Atem (СИ) - "Ankaris" - Страница 15

«Это неправильно», — укоризненно прозвучал в голове собственный голос, когда я принялся рассматривать содержимое полок кухни. Искать ответы, не сформулировав чётких вопросов, — не самая лучшая идея. Но я надеялся найти хоть что-нибудь, что смогло бы послужить зацепкой и рассказать о хозяйке столь противоречивого жилища, и, возможно, это «что-нибудь» дало бы почву для «нужных» вопросов или правильных действий по отношению к Дэни.

Не успевал глаз зацепиться за один предмет, как где-то по соседству маячила более занятная вещица, тут же перетягивающая внимание на себя. Так я добрался до кипы книг и журналов на подоконнике; знакомая тетрадь со странным зоопарком была в их числе, и ещё блокнот с чудным названием: «Глупые записки глупого человека». По всей видимости, столь ироничная фраза, написанная от руки, принадлежала Дэни. Веером пролистав страницы, я понял, что держу в руках её дневник. Практически все записи были сделаны на французском языке. Данный факт, несомненно, пришёлся по душе моей совести. Однако и немецкие слова нашли своё место на бумаге.

— Это совершенно неправильно, — уже шепча себе под нос, я наивно полагал, что мысли, материализовавшиеся в звуки, могли бы остановить меня от импульсивных действий.

«Имею ли я вообще право называть себя Человеком…» — так начиналось первое предложение первой страницы, а запись датирована две тысячи первым годом — почти семь лет назад. Сперва я подумал, что речь сейчас пойдёт о каких-нибудь подростковых комплексах, но в очередной раз ошибся. Дэниэль писала о своей роли в обществе, рассуждала о своём предназначении и довольно часто употребляла слово «inutile». Хоть его значения я не знал, но, отталкиваясь от контекста, легко смог догадаться о негативном оттенке, скрывающимся за буквами: «Какой толк в том, что ты женщина, если не можешь выполнить своего главного предназначения? Inutile! Écale!».

Главное предназначение женщины — стать матерью. Об этом ли писала Дэни? Захлопнув дневник, я вернул его на прежнее место. Я ожидал увидеть определённо что-то иное, что-то истинно женское и нелогичное, а не подобные откровения. «Чёрт меня дёрнул его вообще читать!» — Уставился я в окно, наблюдая за непрерывно сигналящим автомобилем, явно кого-то ожидающим.

Пожалуй, и мне пора. Но опять какая-то сила вынуждает меня здесь задержаться. И я не уверен в том, что это банальное любопытство — моё стремление было вполне осознанным. И пока я об этом думал, сидя в кресле, в котором только недавно спала Дэни, в то время как её саму я переложил на кровать, ответ нашёл выход из моего бессознательного. Туман из лишних вопросов рассеялся, выпустив и ответ, и утянутый им нужный вопрос. Они оба обрели отчётливые очертания. Я словно взглянул на ситуацию глазами случайного зрителя. В эту минуту я был похож на маньяка или психопата, наблюдающего за тем, как его жертва еле слышно посапывала в нескольких метрах — именно эта картина и послужила толчком, родившим такой очевидный, но парадоксальный вопрос: почему она сама подпускала меня так близко, изначально обозначив допустимые границы, но при этом оставив двери всех входов открытыми? Безразличие. Безразличие — светилось в её глазах в тот вечер, когда я повстречал её. Тогда, говоря о своём бесстрашии пред тёмными закоулками, именно оно было её голосом. Безразличие, а не принятое мной по ошибке удивление, открыло мне дверь, когда я впервые здесь оказался. Безразличие, а не шаблонная вежливость, предложило мне сейчас подняться на чай. Но почему? Вот он — краеугольный камень всех вопросов.

Начеркав на скорую руку записку, я застрял на последних словах, задумавшись над тем, стоит ли добавлять наигранно-заботливое «позвони». Что-то подсказывало, что не сделай я этого, вышло бы именно наоборот.

«Не рискнул тебя будить и отнёс на кровать. Отдыхай. Stäf», — написал я своё имя в точности так, как она его произносит — растягивая гласную.

10

— Штэфан, твой телефон, — с этими словами из-за двери спальни показалась заспанная физиономия Яна Шефера, пытающаяся, понять сплю ли я.

