Вилья на час (СИ) - Горышина Ольга - Страница 27

Я перехватила ножик покрепче.

— Где лучше резать? — спросила я громко, чтобы перекричать собственное сердце.

— Режь палец. Кровь быстрее остановится. И заживет без следа.

Я прикрыла глаза и полоснула лезвием подушечку указательного пальца. Больно, но терпимо. Медсестры в детстве жали палец сильнее, чем теплые губы Альберта. Я не открывала глаз, а когда открыла, увидела небо в алмазах и повалилась на подушку. Одеяло тут же легло поверх ожерелья.

— Поспи и проснешься здоровой. Обещаю.

Он еще с минуту просидел на краю кровати, глядя мне в лицо, а я смотрела, как дрожит в его пальцах нож с капелькой моей крови.

— Я им побрился сегодня, — Альберт повернул ко мне голову. — Было больно. Но я рассматриваю эту боль как самопожертвование богине любви.

Он наклонился ко мне, но не поцеловал. Я провела порезанным пальцем по гладковыбритой щеке — теплой, даже слишком.

— А клыки так и не покажешь?

Он покачал головой.

— Я давно разучился их выпускать. Если живые перестанут давать мне кровь, то я просто не переживу какой-нибудь рассвет. Жизнь не стоит того, чтобы жить, когда твое пробуждение никому не нужно.

— В ближайшие лет пятьдесят даже не вздумай умирать. Если проголодаешься, просто приезжай в Санкт-Петербург. Там живет девушка по имени Виктория. Она всегда нацедит для тебя стопочку крови.

Альберт улыбнулся и поцеловал меня в лоб. Поднялся, спрятал ножик в карман брюк, оделся и… Мое сердце замерло. Нет, он вернулся к кровати, и я в последний раз почувствовала на губах огонь его поцелуя.

Альберт не сказал «прощай», и я не сказала ему «прощай». Он тихо затворил за собой дверь. Как в нашу первую ночь. Только завтра в этом номере меня уже не будет.

Суета аэропорта полностью завладевает мозгом пассажира, не позволяя думать о важном — все мысли сосредоточены на посадочном талоне, паспорте, багаже… Главное, их не потерять, а остальное приложится. Я ничего не потеряла и ступила в целости и сохранности на российскую землю. Мне еще хотелось сохранить на груди бриллианты. Здравый смысл советовал спрятать драгоценность в сумочку, но мне не хотелось разъединять то, что соединили пальцы Альберта. Потому я не отнимала руки от выреза кофты и смотрела только на носы собственных лодочек, чтобы не оступиться.

— Викуська!

Я оступилась, но лишь на секунду. На второй я уже свела лопатки вместе и вскинула подбородок. Хотя лучше бы опустила, чтобы не видеть за букетом роз улыбающегося лица Димки. Одна рука на ручке чемодана, другая — на бриллиантах. Свободной руки для цветов нет. И я их не приняла.

— Хорошо долетела?

Димка передернул плечами и, поняв, что букета я не возьму, опустил цветы и даже встряхнул, будто я на них плюнула. Если бы в моем пересохшем рту нашлись слюни, то они бы сейчас стекали не с лепестков роз, а с кончика его вздернутого носа. Чего приперся? Вопрос читался в моем взгляде. Губ я разлепить не смогла.

— Давай чемодан.

Я катнула его прочь от Димки и наконец нашла голос.

— Я не просила меня встречать. И не поеду с тобой. Возьму такси.

— Вик, — Димка опустил глаза, но лишь на мгновение. Потом он уставился в мое каменное лицо. — Нам нужно поговорить. Мы не поговорили ведь толком. Столько всего произошло. Мне нужно объяснить, почему… Вика, только не здесь. Поехали.

— Я все знаю, Дим, — сказала я, сильнее разворачивая плечи, чтобы унять боль в спине. Точно в спине. Не в сердце. — Сорока на хвосте принесла. Мне жаль Лену. Это всегда тяжело. И… Мне жаль тебя, потому что людей надо жалеть. Но и только.

— Вика!

Димка попытался перехватить ручку чемодана, но я наступила ему на ногу, и он отступил.

— Между нами все кончено. Все сказано. И ничего больше не будет. Понятно?

— Виктория!

— Нам не о чем говорить, — повторила я, надеясь, что Димка догадается отойти в сторону. — Дай мне пройти!

