Гладиатор. Возвращение (СИ) - Чер Алекс - Страница 47

- Зато Полина была, - подтягивает он меня к себе, словно и не замечая, что, скорее из вредности, но я всё же сопротивляюсь.

- Значит, Роман там оказался не случайно? Ты же в курсе да, что они там встретились?

- Скажу тебе больше, - улыбается он и явно нарывается: держит мои руки силой и прижимает меня к спинке сиденья. - Это я его пригласил туда. И он не ожидал там увидеть Полину не меньше, чем она его.

- Но зачем? - Не могу сказать, что я боюсь его. Но первый раз, как я вернулась, Алекс держит меня силой. Держит так, что я чувствую себя совершенно беспомощной. И эта уязвимость, и зависимость словно относят меня в то время, когда он действительно был груб. Он умеет быть таким животным, а я уже и забыла это. Дёргаюсь. - Алекс!

- Прости, - он моментально отпускает. Но я уже ничего не хочу. Ни ответа на свой вопрос, ни ехать с ним, ни уж тем более знать, куда он поедет сам и зачем. Мне плохо. Мне тошно. Мне страшно, что на самом деле я его совсем не знаю.

- Никогда так не делай. Слышишь? Больше никогда, - я выскакиваю из машины, едва она останавливается. И мне кажется, что это он идёт за мной. Но, к моему великому разочарованию, дверь в подъезд мне придерживает Михаил. А машина Алекса, взвизгнув на повороте, стремительно уезжает.

- Михаил, спасибо, что проводили, - открываю я дверь квартиры. - Может, чаю? Пока приедет такси?

- Не откажусь, - кивает этот невозмутимый и незаменимый мужчина спортивного телосложения. - Но такси - это вряд ли. У меня приказ быть с вами, пока Александр Юрьевич не вернётся.

47. Алекс

Не знаю, что на меня нашло. Наверно, я просто устал. Наверно, тупо сдают нервы, когда приходится контролировать всё, даже собственную жену. Когда всех и вся вынужден подозреваешь. Когда любая мелочь может оказаться роковой, а кругом - одни идиоты.

И как бы я жену ни любил, ни берёг, ни дорожил, именно она оказывается первой, когда из меня начинает переть эта неконтролируемая ярость. Хотя вовсе не она виновата в том, что всё вдруг затрещало по швам. Вся тщательно выстроенная схема, все выношенные с таким трудом планы - и всё коту под хвост после единственного звонка.

- Какого хрена? Вот скажи мне, Ефремыч, какого хрена тебе приспичило звонить своему псу до того, как мы поговорим?

Все формальности с приветствиями и дружескими объятиями мы, конечно, соблюли. И домик его в три окошка, больше похожий на двухэтажный сарай, я осмотрел со всем вниманием, но мне уже сообщили о его встрече с Полканом, и меня просто выворачивает наизнанку от бешенства.

- Угомонись. Угомонись! - остужает меня своим ледяным властным тоном бывший тесть, когда я мечусь по мансарде, в которой кроме его кровати, продавленного кресла да тумбочки ничего и не поместилось.

- Какого хрена ты говорил с Полканом? - врезавшись башкой в балку, я всё же падаю в кресло, потирая лоб. - Он же продался Грому. Там же всем, и твоей женой, и твоими людьми помыкал Громилов.

- Полкан делал то, что ему было велено. И дальше будет делать, чтобы ты о нём ни думал, - он садится на свою кровать. Такой худой, постаревший, осунувшийся, скребёт плохо выбритую щёку, но глаза его с прищуром смотрят колюче, внимательно, холодно, словно проверяя меня на прочность. - А вот в какое дерьмо ты влез по самые уши, ты в курсе?

- В курсе, - отворачиваюсь я.

В единственном окне, распахнутом в ночь, видна тонкая полоска огней: то ли мост, то ли просто дорога, а может, большой город видится отсюда лишь мерцающей полосой на горизонте. В саду стрекочут цикады. Слышен лай собак. И в развевающие занавески ветер приносит запах цветущей сирени. Тёплый летний вечер. Благодать, если откинуть обстоятельства, которые меня сюда привели. Только их, увы, не откинешь.

- И что ты собираешься делать?

- Даже не знаю, стоит ли тебе теперь говорить, - вдыхаю полной грудью сладковатый запах. И как никогда хочется бросить всё и свалить. Вот прямо далеко-далеко. И насовсем. Или эта чёртова сирень, и этот проклятый день рождения на меня так действуют?

