Любовь Носорога (СИ) - Зайцева Мария - Страница 35

— Поля, все. Поль.

Он целовал ее шею склоненную, мокрые опять щеки, из-за него, конечно же. Ну и плевать. И говорил. Тихо, но очень серьезно и внушительно.

И его достоинство в ней, еще не опавшее, тоже подтверждало внушительность его аргументов.

— Поля, хватит. Я не пущу тебя больше от себя. Ты поняла. Ты — моя. Просто не пущу.

— Кто я? Паш? Кто я — твоя?

Она не делала попыток встать, вырваться от него, обмякшая, расстроенная произошедшим. И тоже тихо говорила. И тоже серьезно. Очень среьезно. И Паша понял, что от его ответа много чего сейчас зависит. Все зависит.

И потому сказал то, что посчитал нужным. То, что чувствовал в тот момент.

— Ты — моя женщина.

И это прозвучало очень логично. Правильно.

Я проснулась утром от тяжести мужского тела на себе. Носорожьего. Меня сжали, придавили к кровати и теперь мягко проталкивали уже готовый к бою член в мой многострадальный организм.

И не дернешься.

И дело даже не в том, что крепко держит. Хотя и это тоже. Но, в основном, что мой организм, несмотря на то, что очень сильно ему накануне досталось, был совсем не против вторжения. А, наоборот, всеми прямо конечностями за. Одна из этих согласных конечностей, например, зарылась в густую шевелюру прижавшегося ко мне Носорога, царапнула возбужденного мужчину ноготками игриво. Другая покорно сдвинулась, обеспечивая более глубокий доступ. И конечно, Паша этим воспользовался. Он всегда умел пользоваться моментом. А уж моменты моей слабости были для него подарком. Он обхватил меня за ноющую сладко грудь, чуть сжал сосок, пуская импульсы удовольствия по всему телу. Другой рукой приподнял выше еще ногу, и насадил меня на себя. Мягко так. Но основательно. Не сорвешся, бабочка. А я… Да не собиралась я никуда больше срываться. Только выгнулась, прижимаясь к нему теснее ягодицами, сама, повернула голову, встречая его губы, так же мягко двигающиеся по немного воспаленной коже шеи, как и его член во мне. Он тут же оставил в покое шею и поймал губы. И поцеловал. Так сладко, так долго, тоже томительно медленно, и движения его языка каким-то образом попадали в такт с мерными, спокойными, глубокими толчками во мне. И я просто повиновалась, поддалась, уплывая, еще в полусне, на волнах удовольствия. Он может быть и таким. Мамочка моя, он может быть таким. Нежным, медленным, не напирающим, не жестящим. И все равно очень властным. Очень доминирующим. И пусть. Пусть.

Я отпустила ситуацию еще вчера.

Когда Паша утащил меня прямо в антракте в какую-то гримерку и просто усадил на свой член.

Не разговаривая. Опять. И, если в начале я злилась на это, на такую бесцеремонность (хотя, вопрос, чего злиться? можно подумать, он когда-то другим был), то потом, когда заглянула в его глаза, темные, жесткие, повелительные… Казалось бы. На поверхности. А в глубине… Может, я и сумасшедшая, и нельзя так, и окончательно превращаюсь в подстилку этого жестокого грубого человека… Но, клянусь, в глубине его глаз я увидела нежность. Странно, так странно. Так нехарактерно для него. Несвойственно. Это меня просто убило. Он не двигался, хотя член его во мне ясно говорил о том, что на грани, на волоске буквально. И что, вообще-то, я уже проиграла. Я уже в подчиненном положении. Пошлость какая. Дурость. Секс в театре. В подсобке, гримерке, или как это называется? Пришла спектакль посмотреть… Поверила в честность Паши по отношению к себе. А он честен. Он не обещал, что не тронет меня. Вот и трогает. Очень даже глубоко. Так глубоко, что больно. С ним всегда сначала больно. Большой потому что. И вообще, он от своих традиционных желаний и не отходит. Хочется ему трахнуть бабу, он трахает. И плевать, где. Хоть в театре, хоть в морге.

