Лирика - Петрарка Франческо - Страница 17

Швырнуть мою кору в водоворот,

Но душу, что незримо в ней живет,

И не такая сила не пугала.

Лавировать в полете не пристало

Золотолистый лавр ее влечет

И крылья быстры, и ее полет

Сильней руля и весел, волн и шквала.

Державная, надменная река,

Ты, лучшее из солнц оставя сзади,

К другому держишь путь издалека.

Уносишь плоть, но ты же и внакладе:

Душа стремится, взмыв под облака,

Назад - в любимый край, к своей отраде

CLXXXI

Амур меж трав тончайшие тенета

Из злата с жемчугами сплел под кроной,

Боготворимой мною и зеленой,

Хоть сень ее - печальная щедрота.

Рассыпал зерен - хитрая забота!

Страшусь и жажду я приманки оной;

С начал земли, Предвечным сотворенной,

Нежней манка не слышала охота.

А свет, с кем солнцу проигрышны встречи,

Слепил. Шнурок шел от сетей к запястью

Пречистому, как снежное сиянье.

Так завлекли меня заманной властью

И мановенья дивные, и речи,

И нежность, и надежда, и желанье.

СLХХХII

Сердца влюбленных с беспощадной силой

Тревога леденит, сжигает страсть,

Тут не поймешь, чья пагубнее власть

Надежды, страха, стужи или пыла.

Иных, бросает в жар под высью стылой,

Дрожь пробирает в зной, что за напасть!

Ведь жаждущему просто в ревность впасть

И дев считать вздыхателями милой.

Я ж обречен лишь от огня страдать

И лишь от жажды гибну ежечасно,

Слова бессильны муку передать.

О, что мне ревность! Пламя так прекрасно!

Пусть видят в нем другие благодать,

Им не тпетчть к псгчини-с - Вce напрасно.

Но если поражен я нежным оком,

Но если ранят сладкие слова,

Но если ей любовь дала права

Дарить мне свет улыбки ненароком,

Что ждет меня, когда, казнимый роком,

Лишусь я снисхожденья божества,

В чьем взоре милость теплится едва?

Неужто смерть приму в огне жестоком?

Чуть омрачен моей любимой лик,

Весь трепещу, и сердце холодеет,

Страшусь примеров давних каждый миг,

И этих страхов разум не развеет.

Я женскую изменчивость постиг:

Любовь недолго женщиной владеет.

CLXXXIV

Амур, природа, вкупе со смиренной

Душой, чья добродетель правит мной,

Вступили в сговор за моей спиной:

Амур грозит мне мукой неизменной,

В сетях природы, в оболочке бренной,

Столь нежной, чтобы справиться с судьбой,

Душа любимой, прах стряхнув земной,

Уже от жизни отреклась презренной.

Готовится душа отринуть плоть,

Чьи очертанья были так прекрасны,

Являя средоточье красоты.

Нет, милосердью смерть не побороть.

И если так - надежды все напрасны

И безнадежны все мои мечты.

CLXXXV

Вот птица Феникс в перьях из огня,

И этих ожерелий позолота

На белой шее - силой приворота

Hapyet всех, мой бедный дух казня.

Лучи ее венца как светоч дня,

Амур в стекло их ловит, как в тенета,

Сочится пламя струйкой водомета

И даже в лютый холод жжет меня.

Окутал пурпур царственные плечи,

С лазурной оторочкою убор,

Усыпанный пунцовыми цветами.

Уносит слава далеко-далече,

К богатым недрам аравийских гор

Сокровище, парящее над нами.

CLXXXVI

Когда б Гомер великий и Вергилий

Узрели ту, что ярче всех светил,

Ее воспели б, не жалея сил,

В единый стиль свои сливая стили,

Энея бы хвалою обделили,

Померк бы Одиссей и сам Ахилл,

И тот, кто пятьдесят шесть лет царил,

И тот, кого в Микенах погубили.

Сей доблести и древней мощи цвет

Теперь обрел еще одно светило,

Где чистота в единстве с красотой.

Блеск древней славы Эннием воспет,

А я - о новой. Только б не претила

Ей похвала моя, мой дар простой.

CLXXXVII

Пред ним Ахилла гордого гробница

И Македонец закусил губу:

"Блажен, чья слава и поныне длится,

Найдя такую звонкую трубу!"

А чистое созданье, голубица,

Кому слагаю песни в похвальбу,

Моим искусством жалким тяготится,

Что сделаешь! Не изменить судьбу!

И вдохновить Гомера и Орфея

Достойной, той, кого бы мог по праву

Петь горячо из Мантуи пастух,

Рок дал другого, кто, пред ней немея,

Дерзает петь о лавре, ей во славу,

Но, кажется, его подводит слух.

CLXXXVIH

О солнце, ты и в стужу светишь нам,

Тебе была любезна эта крона

С листвой, зеленой, как во время оно,

Когда впервые встретил зло Адам.

Взгляни сюда. Склонись к моим мольбам,

Не уходи, светило, с небосклона,

Продли свое сиянье благосклонно,

Желанный вид являй моим глазам:

Я вижу холм и тень его косую,

На тихий мой огонь она легла,

На пышный лавр, он был тростинкой малой.

Но тень растет, покуда я толкую,

Заветный дол уже заволокла,

Где госпожа живет в душе усталой.

CLXXXIX

Забвенья груз влача в промозглый мрак,

Ладья моя блуждает в океане

Меж Сциллой и Харибдой, как в капкане,

А кормчий - господин мой, нет! мой враг

На веслах - думы. Сладить с ними как?

Бунтуют, позабыв об урагане.

Извечный вихрь страстей и упований

Ветрила рвет в пылу своих атак.

Под ливнем слезай" мгле мЬей досады

Сплетенная из неразумья снасть

Вся вымокла: канаты как мочала.

Два огонька погасли, две отрады,

Уменье гибнет, разуму пропасть.

Боюсь: не дотянч м. мне ю причала.

Лань белая на зелени лугов,

В час утренний, порою года новой,

Промеж двух рек, под сению лавровой,

Несла, гордясь, убор златых рогов.

Я все забыл и не стремить шагов

Не мог (скупец, на все труды готовый,

Чтоб клад добыть!) - за ней, пышноголовой

Скиталицей волшебных берегов.

Сверкала вязь алмазных слов на вые:

"Я Кесарем в луга заповедные

Отпущена. Не тронь меня! Не рань!.."

Полдневная встречала Феба грань;

Но не был сыт мой взор, когда в речные

Затоны я упал - и скрылась лань.

CXCI

Свет вечной жизни - лицезренье Бога,

Не пожелаешь никаких прикрас,

Так счастлив я, Мадонна, видя вас,

При том, что жизнь - лишь краткая дорога.

Как никогда, прекрасны вы, коль строго,

Коль беспристрастно судит этот глаз.

Как сладок моего блаженства час,

В сравненье с коим и мечта убога.

Он пролетит - и это не беда.