Расческа для лысого (СИ) - Зайцева Мария - Страница 35

Песни сменяют одна другую, я летаю. Я пока хочу летать. Пока ты смотришь. Пока ярость твоя черная ощутима даже на расстоянии. Мне это надо. Это лишь малая часть от того, что я испытала, когда ты свалил.

Внизу появляется Алла. Я ее даже не сразу замечаю. Так увлеклась.

Она манит вниз. Рядом внушительная фигура охранника. Что такое? Меня пришли снимать с шеста с охраной?

Смешно. Сука, как смешно!

Я смеюсь. Громко, до истерики.

До слез.

Иду к ним, прямо по раскиданным бабкам. Не хочу их касаться. Ощущение, что, если возьму, то это будет, как прикосновение их прежних владельцев. Хозяйское и влажное. Противно. А вот похрустывают они под тонким каблуком стриптизерских босоножек неплохо. Мне нравится. Аккомпанемент такой приятный. Нужный сейчас.

Алла кивает охраннику, он осторожно помогает спуститься. И сразу закрывает от желающих пообщаться широченной спиной.

Я немного прихожу в себя и оглядываюсь растерянно.

Похоже, я зажгла. Гости буянят, несколько человек пытаются поймать Аллу и о чем-то с ней поговорить. Обо мне, наверно.

Я только теперь понимаю, что охранник нужен прежде всего для меня. Чтоб не утащили. Потому что, похоже, я реально зажгла.

Молодец, Ленка! Красотка просто! Осознание накатывает дурнотой. Сколько я там протанцевала? От силы полчаса? Почему меня сняли? И теперь не заплатят…

Но эти мысли идут фоном.

Далеко в фарватере за основной.

ОН видел! ОН смотрел!

Как он смотрел! Мама дорогая!

Его тяжелый черный взгляд до сих пор, кажется, не отпускает. Пока иду, поддерживаемая за локоть охранником, к выходу, осознаю полностью. Он в городе. Он здесь. Здесь.

Меня приводят в подсобку для персонала. Сажают на стул. Дают воды. Рядом переодеваются девчонки, нисколько не стесняясь громилы-охранника. У меня стучат зубы о край стакана. Рука дрожит.

Вот это отходняк! Вот это да! Проклятый дядя Миша! Появился опять! С ума свел!

Алла, немного взъерошенная, появляется, смотрит на меня внимательно.

— Что принимала? — цепляет за подбородок, изучает зрачки.

— Ничего.

— А что тогда там такое было? Я тебе сказала, не отсвечивать, внимание от шоу на себя не оттягивать! Это что за брачные, сука, танцы? Ты соображаешь, что ты делаешь?

Она повышает голос, ругается.

Я ее понимаю. И сказать ничего в свое оправдание не могу. Что я скажу? Что мне не надо наркоты, когда рядом дядя Миша? Что я и так дурная? Что мне жаль?

Так мне не жаль. Нихера не жаль.

— И что мне теперь делать? Куча заявок на приват! Мне как отбиваться? Ты о чем думала, мелкая сучка?

Она ругается, я пью мелкими глотками воду, зубы стучат о стакан.

Алла внезапно замолкает, смотрит на меня внимательно.

— А может, пойдешь? Серьезные деньги. Без интима. Ты сможешь, явно, судя по тому, что на шесте творила.

— Нет, — хриплю я, отставляя стакан, — отдайте мне деньги, я домой.

Алла смотрит, но никак не комментирует. И не уговаривает.

— Такси ей вызови, Слав. И посмотри, чтоб села.

Охранник кивает.

Алла уходит.

Я откидываюсь на спинку стула. Закрываю глаза. Дышу.

В голове кавардак с одной четкой мыслью: «Он здесь. Здесь».

Поднимаюсь, стаскиваю с себя чужие тряпки, пытаюсь вытереться влажными салфетками, убрать хоть часть блесток, бесполезно. Натягиваю юбку, кеды и толстовку, наплевав на лифчик, надевать его сил нет уже никаких. Домой бы добраться. Внезапно ощущаю, как гудят ноги. На них сегодня была серьезная нагрузка. С четырех часов дня я прыгала в зале, а после смены еще и у шеста. Как же я не чувствовала их до этого?

Пытаюсь замотать волосы в шишку, но не получается, рассыпаются, не держатся. Плюю на это дело. Пофиг. Домой бы…

Возвращается Алла, молча отдает мне деньги. Сорок тысяч.

— Ты не два часа отработала, и вообще не так, как надо, так что не вякай.

Да я и не собиралась… Это тоже хорошо. Это очень хорошо.

— И вот, — протягивает еще деньги. — Это то, что набросали.