Но его глаза… Черт. Я именно тогда пропала. Поняла, что пропала. И захотела. Сама. И качнулась на нем. И поймала выражения удивления и… Восхищения? И это тоже было нехарактерно для него. Настолько, что мне захотелось продолжить это изучение, исследовать его глубину. И я именно этим и занималась. И получала дикое удовольствие просто от инициативы, забыв вообще о том, где я, о том, что нас в любой момент застать могут, что это стыд и позор. Плевать мне на это было в тот момент. На все плевать, кроме глаз его. Черных-черных. С искрами восхищения где-то в глубине. Паша дал мне столько свободы, сколько смог, и уже за одно это я была ему благодарна. Конечно, потом он привычно перехватил инициативу, и сделал все в своем стиле, горячо и страстно. И я опять растворилась в нем, опять немного умерла, потеряла часть себя.

В итоге мы чуть задержались к началу второго акта. Зашли, под осуждающими взглядами соседок по ложе. Сели. Я немного поерзала, потому что сидеть было не очень комфортно, и член Носорога ощущался до сих пор. И, конечно, после произошедшего, действие на сцене не увлекло. А вот то, что Паша положил мне тяжелую ладонь на коленку и сжал, заинтересовало куда больше.

Мы еле досидели до финала.

И вышли на свежий, по осеннему прохладный уже воздух, буквально задыхась друг другом. Меня, правда, немного освежило, привело в чувство, и я решила притормозить, чтоб обдумать ситуацию, посокрушаться о своем падении, и чуть остудить Пашу, который смотрел до того плотоядно, словно не трахнуть меня хотел, а съесть.

Поэтому я предложила прогуляться. И поговорить о наших отношениях. Я прекрасно понимала, что, стоит нам переступить порог номера, и все разговоры кончатся. И не сказать, что у меня не ныло в превкушении будущей ночи тело. Еще как ныло! Еще как хотело! Но у меня кроме тела и мозг имелся. Вроде бы… И он хотел определенности. Хотя бы мнимой. Чтоб потом самоустраниться со спокойной совестью. Паша сказал, что я — его женщина. Тогда меня это потрясло. Это звучало… Даже не признанием в любви, нет. Это звучало признанием… Чего-то большего. Планов. Серьезных. Длительных. Хотелось понять, совпадают ли мои понимания того, что он сказал, с его.

Поэтому я предложила прогуляться до отела. Идти было не очень далеко, вечер радовал еще по-летнему теплым ветерком, на улице хотелось находиться.

Паша, чуть поморщившись, неожиданно пошел мне навстречу. В приниципе, он не должен быть голодным, учитывая, чем мы занимались всего час назад. И чем еще будем заниматься всю ночь. Явно же он не думает, что я его теперь продинамлю. Да, даже если бы и хотела… Ага, кто ж мне даст?

Мы шли по аллее, уже немного усыпанной листьями, и молчали. Я считала, что говорить должен он. А Паша, похоже, не собирался, явно считая, что все, что требуется мне знать, он уже сказал.

В итоге начала я все же, не выдержав:

— Паша. Мне надо понимать, что происходит между нами.

— А что непонятного? — помолчав, ответил он. Остановился, прикуривая, выдохнул дым. Мне тут же нестерпимо захотелось курить, настолько вкусно он это делал. Но я не стала просить сигарету, помня, как он в нашу первую ночь вырывал их у меня из рук.

— Мне непонятно. Кто я все же? И вообще… Надолго это все?

— Ты — моя женщина, я же сказал. И да, это надолго.

Он остановился, повернулся ко мне, взял за плечи, наклонился, и я невольно вдохнула аромат сигарет, смешанный с его дыханием. Вкусно.

— Ты пойми, казачка, ты попала. Просто прими это. Я знаю, что ты… ну… Не особо рада. Но тебе не деться никуда. Это очень надолго. Очень.

— Паш… — Я помотала головой, пытаясь прийти в себя от морока, вызванного смесью его слов и его запаха. Боже мой, афродизиаки отдыхают… — Паш, это не ответ. Мне нужна определнность. Я — не комнатная собачка. А если ребенок? Мы не предохраняемся, я не принимаю ничего…

— Это и есть определенность. Чего ты хочешь? Замуж?

Я замотала головой. Нет, Боже упаси! Замуж я точно не хочу за него! Это же… Это все, финал. А, с другой стороны… То, о чем он говорит сейчас, это не финал? И почему во мне ничего не протестует? Почему раньше протестовало, а сейчас — нет? Может, потому что я вижу, насколько это и для него серьезно? А почему я раньше не видела? Может, потому что не хотела? Или потому что… Для него это тогда не было серьезным? И только теперь стало?