- И не говори. Давай я тебе скажу, - Ефремыч вздыхает. - Разводись, идиот!

- Нет, - трясу я головой, но он только усмехается.

- У тебя нет другого выхода. Девчонка беременная. И ждёт твоего ребёнка. Ты их обоих погубишь из-за своего упрямства. Обоих, Сань. Ты не сможешь их защитить. И ты не хуже меня это знаешь. Как бы ни закончились выборы. Кто бы ни победил. Тебе не простят. Разведись, откажись от ребёнка. И им ничего не будет грозить. И тебя через них не достанут.

- Им и так ничего не грозит, - я встаю. Снова налетаю на балку, но в этот раз успеваю увернуться. Опираюсь руками о верх окна. Жадно хватаю ртом воздух. - Только мне. Даже если отдам «Айсберги».

- Айсберги-хуясберги, - звучит мне в спину хриплый голос. - Ты же понимаешь, там кроме клубов ещё всего столько. И все договора трёхсторонние. Всё долевое. Взялись-то за меня, но и без тебя там уже ну никак. И как моей жене выбора не оставили, так и твою не пощадят. Избавь девчонку от такой участи. Если она тебе дорога - особенно. Порви с ней все связи. Дай всем понять, что ничего она для тебя не значит. Что ребёнок не твой. Сейчас иначе нельзя. Когда она будет втянута в эту мясорубку, уже будет поздно. Это я тебе и как друг, и как отец говорю.

- Не убедил, - сажусь я на подоконник к нему лицом. - И давай начистоту. Ты думаешь, может дойти до того, что ей будут руки выкручивать, чтобы я подписал какие-то бумаги? Да я и сам бы их уже подписал, если бы это было так просто. Не в одной недвижимости дело, Демьян. В схемах, по которым всё это работало. В сферах влияния. Во всём том сложном механизме, когда всё связано: банки, коммунальное хозяйство, муниципалитет, частный бизнес, - загибаю пальцы. - Ну, закрыли «Айсберги», расторгли договора аренды - и всё встало. Где налоги в казну? Не платятся. Где откаты муниципалитету? Иссякли. Где все те мелкие частные конторки, которые снабжали нас всякой хренью, начиная от туалетной бумаги и заканчивая средствами дератизации, занимались ремонтом, обстирывали, кормили? В жопе. Клиника, которая медосмотры проводила, и та уже заскулила. И офисы без работающего клуба опустели, не тот интерес, не та проходимость, не тот и доход. А дальше - больше. Сломать твой Гром всё сломал. Но сам же на бобах и остался. Потоптался как слон в посудной лавке. А смысл? Все эти «нужные люди», которые доверяли нам, к нему не обратятся. Там как за оголённые провода: голыми руками не схватишься. Надо репутацию иметь. И он-то не его сынок тупоголовый, понимает, что погорячился. И без меня там хрен что наладится. Или без тебя. Мне ещё могут руки повыкручивать, но моей жене уж точно ничего не грозит, пока она далека от этого бизнеса, как север от юга.

- Да, когда всё это работает, это не те деньги, что можно на одной недвижимости собирать, - покачивает он головой. - Недвижимость должна приносить доход, а то на одних налогах разоришься. Но все ли это понимают?

- Так это ты у своего Грома и спроси. Ты же на него ставку сделал. А потом лежал два месяца пускал пузыри.

- Гром, Гром, - поднимается Демьянов, кривляясь. - Что ты прицепился к этому Грому. Я просто выбрал меньшее из зол. По дружбе.

- Ой ли, - смотрю прямо ему в лицо. - Значит так это теперь называется? Значит, жену твою он трахал тоже по дружбе? Чтобы без тебя не заскучала? Такой жест доброй воли - в топку дровишек подбрасывать, пока муж в коме. По очереди с сынком. Не знаю уж, как там они между собой договаривались...

- Заткнись, - и «сука» я читаю по его дёргающимся губам. - Неужели ты думаешь, твою жену эта участь минует? - зло усмехается он. - Кто бы из них ни пришёл к власти, рано или поздно, а они ткнут в твоё незащищённое брюшко, мальчик мой. А твоё самое слабое место и искать не надо - беременная баба. Победишь - накажут, проиграешь - растопчут. Сделают так больно - и не рад будешь, что родился. И если ты думаешь - это я так, тебя попугать, то спроси у моей жены. Разводись, дебил, к чертям собачьим! И слушай, что я тебе говорю!