Любимая учительница (СИ) - Зайцева Мария - Страница 39

А Глеб, расшнуровав ботинки и по одному сняв с меня их, провел горячим языком по икре вплоть до колена, поставил мою ногу себе на плечо, что-то пробормотав про кукольные стопы, и мягко прикусил нежное местечко с обратной стороны колена. Я ахнула и подогнула ноги, уперевшись макушкой в Давида. Ощутила его легкий поцелуй в волосы, поддержку горячих ладоней на плечах, а затем Глеб, медленно поднявшийся с колен, провел по моему телу руками, и, сделав резкое движение, посадил на талию, заставив скрестить ноги за спиной.

И понес в спальню, не отводя своего жаркого обещающего взгляда.

И я не противилась. Прижалась только теснее, жадно поцеловала шею, упиваясь вкусом кожи, одурманиваясь запахом.

Матрас был огромный и твердый.

Глеб сел на него, не отпуская меня, а затем лег, удерживая мои бедра так, чтоб я оседлала его.

Я наклонилась, мягко потерлась всем телом о его, раскрыла губы, медленно прихватывая вкусную кожу, лаская, никуда не торопясь. Зачем торопиться? Вся ночь наша. Не о чем думать. Все уже решено. Никуда я от них не денусь. И они от меня. И, поэтому, гори оно все. И будь, что будет.

Одно движение, и джинсы спущены, член освобожден. Большой, твердый, его хочется гладить, хочется ласкать. А если хочется, зачем себе отказывать?

Я сползла ниже, прихватила его губами, аккуратно и нежно. Глеб застонал, зарылся в волосы пятерней, поощрительно сжал, направляя. Я начала двигаться, старательно и глубоко. Наверно, неумело, но, судя по звукам, Глебу все нравилось. Его стоны, короткие, хриплые, заводили меня невозможно, запах, мужской, терпкий, дурманил, снося голову, между ног стало томно и тяжело, и я не выдержала в итоге. Не смогла. С пошлым хлюпом выпустив член изо рта, я скользнула выше, была тут же поймана горячими руками и безошибочно точно насажена до самого упора. Так, что аж искры из глаз от удовольствия. Попыталась двигаться сама, наращивая темп, но надолго не хватило. В мареве подступающего удовольствия почувствовала, как немного прогнулся рядом матрас, как к плечам моим приникли твердые губы, как царапнулась возбуждающе жесткая щетина.

Похоже, Давид решил, что достаточно дал нам уединения.

Я хотела повернуться, но не смогла.

Тяжеленная рука Давида толкнула меня на грудь Глеба, тот сразу же сжал, придавил и начал бешено двигаться, не давая шевельнуться даже. Я ощущала тяжелое поглаживание широченной ладони Давида по спине, горячее дыхание Глеба заглушало все звуки, не давая вынырнуть из пучины осязательного блаженства, и чувствовала себя… Ну не знаю… Игрушкой из секс-шопа, пожалуй. Которую вертят, как хотят. Держат. Прижимают. Переворачивают. И ей это нравится так, словно и нет ничего другого в жизни. И только в этом ее предназначение. Очень странно, дико и… Невозможно заводяще. Правильно очень.

Глеб одним слитным движением, не выходя из меня, переместился, оказываясь сверху, забрасывая мои ноги себе на шею, держа тело на весу все, кроме головы и плеч, и начал двигаться совсем уже в бешеном, безумном темпе, выбивая из моего горла хриплые крики. Которые тут же ловил своими губами Давид, склонившись и нацеловывая лицо, щеки, шею, ключицы. Я беспорядочно дергала руками, не зная, за что зацепиться, похоже, что это отвлекало, потому что Глеб рыкнул:

— Дав! Придержи ее!

И в ту же секунду я оказалась буквально пришпилена к матрасу за запястья. А, учитывая, что все тело по-прежнему находилось на весу, то ощущения были просто феерическими. Давид, не переставая, что-то бормотал по-своему, добавляя градуса безумия всему происходящему, Глеб рычал, лицо его исказилось жаждой, взгляд не отрывался от моего безумного лица с искусанными губами и закатывающимися глазами. И в то мгновение, когда я, выгнувшись и неистово задрожав, закричала от нахлынувшего сладкого спазма, захватившего все тело, Глеб отпустил меня, резко лег, придавливая полностью к кровати и в пару движений, жестких, жестоких даже, догнал в моем удовольствии, умножив его многократно.

Я какое-то время потом вообще дышать не могла, ничего не соображая. Так и задремала, кажется, прямо под ним.

Проснулась от голосов, тихих, спокойных.

