Любовь Носорога (СИ) - Зайцева Мария - Страница 37

Но тут Паша перевел взгляд на меня, обжигая знакомой чернотой, и все встало на свои места.

Я, признаться, думала, что он меня опять в номер потащит, продолжать наши гимнастические упражения. И не то, чтоб я была против, хотя тело ныло довольно интенсивно, да и крем увлажняющий не особо помогал от легкого жжения на коже… И в других местах. Но мозг словно отключал болевые и неприятные ощущения, оставляя только волнующие воспоминания. Его губы, его движения, его голос… О, черт… Хитрый зверюга! Приучил меня все же!

Короче говоря, я была настроена на секс и испытала легкое сожаление, когда вместо постели мы поехали в зоопарк.

А все почему? А все потому, что накануне я Паше, кажется, обмолвилась, что никогда не была в Московском зоопарке. Правда, это было после нашего безумного эксгибиционистского секса, и я не думала, что он запомнит. Слишком интенсивно меня за талию лапал, недвусмысленно обещая продолжение приключения уже в отеле.

А нет. Запомнил, оказывается.

Привез. И теперь гулял со мной, спокойно разглядывая животных и кривовато улыбаясь в ответ на мои восторги.

Молчал. Покупал все, на что падал мой взгляд. И иногда задавал вопросы. А я как с ума сошла, болтала и болтала. Про детство рассказывала, про юность, счастливую, беззаботную. Обмолвилась про гибель родителей, хотя, у него наверняка есть досье на меня, так что это точно знает.

— Тяжело было после их смерти? — внезапно спросил он.

Мы стояли у пруда, смотрели на птиц. Я повернулась к нему, посмотрела удивленно.

— Конечно, тяжело.

Помолчала, ожидая еще вопроса. Но Паша молчал. Спокойно так, приглашающе. И я, сама не зная, зачем, внезапно заговорила.

— Знаешь, вообще сложно… Я училась еще в универе. Ленка — подросток… Я не думала ни о чем, рассчитывала после окончания учебы еще отдохнуть, планировала поехать в Европу, даже денег чуть-чуть скопила… Все ушло на похороны. Очень дорого, оказывается, сейчас хоронить… Потом мы какое-то время жили на то, что удавалось продать. У нас была дача, ушла за бесценок, потому что мама и папа взяли кредит… Очень неаккуратно. В каком-то непонятном банке. Мама и папа… Они не очень умели распоряжаться деньгами. Я в них, наверно… Они брали один кредит, чтоб погасить другой. Отец занимался небольшим бизнесом. Тоже все в долг. Короче говоря, дача ушла. Потом — квартира. Она была наша, но кредиторы… Я еле расплатилась. Потом мы какое-то время жили на сьемной квартире, у меня были деньги, оставшиеся от продажи квартиры, но недостаточно. Для первого взноса хватало, а вот дальше… Ипотеку не одобряли, конечно же. Да еще и Ленка тогда, как с цепи сорвалась…

— А разве вам не выплатили компенсацию? Ну, от другой стороны?

Я рассмеялась горько.

— Паш, ну вот какая компенсация? Никто даже не стал с нами связываться. Кто мы? Бесправные девчонки. Насколько я знаю, другим пострадавшим от того гада, устроившего стрельбу посреди города, тоже ничего не выплатили. Там, правда, без смертельного исхода, но женщина инвалидом осталась.

Я отвернулась, словно заново переживая те страшные беспросветные годы, когда рвала жилы, чтоб вытащить нас из долговой ямы и не сойти с ума от тоски и одиночества. И прошептала, не сдержавшись:

— Лучше бы застрелили его, тварь… Столько жизней сломал…

— Знаешь, кто это?

— Нет, конечно. Знаю только, что того, кто стрелял, в тюрьму вроде посадили… А, может, и нет. Дело быстро замяли. Да и не до того мне было, правда, не до того. А сейчас я бы, наверно… А хотя…

Я рассмеялась. Вышло неожиданно горько.

— Ничего бы я не сделала, Паш. Потому что это бессмысленно. Просто… Это не по-человечески, когда какие-то твари решают свои проблемы, а страдают ни в чем не повинные люди. Мои мама и папа ехали на дачу. За клубникой. Ленка, знаешь, клубнику очень любит. Любила. Теперь смотреть на нее не может.

Тут Паша поднял меня за подбродок и вытер щеки пальцами. Мокрые, оказывается. Ну вот что за безобразие! Совсем я расклеилась! Это все его влияние дурное. С ним я чувствую себя слабой.