— Не надо, — этих даже касаться не хочу. Брезгливо почему-то.

Алла не настаивает.

— Не хочешь здесь поработать? У тебя получится.

— Нет. Спасибо.

Алла кивает и выходит.

Я подхватываю сумку и ползу к служебному выходу. Там Слава. Он открывает дверь, смотрит, как я загружаюсь в такси.

Откидываюсь на сиденье. Выдыхаю. Закрываю глаза.

Он здесь.

24. Ленка

Выхожу из такси, смотрю на время. Нормально, второй час ночи. Сестра уже десятый сон видит. Надо по-тихому зайти. Помыться прежде всего, смыть липкие блестки.

Ищу ключи в сумке и не слышу, как сзади подъезжает машина. Медленно подкрадывается, на мягких лапах. И мужчина, вышедший из нее, тоже движется бесшумно. Я его уже у самой двери замечаю.

Нет, не так. Ощущаю. Внезапно. Всей кожей, разом загоревшейся от близкого присутствия.

Он здесь.

За моей спиной.

Стоит. Смотрит. И надо повернуться. Надо посмотреть.

Мы одни в темноте на пустынной ночной улице. Сентябрь обдает холодом. Мне жарко. Горячо. Везде.

— Привет, малех.

У него хрипит голос. Царапает по живому. И я сразу дурею от этой острой боли. Резко разворачиваюсь, смазав волосами по его лицу. Потому что дядя Миша близко. Очень, очень близко!

Поднимаю подбородок. Он высокий, а я в кедах. Смотрю. И колени слабнут. Гад какой!

Привет, значит, малех? Так? Словно нихера не было? Словно этих трех месяцев не было? Привет, малех? Серьезно, что ли?

— Привет, дядя Миша! А я и не узнала сразу. Поистаскался. В твоем возрасте надо следить за собой.

— В твоем тоже.

— Да пошел ты, тварь! Надо было по смс со мной поздороваться! Чего же традиции-то менять?

— Не мог. Ты меня блоканула.

— А так бы что? Поздоровался?

Я задыхаюсь, реально задыхаюсь рядом с ним, мне плохо, тяжело, коленки подгибаются, ноги не держат.

Я неожиданно понимаю, что не вывожу. Что мне надо срочно уйти от него, увеличить расстояние. Необходимо.

И я делаю шаг назад, нащупывая ручку подъездной двери.

И через мгновение он протягивает руку и накрывает мои пальцы на ручке, поворачивает и заставляет меня сделать еще шаг. Внутрь. В полутьму.

У нас в подъезде две двери. И между ними пространство в метр. Оно темное, тесное. Вдвоем не хватает места. Разве что стоять, прижавшись.

— Ты охерел? — шепчу я, упираясь ладонями в горячую грудь, чувствую, как он начинает дышать чаще и глубже, хочу убрать руки, но некуда. Пытаюсь нащупать ручку внутренней двери, но Миша мне не дает. — Иди отсюда! Видеть тебя не хочу!

— Я хочу.

Он наклоняется, наваливается на меня, утыкаясь носом в волосы, шумно вдыхает:

— Пахнешь шалманом.

— Не нюхай! Отпусти меня, гад!

— Не могу, малех.

— Еще как можешь, — шиплю я, напрягая мышцы, чтоб отодвинуть от себя, оттолкнуть, но он не реагирует вообще! Только наваливается еще сильнее, и мне теперь трудно дышать, и тяжело стоять, и его горячее тело, его запах ослабляют меня, кружат уставшую голову, сводят с ума. — Три месяца как-то смог!

— Не смог, малех, не смог…

Руки его ложатся на бедра, тянут юбку вверх, и каждое касание, каждый сданный в борьбе сантиметр голой кожи, искрит электричеством так, что становится физически больно. Он меня гладит, а мне больно! До внутренней дрожи, до подламывания коленок!

— Нет! Нет! — я уже понимаю, что будет дальше, чего он хочет, и это осознание дополнительно жахает по дурной голове, сразу включая уже, казалось бы, давно забытые центры удовольствия.

Мое тело помнит его. Хочет его. Так хочет! Невыносимо просто! И он это чувствует, настойчивый гад! Он это прекрасно считывает! И потому движения его вообще теряют осторожность, молния толстовки скользит вниз, открывая беззащитную грудь с острыми от возбуждения сосками. Он смотрит на них своими чернущими в полутьме подъезда глазами, ругается чуть слышно, затем просто подхватывает меня под попу, подбрасывает выше, так, чтоб достать до груди губами. Я уже не сопротивляюсь. Это бессмысленно и глупо. Этот гад все видит, все понимает. Он уже победил! Он уже выиграл войну!