— Смотри, спит, как кукла прям. — Это Глеб.

— Да… — какие-то неразборчивые слова на мягком гортанном наречии, с такой лаской звучащие, что даже в груди защемило. Давид. Такой угрюмый и серьезный внешне. И такой нежный.

— Нам свезло, а, брат?

— Очень. Никогда не думал, что так бывает.

— Я тоже.

Помолчали.

— Что делать — то будешь, а? С Лали?

— Ничего.

Опять слово, тяжелое, как камень. Жестокое. Грудь сдавившее. Лали? Кто это? Невеста?

— Но твои…

— Мой отец ничего не обещал. И я ничего не обещал.

— Ну не знаю… У вас там все по-другому.

— Да. Но я не обещал. И не пообещаю теперь уже.

— Ну, это да.

Опять молчание.

— Мне же не отдашь? Полностью?

— А ты? — усмешка в голосе.

— Нет.

— И не спрашивай тогда. Чего за бабские разговоры, не понял? Решили уже все.

— Да. Я просто уточняю. Я — то решил, а у тебя обязательства…

— Нет у меня обязательств.

— Ну смотри. Твои родные.

— Да. Сам и разгребу.

Молчат. Смотрят. Так смотрят, что жарко, невыносимо жарко становится.

— Будим?

— Жалко. Спит, как ангел…

— Жалко. Но хочется пиздецки просто.

— Да, хочется…

Горячие руки касаются обнаженной спины, аккуратно и нежно сначала, затем все напористей.

И я открываю глаза. Оглушенная услышанным. Открываю рот, чтобы спросить, выяснить все окончательно, сказать, что я все слышала. И тут же в полураскрытые губы врезаются настойчивые губы Давида, сразу захватывая территорию. Кочевник проклятый. Мозг отключает моментально. Без вариантов.

Я чувствую, как сзади осторожно прижимается Глеб, чувствую ягодицами его полную боевую готовность, и со вздохом выгибаюсь, становясь на четвереньки. И откладывая обсуждение на потом. Далеко на потом. И, закусывая губу, чтоб сдержать крик от первого жесткого проникновения, толчком, сразу глубоко, не умея оторвать взгляда от черных глаз Давида, склонившегося возле моего лица и огладившего грубыми пальцами скулу, подбираясь ко рту, думаю, что очень-очень далеко на потом.

И да, все это я не буду рассказывать Юрику. Конечно, он мне друг, но не до такой степени. А вот о том, что я теперь встречаюсь с двумя своими студентами, и что они не в курсе про его ориентацию, но в курсе про нашу теплую платоническую дружбу, расскажу обязательно. Чтоб не пугался, если в темном углу прижмут и попытаются правду выудить. Потому что лица у них обоих были, когда я рассказывала об особенностях наших с Юриком отношений, мягко говоря, недоверчивые.

Примерно такие, как сейчас, когда они вдвоем наблюдают торжественную выгрузку меня из салона машины, и веселого Юрика, играющего на публику и нежно целующего меня в губы.

И то, как синхронно они двинулись от стоянки в направлении нас, вообще ничего хорошего не несет. И надо бы это срочно тормозить, пока еще есть возможность…

Юрик ни о чем не подозревая, приобнял меня за талию, а у меня даже времени не было, чтоб притормозить происходящее. Только ужасом накрыло.

Вот они подойдут сейчас и сходу поправят неугомонному и наглому, по их мнению, преподавателю, захватчику, физиономию. А то что это такое? Нос ровный, глаза на месте. Руки… Вот руки явно не на месте. На моей талии. К которой с некоторых пор имеет доступ только очень ограниченное количество лиц. И Юрик в это число уже не входит.

Я еще только открывала рот, лихорадочно и глупо шарясь взглядом по заполненному двору университета, пытаясь сходу придумать, как все решить без крови, и понимая, что не успеваю, не успеваю, не успеваю!!!

Парни, мягко, но споро двигаясь, как два больших котяры, прибизились и встали так, чтоб отрезать нам пути отступления. Юрик, ничего не понимая, посмотрел на них, потом перевел взгляд туда, куда синхронно, не отрываясь, смотрели они. На свою руку на моей талии. И, вместо того, чтоб, используя инстинкт самосохранения, наверняка вопящий об опасности, перестать меня обнимать, сжал еще сильнее. В откровенно защитном жесте. Глаза Давида стали совершенно черными, страшными, я боялась на него смотреть. А Глеб, наоборот, показательно расслабился. И улыбнулся. Так, как, наверно, на ринге улыбался. Перед тем, как вырубить противника. Страшненько, короче говоря.