Я посмотрела в Пашины глаза. Очки он снял, и теперь глядел на меня. Как-то непонятно. Незнакомо. Внимательно и тревожно. Что это такое с моим толстокожим Носорогом? Умеет сопереживать? Какое волнующее открытие!

Паша смотрел на меня. Вытирал слезы с моих щек. А потом наклонился и поцеловал. Нежно-нежно. Настолько невесомо, что я сначала даже не поверила. Не поняла, что это было. Кто это передо мной. Носорог? Нет, конечно, нет! Носорог так не умеет. Носорог только топчет. Не ласкает. Но губы ощущали прикосновение, щеки жгло от ласки его пальцев, и воздух опять заменился запахом его тела, волнующим и тяжелым. И я… Ну что я сделала? Правильно. Разрыдалась. До истерики и судорожного икания. Красных глаз и распухшего носа.

И потом долго приходила в себя, вытирала лицо влажными салфетками, избегая смотреть ему в глаза. Потому что стеснялась ужасно. И досадовала на себя, на свою слабость. Вот как я так разнюнилась? Как так можно вообще?

И вид теперь какой у меня? Прекрасное свидание, ничего не скажешь…

Паша, который все это время великодушно позволял мне рыдать у себя на груди, взял у меня салфетку из пальцев, вытер слезы с красных щек, коснулся распухщих от плача губ, замер.

И взгляд поменялся. Даря мне почти физическое облегчение. Никуда мой похотливый озабоченный Носорог не пропал. Ну вот как можно думать о сексе, глядя на то, как женщина слезами заливалась и сопли пузырями надувала? А можно, оказывается. Потому что буквально в следующую секунду, обалдело отвечая на жадный и бесцеремонный до невозможности поцелуй Паши, я только гадала, а было ли до этого то невесомое, нежное-нежное касание? Или мне привиделось? Паша тем временем обнял меня крепче, положил свои лопаты на мою попу и подбросил вверх, заставив взвизгнуть и обвить ногами его торс.

— Поехали-ка обратно в отель, казачка, — прохрипел он, — а то прямо тут тебя трахну, вон, в будке для уток. До нее и плыть недалеко.

— Ты что, ты что… Ну хватит, люди же, люди… — невнятно шептала я, в противовес своим словам прижимаясь сильнее и чувствуя, как млею, плавлюсь и вообще плюю на все моральные нормы, и, еще чуть-чуть, и я сама первая поплыву к этому несчастному домику для уток, обгоняя Носорога.

— Да пох*й… — бормотал он, зарываясь мне в шею и целуя несдержанно и больно. И каждый импульс боли от его губ простреливал все тело сладко-сладко, аж до кончиков пальцев на ногах. Я застонала, откидываясь назад, чтоб ему было удобнее терзать меня, и умирая от удовольствия. И сгорая от стыда одновременно. Чертов Носорог! Приучил меня все-таки к своим извращенным ласкам!

Паша, чувствуя мою отдачу, так резко и неожиданно прижал меня к паху, буквально трахая через одежду, что я опять застонала… И неизвестно, чем бы это закончилось, потому что ни он, ни уж тем более я, себя не контролировали, целуясь и обжимаясь, как школьники пубертатного периода, на глазах у всего Московского зоопарка, если б нас не прервали.

— Павел?

Мужской голос был мне незнаком. А Паша вот замер. С неохотой поставил меня на землю, даже футболку, которую уже успел вытащить из ремня джинсов, поправил на мне. Конечно, благопристойней я выглядеть не стала, в отличие от того же Носорога, который стоял так, словно ничего и не произошло. А я вот наверняка смотрелась жертвой стихийного бедствия, не иначе. И чувствовала себя примерно так же. Вся измятая, истерзанная, в глазах муть. Пока приходила в себя, прогоняла мушки перед глазами, цеплялась за свою скалу нерушимую, потому что ноги-предатели подгибались, а Пашина рука была очень надежной, пропустила представление и часть беседы Носорога с его знакомым.

Приятным таким мужчиной, высоким и крепким. Он, очевидно, тоже приехал в зоопарк с семьей, женой, очень симпатичной блондинкой, сыном- подростком и маленькой дочкой.

— Вы простите, что мы вас прервали, — женщина, заметив, что я все же немного пришла в себя, понимающе улыбнулась, — но Олег непременно хотел что-то обсудить с вашим мужем.