И он отошел, и я пошла. Но зачем-то обернулась и тут же налетела на темную спину. Такую жесткую, что искры из глаз посыпались.

— О, мисс, айм со сорри. Бат ви, а лэндинг.

Я потерла лоб, которым снесла впереди стоящее кресло, когда стюардесса легонько коснулась моего плеча. Уснула. Фу… Это был сон… Всего-навсего сон… Никакого Димки… Никакого Димки… Фу, выдохни!

Сели мягко, паспортный контроль прошли быстро, чемоданы получили почти мгновенно. Как в сказке. «Пулково» рулит! Теперь быстрее взять такси и домой. Домой. Домой. Домой. В одной руке чемодан. Другая — на груди поверх ожерелья. А глаза — в толпе в поисках Димки. Фу, сон не в руку. А рука болит. Боль с кончика пальца докатилась аж до запястья.

— Викусь!

Я чуть не оступилась, даже не сообразив, что голос-то женский. Но потом улыбнулась:

— Теть Зин, ну я же просила не встречать!

Хорошо еще без букета, только с поцелуями и объятиями. И с привычными замашками — сразу чемодан выхватывать.

— Наигралась в самостоятельную. Хватит, — улыбалась она во весь яркий рот. — Спит непонятно с кем непонятно где и на звонки не отвечает. А это что?

Я убрала руку с груди.

— Нравится?

— Вау! — тетя Зина умела быть современной. — Выглядят как настоящие. Ну, точно, — она даже потерла камни пальцами.

— Теть Зин, у тебя, конечно, глаз-алмаз, но сейчас он подвел. Ну, сама подумай, откуда у меня деньги на настоящие камни?

— А че, сама купила? Я подумала, твой австрияк подарил. Нет, что ли? Скупердяя нашла? За кофе хоть платил?

— Платил, платил… Не переживай. А это купил на сдачу. Нравится?

— Говорю ж, как настоящие!

— Ну вот и славно! Мэйд ин Острия.

Обе расхохотались, и тетя Зина полезла в сумку за телефоном:

— Пашка, можешь подъезжать.

— Теть Зин…

Она сына ради меня напрягла. Ну елки-палки…

— Брось, а что думала? К матери только пожрать приходить? Этих мужиков воспитывать надо, до могилы… И там тоже. Иначе караул. Че улыбаешься? Фоток-то много привезла? А то не постит ничего. Австрияка хотя бы сфотографировала, чтобы обзавидоваться? Или только еду?

— Только еду, — улыбнулась я, подумав про собственные селфи.

Тетя Зина обняла меня за плечи слишком сильно, и я с трудом не взвизгнула. Спина не прошла до конца, но я никому на нее не пожалуюсь. Никогда. Лопатки вместе, и болит меньше. И подбородок гордо вверх. К небу. Серому. В тучах. Теперь я полюблю дождь. Ну что, Паш, поехали? В новую жизнь. А австрийские байки потом, потом, потом… Когда питерский дождь смоет с меня австрийскую пыльцу.

Дома я легла на живот и, сунув в рот зудящий палец, уткнулась в подушку. На целых пять минут. А потом переместилась в рабочее кресло. Схватила бумагу и принялась чирикать ручкой, пока боль из пальца не исчезла и с листка мне не подмигнул Альберт.

— Повиси пока здесь!

Я прикрепила портрет на пробковую доску и оттолкнула стул, чтобы лучше рассмотреть свое творение. Рисованный Альберт опять мне подмигнул, а я ему, а потом вообще показала язык и включила комп. В запасе еще один свободный день

— я нарисую тебя, чтобы точно не забыть, или…

И я создала новый текстовый файл, чтобы набрать такие слова:

«Лечить сердечные раны путешествием можно лишь в том случае, когда оно не планировалось свадебным. Свадьба не состоялась, но билеты на самолет я не выкинула и бронирование отелей не отменила…»

Услышать от единственного родного человека, что ты дура, не очень приятно. Еще горче осознавать, что тетя Зина недалека от истины. Я купила билет в Барселону — один. После того, как уволилась с работы. На вопрос, как так получилось, у меня не было не то, что прямого, а просто никакого ответа, кроме — я так хочу!

День не задался с самого утра. Я облилась кофе, напрочь испортив новый белый топ. Потом была давка в метро, в которой я оборвала ремешок у новой сумки. Больше на мне ничего нового не было, поэтому пришлось избавляться от старого