Вчера я всё же вернулся в кафе к парням, откуда позже мы направились ко мне — праздновать подписание контракта. Вчера я рассуждал о подростковых проблемах Дэниэль, и тем же самым «вчера» устроил себе вечеринку из пяти таких проблем. Ай да я. Миновал тот возраст, когда излишек алкоголя становился причиной лёгкого похмелья или только поганого настроения. Теперь ко всему прочему добавилась куда более сильная головная боль, самопрезрение и самоотвращение.

— Штэф, телефон, — повторил Ян; и трезвонящая трубка приземлилась рядом с подушкой.

— Да, — мрачно прохрипел собственный голос, отчего я невольно поперхнулся.

— Доброе утро! Прости, если разбудила. Хотела сказать спасибо и извиниться, что так вышло. — Да это была Дэниэль.

Несмотря на то что я допускал возможность её звонка, он и впрямь меня удивил.

— Был уверен, что ты давно удалила мой номер за ненадобностью, — обрушилась на неё моя неприкрытая прямота. В трубке повисла тишина. — Рад, что это не так, — как можно мягче продолжил я. — Как ты себя чувствуешь?

— Лучше, спасибо. Прости, что тебе пришлось таскать меня с больной ступнёй. Как она? — Порой мне кажется, её благосклонность — это лишь такой особый французский этикет.

— Тоже лучше, спасибо. Давно проснулась? — Взглянул я на настенные часы. Время приближалось к обеденному.

— Пару часов назад, недавно вернулась с пробежки. На улице льёт как из ведра! — Это я уже успел заметить по бесчисленному множеству ручейков, стекающих по запотевшим стёклам и барабанящим каплям дождя.

— Что ж, осень наконец вступает в свои законные права.

11

Дождь, временами усиливаясь, а порой лишь морося, так и не прекращался. Ещё и самочувствие наипаршивейшее: то ли от выпитого алкоголя, то ли от засевших занозой слов из дневника Дэниэль. «Что она имела в виду?» — не оставлял меня в покое всё тот же вопрос.

Попытки поработать над новым материалом не увенчались успехом. Только я ударял по струнам гитары, как головная боль отзывалась протяжным звоном в ушах. Идея сменить музыкальный инструмент также оказалась провальной: нажимал на клавиши синтезатора — звуки противно били по вискам. Так я бесцельно слонялся из комнаты в комнату: брался за книгу — не находил ничего увлекательного и закрывал, брался за написание новых текстов — слова не складывались в звучную рифму.

Нужно проветрить мозги. Распахнув настежь окно в столовой, я растянулся на кушетке. Порывы ветра ворвались холодом, подбросив занавески под самый потолок, словно они были преградой, мешающей воздуху проникнуть внутрь.

Вслед за вечерней свежестью, заполняющей комнату, ко мне неторопливо вернулась трезвость сознания, и я решил позвонить Дэниэль, предварительно взвесив несколько раз все возможные «за и против» и убедившись в разумности своего намерения.

Её номер теперь я знал, а найти предлог не составило труда: женщины любят слышать извинения, даже тогда, когда не было ссоры. Но больше всего они любят слышать их тогда, когда, не произнесённые в верный момент слова звучат лишь спустя время, и ты признаёшь свою неправоту или выражаешь сожаление. Тогда женщины, ощущая иллюзорную силу победы, становятся ручными кобрами, танцующими под твою дудку. И все, факир и зрители, понимают, что это только красивая игра. Все, кроме самой кобры. Хотя… мои мысли прервал кто-то, настойчиво тарабанящий в дверь к соседям.

— Простите, — обратился человек, заметив, как из-за оконной рамы высунулась моя голова, — вы не знаете, дома ли Эберты?

— Должно быть, уехали, раз машины нет. — Я попытался разглядеть лицо говорящего, но оно было скрыто под громоздким капюшоном мешковатой куртки.

— Проклятье, — отчаянно выругался тот и, быстро сбежав по ступеням, направился прочь.

— Вам нужна помощь? — выкрикнул я. Человек остановился. — У меня где-то был их номер. Может, подниметесь пока на чашку кофе?