевает сделать и пары шагов, когда выходит Шако.

Плотно прикрыв за собой дверь, он останавливается в лёгком замешательстве, но явно не перед королём, а перед Машкой.

— А ты чего так поздно не спишь, малыш? — улыбается он ей немного натянуто.

— Жду, когда Эрми поправится.

— А она поправится? — снимает он своё пенсне и подслеповато щурясь, не столько протирает его, сколько ждёт ответа.

— Да, — уверенно, совсем как её отец, кивает Мариэль. — Она ведь не простая бабушка, она богиня. А богини умирают, только когда люди про них забывают. Но ведь мы про неё не забудем?

— Никогда, — за всех отвечает ей отец.

— Ну, значит, она будет жить, — надевает обратно на нос очки Шако и, пожав Машкину руку, возвращается обратно в палату.

Там, за плотно закрытыми дверями, взяв за руку свою пациентку, он скажет то, что она обязательно услышит:

«Ты не может разочаровать эту девочку, Эрмина. Она верит, что богини не умирают. Верит, что ты можешь всё. Так что, как хочешь, но ты обязана жить».

Мы слышим это с Катариной вместе, когда, взявшись за руки, прижимаемся спинами к двери.